Молочка?
И молочка тоже. Американского сгущенного, банок пять, на младшую детдомовскую группу в тридцать человек недельный запас. А кроме молочка, крупу, жмых и масло постное, как обычно И еще одного паскудного козленочка довеском. Того самого, по фамилии Ахтаров, а по кличке Комар.
Как ты зло и по-прокурорски.
Слушай, Аля, не начинай, а? Я же тебе говорил
Что значит «не начинай»? И что ты про Ахтарова говорил, я помню. И готова еще раз повторить: так нельзя! Авансом приговорил мальчишку, словно он прожженный злодей. Непедагогично, Вася.
Вот такой хреновый из меня педагог. Только жизненный опыт мне подсказывает: люди не становятся подлецами нечаянно. Подлость она в любом возрасте себя покажет. Ахтаров тот еще гаденыш. Трусливый на самом деле, но это в нем страшнее всего Ты в своих турпоходах по фрицевским тылам полицаев видела?
Причем здесь полицаи?
А если видела, то можешь представить на примере какого-нибудь виденного тобой полицая, как он в детстве на сверстников ябедничал и над малышами издевался?
Если бы не война, совсем не обязательно, чтобы такой мальчик стал полицаем. Перебесился бы, попал бы под влияние хороших товарищей и, глядишь, стал бы нормальным рабочим или даже инженером.
Или счетоводом.
Или счетоводом!
А те мальчики, которые под хорошее влияние правильных товарищей попасть не успели, но на немцев с кулаками бросались? Они сейчас где?
Вот я и говорю: война дело страшное!
Ты Комара-Ахтарова еще не видела. А когда увидишь, подумай: получился бы или нет из него полицай.
И не подумаю думать! Все равно это непедагогично. И даже нечеловечно!
Машина вновь сигналит.
Блажен, кто верует Ладно, извини, слышишь, труба зовет? Устраивайся пока. И морально подготовься по-человечески с козленочком нашим поговорить. Без подготовки, боюсь, не получится!
Тулайкин уходит.
Алевтина вытягивает ноги, замирает и
приглушенный расстоянием собачий лай вырывает ее из небытия, потому что у разведчика-диверсанта страх перед собаками вбит в подсознание на уровне рефлекса бежать, спрятаться или хотя бы успеть приготовиться подороже продать свою жизнь.
Алевтина с трудом открывает глаза, залитые засохшей кровью из-под шлемофона, и не может сдержать стон не столько от боли, сколько от отчаяния, обнаружив себя в положении, самом позорном для парашютиста. То есть когда купол парашюта запутался в кроне высокой сосны, а парашютист беспомощно болтается в стропах, как вытащенная в бредне из воды рыба. Обиднее всего вися на дереве, видеть рядом достаточно большую и ровную лесную полянку, куда приземлиться не составило бы труда находящемуся в сознании человеку.
Белесый густой туман стелется по земле, ограничивая видимость несколькими метрами, но это ненадолго. Солнце поднялось высоко, и не позже, чем через полчаса, туман рассеется, немцы-поисковики спустят с поводков собак и тогда всё
Алевтина раскачивается в стропах. Ей удается освободиться от тяжелых батарей, и они с треском ломают ветви и гулко бьются о покрытую пожелтевшей хвоей землю. Алевтина на несколько секунд замирает, настороженно оглядываясь по сторонам. Потом достает из-за пояса десантный нож и начинает резать стропы.
Помочь? слышит она спокойный голос снизу, вздрагивает от неожиданности, и нож падает на землю рядом с батареями.
Каким-то чудом Алевтине удается выхватить из кобуры пистолет, но она не стреляет. Потому что видит внизу красивого парня лет двадцати пяти в бескозырке и распахнутой настежь прожженной телогрейке поверх тельняшки. Парень, имея за плечом немецкий карабин, держит руки поднятыми вверх и смотрит на Алевтину огромными, синими-пресиними глазами, красивее которых на своем девичьем веку она не видела.
Наши? неуверенно спрашивает она, Партизаны?
Наши, наши, успокаивает ее парень, наклоняется и медленно поднимает нож. Немцы лес прочесывают, скоро здесь будут. Матерущие, специально обученные, из ягдкоманды. Одной тебе от них не уйти
Алевтина улыбается дрожащими губами, убирает пистолет в кобуру, потом тихонько плачет. Синеглазый снимает карабин, пристраивает его к дереву, надевает сверху на ствол бескозырку и, как пират, с ножом в зубах сноровисто влезает на дерево, помогает Алевтине выпутаться из строп парашюта и спуститься на землю.
А теперь делаем ноги, боевая подруга! Они у тебя как, целые? И насчет пробежаться возражений, надеюсь, нет?
Ноги целые, возражений нет, говорит Алевтина, готовая следовать за спасителем-красавцем хоть на край света.
Спаситель перекидывает ремень карабина на шею, подхватывает одной рукой батареи, а другой хватает за руку Алевтину.
Тогда полундра! Главное, до болота добраться, здесь километра полтора. Собак со следа собьем, а без них фрицы в болото не сунутся там грязно и пиявки!
Пиявки?! притворно ужасается Алевтина, сама себе удивляясь за неуместное кокетство и какое-то противоестественное веселье.
Они бегут через лес, продираясь сквозь чащобу, переползая осклизлые стволы бурелома, спускаясь и выкарабкиваясь через поросшие кустами малины и тальником овраги, и если бы не крепкая дружеская рука, Алевтина не прошла бы и десятой части пройденного пути. Доверие к спасителю, как и желание бездумно подчиняться его воле, у нее только нарастает. К тому же собачий брех остается за спиной и слышится гораздо слабее.
Синеглазый заставляет ее свернуть в очередной овраг, где они метров сто идут по колено в студеном ручье.
