Сюжет романа стремительно лепился из дымного воздуха и запаха кофе. Госпожа Известность торопливо надувала щеки. Новая книга писателя Феликса Порецкого рождалась прямо на глазах.
Разобрали сюжетные линии, обговорили основные эпизоды, разделили по кускам очередной шедевр. Даже название придумали «Разгружаться будем в Москве!». Мне как всегда досталась самая скверная сюжетная линия. На этот раз я должен был выписать отношения бывшего летчика с террористом Ахматом, которого потом посчитают «кротом» и взорвут вместе с двоюродным братом механика-однополчанина, пропавшим под Аргунью. А кроме того, Боря мне поручил написать огромный кусок из бурной молодости этого механика (она прошла, конечно же, в Корсаковском морском порту).
А может, для разнообразия механика куда-нибудь в Приморье пошлем? предложил я, чтобы засвидетельствовать и свой интерес к будущему роману. В Находку, например? У нас ведь Корсаков уже был в «Желтом билете», кажется.
Корсаков лучше, чем Находка. Экзотичней, понял? возразил, как отрезал, Кадман. И вообще, Митрохин, не возражай господину автору. Сказал Порецкий Корсаков, значит Корсаков. Какие могут быть разговоры?
Кослянский отреагировал на это тонкой интеллигентной улыбкой, Юлия Витальевна, напротив, злорадно ухмыльнулась. А мальчик Леня привычно промолчал.
Пока по двести, а дальше буду смотреть по текстам, Кадман аккуратно отслюнил каждому по двести долларов. К следующему вторнику желательно половину работы сделать. Митрохин, тебе я персонально говорю, при всех: будешь халтурить на хороший гонорар не рассчитывай Ты не обижайся, добавил Кадман уже в прихожей, пожимая мою вялую руку. Я ведь деньги не из тумбочки достаю!
Я буркнул что-то вроде «да ладно» и шагнул за железную дверь.
Домой я пришел, вполне готовым к предстоящему творческому процессу. В полиэтиленовом пакете у меня лежал десяток пачек хорошего чая, блок сигарет и замороженная курица. Переступив через кошачью лужицу, я прошел мимо чужих дверей и очутился в своей комнате. Потом сходил на кухню и поставил чайник на газ.
Ну-с, начнем Я заварил чай по-северному прямо в кружке, дождался, пока он настоится. Включил компьютер, закурил сигарету. Хлебнул чая, лениво стукнул какое-то слово. Снова хлебнул чая. И опять закурил.
Мне было все равно, с кого начинать, и я начал с летчика. Я быстро выписал экспозицию и наметил завязку. К тому времени курица стала мягкой и вполне готовой для варки. Я кинул ее в кастрюлю и тут же вставил эту курицу в очередной эпизод. Часа через два пятнадцать страниц вполне читабельного текста были уже готовы. Я заварил очередную порцию чая и раскрыл новую пачку сигарет
В десятом часу вечера я почувствовал, что меня заклинило. Мой летчик сидел в офицерском кафе и думал про подлеца-механика, а я курил одну за другой сигареты, уставившись в экран монитора, и мне было глубоко плевать на механика, «крота» Ахмата и всех остальных. Мне вспоминался Боря Кадман и триста долларов, которые уплыли из моих рук вместе с очередным романом Феликса Порецкого. Стыдно признаться, но я желал Кадману-Порецкому разгромной статьи в «Литгазете» или еще чего похуже. Например, банановой кожуры под ногами при переходе через улицу. Или даже маленького пожара за стальной дверью при полном отсутствии ключей.
Я знал, что скоро это пройдет и голова станет ясной, а рука уверенной. Еще чуть-чуть чая, еще две-три сигареты, и прямо на экране монитора я увижу малиновые буквы текста. Мне останется лишь считывать их и стучать по клавиатуре, время от времени взбадривая себя чаем и табаком чтобы буквы не расплывались перед глазами. Сколько раз со мной было такое, сколько текстов я так написал!
