А после госпиталя у тебя насчет спирта как? спрашивает Алевтина с беспокойством за моральный облик молодого человека, ничем от большинства девушек на начальном этапе ухаживания за ними не отличаясь.
Никак. Почти. Разбавлять в нужной кондиции научился и при случае могу для успокоения нервов, но невкусно и неинтересно.
Мог бы и курить бросить сразу после госпиталя.
Хотел, но сразу не получилось. Работа нервная, на износ. Сама видела. В здешние края еще при царском режиме ссылали, а в наше время Из десяти пацанов семеро уголовниками вырастают. Как подумаю об этом сразу курить со страшной силой тянет. Одно останавливает: директору над детишками курить зазорно. Директор должен в этом смысле примером быть. С моей подачи у нас никто не курит. Даже Иваныч по укромным углам со своими самокрутками шхерится Между прочим, чай заварился давно. И даже настоялся!
Тулайкин разворачивает лежащий на столе сверток, расправляет газету, выкладывает на нее четвертинку черного хлеба с тремя кусочками колотого сахара, садится за стол, зажимает культей хлеб и берет в здоровую руку нож. Нож у него Алевтина молча отбирает и становится напротив. Тулайкин, усмехнувшись, придерживает хлеб своей здоровой левой, вовремя сдвигая пальцы, когда своей здоровой правой Алевтина нарезает хлеб аккуратными ломтиками.
Смотрю я на нас, Алечка, и дико удивляюсь: с двумя-то руками, оказывается, гораздо лучше, чем с одной!
Кто бы сомневался, Василий!
Оба садятся за стол и пьют чай с хлебом и сахаром вприкуску.
Интересно, а на аккордеоне у нас сыграть получится?
Никогда не играла на аккордеоне.
Я научу. Меха раздвигать дело нехитрое, а на клавиши нажимать Тулайкин показывает, как нажимать на клавиши левой рукой.
Посмотрим Слушай, Вася, у меня все тот мальчик из головы не идет. С обожженным лицом.
Коля Титаренков. Мне, когда его вижу, не только курить, до зубовного скрежета обратно на фронт хочется. Одной левой мразь давить, которая такое с мальчишкой сотворила. Он не рассказывает ничего, все забыл, умом тронулся
А с ним точно немцы?
Никаких сомнений. Его сюда сопровождающим целый майор из штаба 3-го Прибалтийского фронта привез. Ровно год назад, в середине февраля. Неразговорчивый, но по тому, как молчал, без слов понятно, пацан с освобожденной территории. Откуда-то из-под Гдова.
Из-под Гдова? И майор с Третьего Прибалтийского?
А что? Как-то вздрогнула вся
Я сама с Третьего Прибалтийского, и вдруг подумала Впрочем, неважно, о чем подумала. Мало ли что кому показаться может.
А что показалось, можно спросить?
Спросить можно, говорит Алевтина и на несколько секунд выпадает из реальности
в затуманенную в ее восприятии красным маревом из-за пульсирующей боли заброшенную деревенскую кузницу, где на дровяных козлах распластано окровавленное тело крепыша-татарина, а стоящий рядом немецкий гауптман с ужасом прислушивается к звучащему издалека неестественно тоненькому голосу:
Дуви ду дуви дуви ди ха ха ха!
Дуви ду дуви дуви ди ха ха ха!
7
Обычная подсобка в подвале рачительного завхоза советского детдома военных лет. Под потолком небольшое окно, вдоль стен полки с инструментами и разнокалиберными коробками, в центре верстак. Рядом с восьмиступенчатой лестницей, ведущей от двери, топчан из трех досок на двух чурбаках. Над дверью прикреплена к стене черная тарелка репродуктора.
Дверь распахивается, и Иваныч проталкивает в подсобку Вована и Чимбу.
Шагай, шагай, тунеядцы!
Полегче, дядя! возмущается Вован.
И за базаром следи: не тунеядцы, а иждивенцы! вторит приятелю Чимба. У государства на иждивении, понял, да?
