Сегодня у Ивана Христофоровича день особенный. Особенный тем, что он с охотой идет в люди. Отчего так? Великий день Рождество Родился младенец Иисус Славит православный люд Грех и ему в такой-то денек отшельничать. На люди надо, на люди.
Он с утра наряжается и вертится у зеркала, что в прихожей. На нем уже шелковая белоснежная рубашка и галстук (узел завязан по-старому, то есть невелик и аккуратен) с голубыми полосками наискосок. Надевает свой лучший и любимый костюм из темно-синего велюра, который вынимает из шкафа очень и очень редко. Бережет: он хочет и в гробу в нем лежать. Снимает с плечиков меховую кожаную куртку, внимательно осматривает (не покушала ли моль?), натягивает, застегивает «молнию». Вынимает также бережно хранимую, будто реликвию какую-то, пыжиковую шапку: она его настоящая гордость. При большевистской власти смотрел с тихой завистью на тех, кто мог достать такую шапку и носить. Он не мог. И не потому, что не мог купить. Нет, купить он мог, но не мог достать. Тогда между словами «купить» и «достать» дистанция была величайшая. Кто-кто, а Иван Христофорович хорошо знает. Поэтому с уходом «тех» и с приходом «этих» первое, на что потратился, пыжиковая новёхонькая шапка. Дорого, но за удовольствия надо платить. А что? И он вправе на старости лет пофорсить.
Он выходит на улицу. Морозец. Слабый для коренного уральца: не больше пятнадцати градусов. Тихо. Под подошвами кожаных ботинок снег приятно похрустывает. Солнце светит, и в его лучах проскальзывают мелкие снежные блёстки. Народ симпатичный встречается: с улыбками на лицах.
Он идет своим путём. Раньше ходил с Дарьюшкой. Сегодня один-одинешенек. Небольшая грусть одолевает, но ничего В этот день грех грустить Он должен радоваться Праздник-то такой светлый, такой светлый
Он путь держит на главную новогоднюю ёлку города. Пять трамвайных остановок, но из принципа идет сегодня пешком, идет, не торопясь. В такой день спешить нельзя Также грех
Иван Христофорович видел по телевизору новогоднюю ёлку. Но ему в день Рождества хочется всё благолепие увидеть своими глазами. Новогодний городок нынче сооружен на темы сказок Пушкина. В копеечку, сказывают, влетело строительство. Но это тот единственный случай, когда Иван Христофорович организаторов не осуждает: траты стоят того, красота требует жертв Да и красота эта не для кучки богатеньких, а для каждого горожанина, в том числе и для него, простого российского пенсионера.
За шестьдесят, а идет твердо, держится бодро. И всем улыбается.
Вот и главная городская площадь.
Иван Христофорович непроизвольно хмыкает, вспомнив нынешнее название площади. До большевиков площадь православное имя носила, а сейчас В другой день он бы поворчал по этому поводу, но сегодня нельзя Опять же грех.
Он прошел за ледяные и узорчатые крепостные стены городка и оказался в сказочном мире. В центре огромная новогодняя ёлка, сверкающая огнями, а поодаль еще несколько её сестричек. Там, слева ледяные дядька Черномор и тридцать витязей прекрасных. Справа спящая царевна и семеро братьев-богатырей, оберегающих её сон. Чуть дальше высокая крепостная башня и на игле шпиля уместился золотой петушок. Он взмахивает крыльями и кричит: «Ку-ка-ре-ку! Царствуй лежа на боку!»
Народу толчется много, но все веселые. Пользуются аттракционами, сделанными под русскую старину. Слышны восторженные визги-писки детишек. Для них, ясное дело, великая благодать.
Иван Христофорович аккуратно протискивается в огромной толпе. Он смотрит и радуется вместе со всеми. Лицо раскраснелось: то ли от удовольствия, то ли от морозца.
Дольше всего задерживается возле царского терема. В него с одной стороны по широкому и высокому крыльцу взбегают стайки детишек, на секунду скрываются внутри, а с другой стороны, визжа и безудержно хохоча, скатываются по ледяной горке вниз.
Ивану Христофоровичу безумно самому захотелось скатиться с такой горки. Так сказать, ощутить детство. Он даже направился к кассе, чтобы купить билет, но опомнился: шестьдесят с гаком и не пристало ребячиться. Что ни говори, а всему свое время.
Иван Христофорович вздохнул и остался простым зрителем.
И тут в метре от него, протиснувшись сквозь толпу, оказались мальчик и девочка. Они заворожено смотрели на катающихся сверстников и шумно вздыхали, вытирая то и дело носы рукавами стареньких пальтишек.
Намётанный глаз Ивана Христофоровича сразу определил: интернатовские, значит, ничейные, чужие. Его почему-то особенно поразили скособоченные и сильно стоптанные каблуки детских ботиночек. Скорее всего, надеты чуть ли не на босу ногу. Потому что ребятишки все время перетаптываются: ножонки, видать, мерзнут. Но зрелище чужого счастья настолько притягательно, что никакой мороз им не помеха.
Они перешептываются. Глядя искоса на детишек, Иван Христофорович определяет: брат и сестра. Сильно похожи. У него мелькает в голове: «Какая трагедия занесла их в интернат?»
Незаметно Иван Христофорович оказывается бок о бок с детьми. Через пару минут спрашивает:
Как вас, дети, зовут-то?
Мальчишка, наверное, погодок, посмотрел на него, смерил с ног до головы, задержавшись дольше всего на лице. Кажется, остался доволен. Шмыгнув носом, ответил:
Её, он легонько ткнул в бок девочку, Марией зовут сестра, а меня Серым Значит, Серегой.