Не переживай, утешает Синеглазый Алевтину. Сейчас на болото выйдем, там вода теплая согреемся!
Он помогает девушке подняться по склону овражка, отводит рукой нависшие кусты и вдруг резко толкает Алевтину вперед
на опушку леса рядом с грунтовой дорогой, где, оперевшись спиной на березовый ствол, дремлет немецкий солдат-поводырь, а лежащая рядом с ним овчарка дергает ушами, напрягается и уже не отводит взгляда от Алевтины, готовая броситься на нее по первому приказу. Здесь же три полицая грузят на телегу тело в знакомом Алевтине маскхалате. Еще два лежащих на траве тела в маскхалатах она успевает заметить, перед тем, как недоуменно оглянуться на провожатого и получить от него сильнейший удар прикладом карабина в поясницу.
Везунчик ты, Генка, слышит связанная и брошенная на телегу рядом с телами мертвых десантников Алевтина, как завидует Синеглазому один из полицаев. Опять козырного туза из колоды вытянул, пока мы с трупаками по всему лесу корячились!
А дураков работа любит! смеется Синеглазый, сидя на земле и выливая из снятого сапога воду.
Да не, это потому, что она баба, рассудительно говорит второй полицай. Бабы завсегда на таких ведутся, как густёра на мормышку. Особенно, когда при тельняшке и в бескозырке.
Моряк с печки бряк, с прибалтийским акцентом ворчит третий, усевшись на передок телеги и беря вожжи в руки. Из тех, которые плавают и не тонут.
Вы мне, хлопцы, лучше скажите, куда того раненного дели, при котором рация была? спрашивает синеглазый Генка, выливая воду из второго сапога.
Его фельдфебель с Гюнтером на мотоцикле гауптману показывать увезли. Пока не сдох и чтобы успеть сказать, если сдохнет, что это мы, а не они виноваты.
Жалко, сапоги у него были получше, чем у этого, Генка стаскивает сапоги с одного из мертвых на телеге и тут же переобувается, не брезгуя снятыми с трупа портянками. И на черта вы, спрашивается, с ними корячились? Проще было здесь закопать. А еще проще вообще не закапывать!
Его фельдфебель с Гюнтером на мотоцикле гауптману показывать увезли. Пока не сдох и чтобы успеть сказать, если сдохнет, что это мы, а не они виноваты.
Жалко, сапоги у него были получше, чем у этого, Генка стаскивает сапоги с одного из мертвых на телеге и тут же переобувается, не брезгуя снятыми с трупа портянками. И на черта вы, спрашивается, с ними корячились? Проще было здесь закопать. А еще проще вообще не закапывать!
В комендатура приказ есть доставить, оправдывается возница, пожатием плеч выражая полное согласие с Генкиными словами.
Тогда по пути нас с мамзелью до гауптмана подбросишь, яволь? не дожидаясь ответа, Генка запрыгивает на телегу и садится на рогожу поверх покойников напротив связанной Алевтины. Готовьте могарыч, хлопцы. Если бы не я, вам бы точно от Хоппе по первое число досталось. Умоются Гюнтер с фельдфебелем у них одна рация и полумертвый бугай, который не радист вовсе. Радистка вот она, живая, здоровехонькая!
läks, vana norima! кричит по-эстонски возница, щелкает вожжами по крупу лошади, и телега трогается.
Генка, заглядывая в лицо Алевтины бездонно синими глазами, насмешливо напевает:
Ты, моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет!
Полюби меня ты все душою,
Что ты скажешь мне в ответ?
и вдруг с криком: Перестань так смотреть, курва московская! с широкого замаха бьет ее кулаком по лицу
С тихим скрипом приоткрывается дверь совсем на чуть-чуть, но этого достаточно для худенькой десятилетней девочки, чтобы просочиться в комнату. Вид у девочки самый что ни на есть заговорщицкий и хитрый. Какое-то время она стоит, прислушиваясь к шуму в коридоре, потом оборачивается и вздрагивает, увидев Алевтину.
Ой! А вы кто и что здесь делаете?
Я? Я новый воспитатель и учительница истории. Алевтина Леонтьевна меня зовут. Что здесь делаю? Жить буду!
А-а Ну тогда
А теперь скажи, прелестное дитя, как тебя зовут и что здесь делаешь ты? строгим воспитательским голосом спрашивает Алевтина.
Я Томочка Томилина, из четвертого класса.
Из интерната или детдомовская?
Из интерната. Я дома живу. С папой и мамой. Меня каждое утро дядя Сёма сюда привозит, а после уроков отвозит домой.
Дядя Сёма?
Папин шофер, сказав про маму, папу и про папиного шофера, Томочка чувствует себя гораздо увереннее. Можно я ее заберу? говорит она про куклу тоном избалованного ребенка, которому никто никогда и ни в чем не отказывал.
Значит, это твоя кукла? Ты за ней пришла?
Моя, быстро отвечает Томочка. Я ее нашла!
И прятала здесь, чтобы снова не потерять? Обычно девочки кукол не прячут.
Это я чтобы Горелый не отнял. Вы скажите ему, пусть не пристает. Мальчишки в куклы не играют!
Горелый это ты про Колю Титаренкова?
Ну да. У нас все его Горелым зовут. Или Горелом. Такой большой, а глупый поэтому его в четвертый класс перевели. А он все равно учительницу не слушает, все в одну точку глядит. Будто спит. Если не толкнуть, не пошевелится. А вчера, когда Зоя Ивановна опыт показывала, вдруг ка-а-ак подскочит, как схватит спиртовку с учительского стола и в стенку изо всей силы! Вале Семашкиной осколками чуть руки не порезало. А на той неделе он