Во какой умный! удивляется Иваныч и передразнивает: «Понял, да?» Глуздырь пипеточный, а туда же! А ты не спеши, со мной пойдешь, говорит он Титаренкову, останавливая того на лестнице.
А чем Горел лучше нас? возмущается Вован. На одном скоке спалились всем и отвечать!
Еще один глуздырь!
А чё, в натуре? кипишится Чимба. Такой же тунеядец! Ай-я-яй, как не стыдно! Такой большой мальчик, а стекла в хлеборезке разбил!
Титаренков, как пятилетний ребенок, еще ниже опускает голову.
Я больше не буду.
Я сказал: Горел со мной пойдет, повышает голос Иваныч. У меня для него отдельное задание.
Василий Петрович сказал здесь работать, упрямится Горел-Титаренков. Для него слова директора Тулайкина все-таки авторитетнее слов явно расположенного к нему завхоза.
Ладно, подумав, говорит Иваныч и командует «глуздырям»: Спички из карманов! Сами и по-быстрому, пока шмон не устроил!
Вован нехотя отдает Иванычу коробок спичек, а Чимба демонстративно выворачивает пустые карманы.
И предупреждаю: если с парнем что ответите!
Мы малохольных не трогаем, бессовестно врет Чимба.
Больных обижать непринято, а он у нас на всю голову больной и снутри, и снаружи, паясничает Вован.
У него, между прочим, голова рукам не помеха. В отличие от некоторых. Прав Петрович: пороть вас надо! Государство кормит, одевает
Еще один отец выискался! говорит Вован.
А мы и учимся, между прочим! И сейчас учиться должны. А что плохо учимся, так это по способностям. Мамка, чай, не наругает! говорит Чимба.
Разгалделись Иваныч поднимает с пола и ставит на верстак тяжелый плотницкий ящик. Короче так, шпана детдомовская! До начала уроков полтора часа. В ящике гвозди гнутые полдня из поваленного забора у конторы в Орулихе выдирал. Втроем быстро управитесь. Молотки на верстаке. Через час прихожу и удивляюсь: все гвоздики ровненькие, чистенькие
Чимба демонстративно засовывает руки в карманы.
А если нет, то чё? Чё ты нам сделаешь?
Забуду, что вы тут под замком сидите, и спать пойду. После обеда Петрович сам вас выпустит. Если повезет, на кухне еда останется.
Гад ты, Иваныч!
Нет, пацаны, вздыхает Иваныч. Ругать вас некому, а чтобы людьми выросли
Мамы нет. Не наругает, говорит Горел и, приходя в непонятное возбуждение, начинает метаться по кондейке.
Во сорвался как наскипидаренный! Мамку ищет! хохочет Вован и получает очередной подзатыльник. На этот раз от Иваныча.
Ты чего потерял, Николай?
Окно!
Окно как окно.
Закрыть! А то не находя слов, Горел взмахивает руками и изображает губами громкий шипящий звук.
Если закрыть, придется огонь зажигать, керосин тратить.
Титаренков-Горел резко останавливается.
Не надо огонь, Иваныч. Не надо окно закрывать, глухо говорит он, берет молоток, становится у верстака и начинает выпрямлять гвозди.
А вы чего стоите? обращается Иваныч к Чимбе и Вовану. Вперед, стахановцы! Вехоткин за бригадира.
Не надо огонь, Иваныч. Не надо окно закрывать, глухо говорит он, берет молоток, становится у верстака и начинает выпрямлять гвозди.
А вы чего стоите? обращается Иваныч к Чимбе и Вовану. Вперед, стахановцы! Вехоткин за бригадира.
А чё сразу я? Горел старше с него и спрос!
Со всех спрошу!
Иваныч поднимается по лестнице.
Иваныч, а Иваныч? окликает его Чимба.
Ну?
Ты сына своего часто порол?