Я знал, что скоро это пройдет и голова станет ясной, а рука уверенной. Еще чуть-чуть чая, еще две-три сигареты, и прямо на экране монитора я увижу малиновые буквы текста. Мне останется лишь считывать их и стучать по клавиатуре, время от времени взбадривая себя чаем и табаком чтобы буквы не расплывались перед глазами. Сколько раз со мной было такое, сколько текстов я так написал!
Я свел летчика с Ахматом в какой-то кафешке на окраине Моздока и без сил свалился на диван. Сердце работало, как двигатель СУ-27, выбрасывая кровь куда угодно, но только не в мой бедный мозг. Летчик посмотрел на меня сквозь дымку забытья и отвернулся, а Ахмат разлил по стаканам и сказал чеченский тост.
И тогда я вернулся в свою молодость. Я работал санитаром в психиатрической больнице, и ночью был обязан дежурить, чтобы больные не разбредались по коридору и не пытались бежать. Я снова сидел на стуле у знакомой палаты 20. Время текло, как из капельницы долго и нудно. К утру я начал дремать, мои глаза закрывались, и свет от лампочки дробился на ресницах, распадаясь на красный и на оранжевый, на желтый и на зеленый
Там, во сне, я уснул.
Мое пробуждение было неожиданным, как крик или выстрел. Чувство опасности вырвало меня из дремоты, и я открыл глаза. Прямо перед собой я увидел лицо клинического идиота бывшего бухгалтера, свихнувшегося среди цифири.
Абракадабра, сказал мне клинический бухгалтер, и рассмеялся, и слюна закипела в уголках его нечистого рта.
Я вскочил со стула, ухватил идиота за рукав и толкнул обратно в палату.
Пошел на место! сказал я бухгалтеру так, как говорят собаке. Да он ведь мог мне и нос откусить!.. Бухгалтер повернулся и пошел в душный морок аминазина, то и дело останавливаясь и пританцовывая перед каждой кроватью. А я снова присел на стул и не смыкал глаз до самого утра
А потом я проснулся. За окном стремительно рассветало. Нужно было вставать, отходить от кошмаров ночи и снова браться за текст. Я закурил и вспомнил слово «абракадабра». Это меня слегка развеселило: да с тобой, господин Митрохин, и в самом деле можно с ума сойти!
Вот интересно, Боря Кадман тоже ночами не спит, когда чужие куски в свое единое целое сшивает? И здесь у меня в голове мелькнула какая-то глупость. Я поднялся с дивана и разбудил задремавший компьютер. Он недовольно заворчал на меня, но включился. Высветилась на экране последняя фраза: «Летчик глянул Ахмату в глаза и увидел в них горы» Да бог с ними, с этими горами. Что я, кавказских гор не видал?
Боря Кадман, набрал я на экране знакомое имя. Подумал и уточнил: Борис Абрамович Кадман. Потом скопировал ФИО и выстроил из него целое предложение: «БорисАбрамовичКадманБорисАбрамовичКадман» и т. д.
С минуту я сидел, пытаясь понять, зачем мне это нужно. Голова была тяжелой от чая и сигарет. Но я догадался, что надо сделать: выделить ключевые буквы. На экране высветилось: «БорисАБРАмовичКАДманборисАБРАмовичКАДман »
АБРА КАД АБРА АБРА КАД АБРА Ну конечно же, «абракадабра» магическое заклинание средневековых лекарей! Кажется, с арабского это переводится как «исцелил он, исцелил»
Неожиданный экскурс к арабским лекарям, признаться, развеселил, хотя и не надолго. В дверь постучалась соседка и напомнила, что сегодня моя очередь мыть в коридоре полы.
Ну, конечно. Ближе к вечеру, легко соврал я. Доел оставшуюся с вечера курицу и окончательно проснулся. Заварил себя чая в кружке, выкурил подряд две или три сигареты. Подсел к компьютеру и снова начал вживаться в текст.