А вы, я вижу, без родителей.
Парнишка кивнул.
Без них.
Умерли?
Живы Будто бы Бросили с сестренкой Алкаши, будто бы по-взрослому отвечает парнишка. Мы интернатовские.
Это я уже заметил, сказал Иван Христофорович и грустно усмехнулся. И после паузы добавил. Думаю, что приехали сюда без разрешения старших Или я не прав?
Девочка, настороженно и подозрительно посмотрев на Ивана Христофоровича, спросила:
Дяденька, вы милиционер?
Иван Христофорович, увидев, что дети крепко взялись за руки, что худенькие тельца их напружинились, что дети готовы дать дёру, поспешил успокоить.
Что ты, Машенька, ласково сказал он, я не милиционер и никогда, слава Богу, им не был, детское напряжение тотчас же спало, и они расслабились. Однако убегать все равно нехорошо без спросу
Машенька опустила свои голубенькие и круглые глазки вниз. Она тихо сказала:
Это я Очень-очень хотелось посмотреть Серегу и уговорила сбегать Он не хотел Говорил, что бить будут
Девочка, что ты говоришь?! лицо Ивана Христофоровича побледнело.
Брат незаметно дернул сестричку за рукав, давая той понять, чтобы держала язык за зубами.
Сережа, спросил он парня, действительно, бьют?
Парнишка, нехотя, ответил:
Бывает Иногда
Иван Христофорович испытал настоящий шок. Он за всю свою долгую жизнь детей своих пальцем не тронул. Впрочем, чужих тем более. Прожив столько лет, он не мог себе даже представить, как можно поднимать руку на беззащитных, тем более, на таких обездоленных? Пусть и не ангелы, но бить
Иван Христофорович несколько минут переваривал полученную информацию. Она сильно ранила его сердце, проникла глубокой болью в душу. Поэтому он молчал несколько минут. И лишь потом спросил:
Хотите, дети, прокатиться с горки?
Их глаза одновременно, как по команде, уставились на Ивана Христофоровича. Их блестящие взоры не хотели верить в то, что услышали. Они, как по команде, опустили вниз глазенки.
Сергей, пожав плечиками и тяжело вздохнув, произнес еле слышно:
Хорошо то было бы Денег, дяденька, у нас нет.
Ну, Иван Христофорович полез в карман куртки, достал портмоне, открыл и стал рыться, я тоже не из богатых Однако по случаю Рождества, думаю, найду для вас кое-что. Детские глазенки цепко следили за каждым его движением. Он достал сторублевую купюру и добавил. Стойте здесь и ждите меня. Я за билетами
Для нас?! не веря в чудо, с придыханием спросил Сергей.
Иван Христофорович улыбнулся, и на щеках его заиграли озорные ямочки, появляющиеся лишь в минуты его самого хорошего расположения духа.
Не для меня же, ответил он и ушел.
Вернулся Иван Христофорович минут через пятнадцать. Видя, какое напряжение испытывают дети, развел руками и, оправдываясь, сказал:
Очередь большая.
Очередь большая.
Оба личика засветились надеждой и радостным ожиданием.
Дяденька, купили? спросила Машенька.
Ну, конечно, дети. Вот, он протянул билеты, по три каждому.
По три?! Каждому? думая, что ослышалась, в изумлении переспросила девочка.
Какой сегодня праздник?
Ну Рождество, не очень-то уверенно ответил Сергей.
А Бог троицу любит. Так что Бегом на катушку!
Дети кинулись к высокому крыльцу царского расписного терема. Но тут Сергей за рукав остановил сестренку.
Дяденька, он выразительно посмотрел на пальтецо сестры, нам нельзя А что, если порвем? Бить будут
Ах, да! Извините, дети: стар я и забыл Идите-ка сюда. Сергей, вот деньги, сбегай вон туда, Иван Христофорович рукой показал на избушку на курьих ножках, возьми на прокат две подложки.
А дадут?
За деньги всё дадут. Беги!
Мальчик убежал. Девочка сильно-сильно прижалась к Ивану Христофоровичу.
Вы вы такой-такой хороший, почти прошептала она.
Иван Христофорович сделал вид, что не расслышал.
Через несколько минут Сергей и Мария, толкаясь и суетясь, прорываются вперед. На них фыркают благовоспитанные детки: куда, мол, без очереди лезете? Где им понять, что эти двое не верят в свое счастье, свалившееся так неожиданно, что от нетерпения буквально сгорают. Да, те могут и подождать, но эти
Иван Христофорович, прижавшись к барьеру, глядит на два самых счастливых лица, которые, схватившись за руки вместе, проносясь мимо него, скатываются вниз. Сергей от счастья хохочет, а Мария от удовольствия визжит. Первый раз. Второй. Третий.
Увы, но счастье скоротечно и не бывает вечным. Дети подходят к Ивану Христофоровичу, прижимаются и благодарят.
Иван Христофорович давно сам не испытывал такой нежности, поэтому в уголках глаз появились слезинки. Он, напустив суровость, сказал:
Сергей, поправь брюки, парнишка наклонился и заправил штанины в ботинки. Нам пора Иван Христофорович внимательно вгляделся в лица детей. Наверное, голодны?
Пропустили, сказала огорченно Мария.
Что вы «пропустили»? спросил, насторожившись, Иван Христофорович.
Обед, пояснил Сергей.
Сестренка же добавила:
И без ужина, наверное, оставят За убёг
Ну, нет! сердито воскликнул Иван Христофорович. Этому не бывать! он взял детей за руки и решительно повел к выходу из сказочного городка. А те и не упирались. Они поняли, что от этого «дяденьки» плохого ничего не будет. Пообедаете у меня