Да не то чтобы очень. Он у меня смышленый был, но приходилось. Помню, привела его раз соседка он с ребятами у нее крыжовник тырил, вот тогда
Чимба перебивает:
Может, поэтому и был?
Иваныч вздрагивает.
Может, и поэтому, говорит он хриплым, словно бы в приступе астматического удушья голосом. Я своего Сашку правильным мужиком вырастил. Может, поэтому и погиб. Смертью храбрых.
Иваныч уходит, и слышно, как он возится с ключами с той стороны двери.
Зря ты так, Чимба, упрекает Вован приятеля.
А чё они «отец», «отец», «пороть некому»! И Василий Петрович, и Иваныч. А меня папка никогда не бил! На велосипеде кататься учил, мороженое покупал! Чимба, шмыгнув носом, отворачивается и начинает раздраженно шариться по полкам.
Короткая пауза.
Понял, да, урод? кричит на Горела Вован. Иваныч с нас спросит, если ты с гвоздями вовремя не управишься!
Я управлюсь, отвечает Горел, не отрываясь от работы.
Ага, давай-давай! По-стахановски, как Иваныч велел. Из-за тебя, урода, погорели! Иваныч бы ни за что
Я горел. Вы нет.
Слабо было насвистеть, что мы не при делах? Так, мол, и так, в хлеборезку залез по своей дури, а пацаны меня отговаривали, не пускали!
Он не про хлеборезку. Он про морду свою паленую, не оборачиваясь, поясняет Чимба,
В хлеборезке пожара не было, Горел, не выпуская молотка из рук, пристально смотрит на Вована. Ты сам про пожар насвистел. Я вспомнил.
Заложишь? Кто тебе поверит ты же огня боишься! Даром, что ли, Иваныч у нас спички отобрал?
Ты кричал: там люди. Людям гореть нельзя. Люди не немцы. Немцев здесь нет.
Сказанул! У немцев три глаза, хвост и рога с копытами, да?
Немцы не люди. Немцев не жалко.
Вован пытается что-то сказать, но его перебивает Чимба:
Оп-паньки! Вован, чё я нашел! и показывает Вовану пачку «Казбека». Почти целая. Блин, а Иваныч спички отнял! Щас бы закури-и-ли
Хренушки! Вован выхватывает у Чимбы папиросы и прячет в карман. Это Комару. Комар вот-вот с кичи откинется. А мы ему папиросочки!
А Иваныч не хватился?
А хватится, скажем: Горел нашел. Горел у нас немножко дурачок, и любой в туфту поверит, будто он папиросы растоптал, пачку на мелкие кусочки и в окно Слышь, ты? К тебе, между прочим, обращаются! Иванычу про папиросы настучать западло. Понял, да?
А он не слышит. Он занят. Ему некогда. Сам говорил: дурачок, а дураков работа любит. Так ведь, Горел? Чего молчишь?
Молчание знак согласия! смеется Вован.
Я не дурачок, говорит бесцветным и лишенным каких бы то ни было эмоций голосом Горел, продолжая стучать молотком.
Да ладно, не обижайся! Вован якобы по-дружески бьет Горела по плечу, отчего тот промахивается и очередной гвоздь улетает под стол. Мы же понимаем: когда тебе огнем фотокарточку так подпортило, немудрено было шарикам за ролики заехать!
Горел вздрагивает.
Чего остановился? Работай! Пока ты по гвоздикам молоточком тюкаешь, никто и не догадается, что у тебя шарики за роликами.
Не надо про огонь, Вован.
Чё?
Не надо про огонь.
А то чё будет?
Лучше молчи. Я не хочу с тобой разговаривать.
Зато я хочу! Огонь, огонь, огонь!!! Ну?! Чё ты мне сделаешь? Убьешь?
Ты хочешь, чтобы я тебя убил? Ты немец?
Чё ты сказал?! За базаром следи! Какой я тебе немец?! Еще раз меня немцем назовешь, моментом бестолковку отремонтирую!
Не кричи. Я понял. Ты не немец.