К субботе два листа текста были написаны и оставлены до понедельника отлеживаться. В воскресенье я отсыпался, на следующий день еще раз прошелся по тексту, потом сделал распечатку в рекламном бюро, что напротив моего дома. А во вторник поехал к Кадману.
Борис встретил меня с легким недоверием в глазах:
Написал? Ну давай, посмотрю, предложил мне войти, но дальше прихожей не пустил. В квартире пахло шампунем, духами и шампанским. Я понял, что в отличие от меня Боря эти дни провел в свое удовольствие.
В общем, пойдет. Но хотелось бы чего-нибудь попроще погрубее, что ли, сказал Кадман, пошуршав распечаткой. Что-то этот Ахмат мне не нравится. Совсем на террориста не похож! Да-да, конечно, сейчас ты скажешь, что Ахмат «крот» и не хочет убивать своих, отмахнулся Кадман от моего протестующего жеста. Но ведь читатель-то пока этого не знает, правильно? Он только в середине книги должен понять, на кого Ахмат работает.
И только ради читателя он должен своих убивать?
Но Кадман мою иронию не принял и продолжал говорить дальше:
Теперь этот летчик. Он кто у тебя, капитан? Для солидности мог бы ему и подполковника дать! И вот этот эпизод, когда бывший механик напоминает ему про неудачное бомбометание, тоже придется подправить Ты что, этот эпизод после программы «Время» писал?
Кадман издевался надо мной, как над зеленым юнцом из литературного объединения. Это меня задело.
Не нравится не бери, я поднялся из кресла. Только скажи по-честному: тебе-то самому гнать это дерьмо не надоело?
Но ведь жить как-то надо? философски заметил Кадман. Да ты не расстраивайся, свои деньги получишь, сменил он гнев на милость. На сколько мы с тобой договаривались?
На семьсот.
Четыреста! отрезал Кадман. Когда вторую половину принесешь? Через неделю? Тогда и рассчитаемся, и поднялся, чтобы меня проводить.
Зайка, ты скоро там наговоришься? донесся голос из дальней комнаты. Кадман открыл дверь и отступил в сторону, пропуская меня вперед. Замок выстрелил мне в спину, и все стихло. Кадман остался среди шампанского и шампуня, а я должен был вернуться в мир чая и сигарет.
Сдав последнюю сотню в обменный пункт, я отправился домой через знакомые магазины. Вечная лужица у порога оставила меня равнодушным, а ругань соседки по поводу невымытого коридора лишь подстегнула творческий процесс. К вечеру я набросал в общих чертах историю с механиком, чья молодость по приказу Кадмана-Порецкого прошла в портовом городке Корсакове. Стало быть, у романтического мыса Крильон.
И снова: чай сигареты, чай сигареты Малиновые буквы на экране монитора и черные строчки Times New Roman, словно бы подстрочный перевод Писать мне было легко я лишь вспоминал то, что было. Я погрузился в свое прошлое и блуждал в нем до утра.
Я блуждал не один, а в обнимку со своим героем. Тогда он не был механиком-пьяницей, он был моряком, забичевавшим в Корсакове. Он ждал теплохода, чтобы уехать к себе домой во Владивосток. И жил со мной в комнате, которую редакция газеты, где я работал, арендовала в общежитии торгового порта.
Он был в два раза старше меня и в десять раз опытней, но только не в денежных отношениях. В ту осень он спустился на грешную землю по трапу и раскрыл свою душу в знаменитом ресторане «Корсаков». А через неделю безденежная его душа вынырнула из безвременья в «Поддувале», как называли местные бичи ресторанный буфет. Последний червонец горел у моряка на ладони, как ожог или мета грядущего безденежья. Но лицо у него было спокойным. И пиво он пил достойно, как человек, который просто отдыхает. Без истеричного мата над липкой столешницей и без обильных похмельных слез по растраченным деньгам.