Мои римские каникулы завершились еще и тем, что я сообщила полиции, что Том Рипли с тобой. Им, кажется, очень хочется найти его. (Интересно зачем? Он-то что сделал?) Я призвала на помощь все свое знание итальянского языка и рассказала полиции, что вы с Томом неразлучны, и мне непонятно, как они могли найти тебя и упустить Тома.
Я поменяла билеты и отплываю в Штаты в конце марта, но перед этим побываю у Кейт в Мюнхене, после чего, надеюсь, наши дороги уже никогда не пересекутся. Дикки, не держи на меня зла. Я полагала, что ты сильнее.
Благодарю тебя за самые лучшие мои воспоминания. Для меня они словно вкрапления в янтаре или какие-то музейные экспонаты что-то нереальное, каким всегда и было твое отношение ко мне.
С наилучшими пожеланиями на будущее,
Ишь ты! Еще и подковырнула в конце! Какова! Том сложил письмо и сунул его в карман пиджака. Он глянул на обе двери, ведущие в ресторан, автоматически выискивая полицейских. Если в полиции думают, что Дикки Гринлиф и Том Рипли путешествуют вместе, то они, должно быть, проверили все гостиницы Палермо, думал он. Но он не заметил, чтобы за ним следила полиция. Или они замяли всю эту историю с моторной лодкой, потому что уверились, что Том Рипли жив? Да и какой им смысл заниматься этим делом дальше? Возможно, с Дикки сняты все подозрения и насчет Сан-Ремо, и по делу об убийстве Фредди. Все может быть.
Он поднялся в номер и, взяв портативную машинку Дикки, сел за письмо мистеру Гринлифу. Начал он с того, что вполне здраво и логично разъяснил суть дела Майлза, поскольку мистер Гринлиф уже, наверное, весьма тревожится. Он писал, что полицейские закончили их допрашивать и теперь Том понадобится им только затем, чтобы устанавливать личности подозреваемых, а подозреваемые могут быть общими знакомыми его и Фредди.
В то время как он печатал на машинке, зазвонил телефон. Мужской голос сказал, что это tenente[69] такой-то, из палермской полиции.
Мы разыскиваем Томаса Фелпса Рипли. Он, случайно, не с вами в гостинице? любезно спросил он.
Нет, его здесь нет, ответил Том.
А вы не знаете, где он?
Думаю, в Риме. Дня три-четыре назад я видел его в Риме.
В Риме его не нашли. Вы не знаете, куда он мог поехать из Рима?
Извините, но не имею ни малейшего представления, сказал Том.
Peccato,[70] разочарованно вздохнул мужчина. Grazie tante, signor.[71]
Di niente.[72] Том повесил трубку и вернулся к письму.
Скучная проза Дикки лилась так плавно, как никогда не получалось у Тома в собственных письмах. Большая часть письма была адресована матери Дикки. Он сообщил ей о состоянии своего гардероба, каковой был в порядке, о своем здоровье, которое также было в порядке, и спросил, получила ли она триптих на эмали, который он купил две недели назад в антикварном магазине в Риме и отослал ей. Он писал и одновременно думал, как ему быть с Томасом Рипли. Его искали, очевидно, не очень-то ревностно и энергично, но рисковать все же не стоит. Не следует держать паспорт Тома в кармашке чемодана, пусть он и завернут в кучу старых налоговых документов Дикки. А сделано это затем, чтобы он не попался на глаза таможенному инспектору. И под подкладкой нового чемодана из кожи антилопы, где его невозможно заметить, даже если вынуть все из чемодана, но откуда в случае необходимости можно быстро его достать, его тоже не следует прятать. А ведь когда-нибудь ему придется его доставать. Возможно, придет время, когда опаснее окажется быть Дикки Гринлифом, чем Томом Рипли.
Он поднялся в номер и, взяв портативную машинку Дикки, сел за письмо мистеру Гринлифу. Начал он с того, что вполне здраво и логично разъяснил суть дела Майлза, поскольку мистер Гринлиф уже, наверное, весьма тревожится. Он писал, что полицейские закончили их допрашивать и теперь Том понадобится им только затем, чтобы устанавливать личности подозреваемых, а подозреваемые могут быть общими знакомыми его и Фредди.
В то время как он печатал на машинке, зазвонил телефон. Мужской голос сказал, что это tenente[69] такой-то, из палермской полиции.
Мы разыскиваем Томаса Фелпса Рипли. Он, случайно, не с вами в гостинице? любезно спросил он.
Нет, его здесь нет, ответил Том.
А вы не знаете, где он?
Думаю, в Риме. Дня три-четыре назад я видел его в Риме.
В Риме его не нашли. Вы не знаете, куда он мог поехать из Рима?
Извините, но не имею ни малейшего представления, сказал Том.
Peccato,[70] разочарованно вздохнул мужчина. Grazie tante, signor.[71]
Di niente.[72] Том повесил трубку и вернулся к письму.
Скучная проза Дикки лилась так плавно, как никогда не получалось у Тома в собственных письмах. Большая часть письма была адресована матери Дикки. Он сообщил ей о состоянии своего гардероба, каковой был в порядке, о своем здоровье, которое также было в порядке, и спросил, получила ли она триптих на эмали, который он купил две недели назад в антикварном магазине в Риме и отослал ей. Он писал и одновременно думал, как ему быть с Томасом Рипли. Его искали, очевидно, не очень-то ревностно и энергично, но рисковать все же не стоит. Не следует держать паспорт Тома в кармашке чемодана, пусть он и завернут в кучу старых налоговых документов Дикки. А сделано это затем, чтобы он не попался на глаза таможенному инспектору. И под подкладкой нового чемодана из кожи антилопы, где его невозможно заметить, даже если вынуть все из чемодана, но откуда в случае необходимости можно быстро его достать, его тоже не следует прятать. А ведь когда-нибудь ему придется его доставать. Возможно, придет время, когда опаснее окажется быть Дикки Гринлифом, чем Томом Рипли.
Почти все утро Том писал письмо Гринлифам. У него было такое чувство, что мистер Гринлиф тревожится сейчас насчет Дикки еще больше, чем тогда, когда встречался с Томом в Нью-Йорке. Мистер Гринлиф считал и Том знал его мнение на этот счет, что переезд Дикки из Монджибелло в Рим не просто причуда, но ошибка. Попытка Тома представить свои занятия живописью в Риме как нечто конструктивное провалилась. Мистер Гринлиф сделал по этому поводу уничтожающее замечание вроде того, что ему жаль, что Дикки вообще продолжает истязать себя живописью, ибо должен был бы уже знать, что художником становится вовсе не тот, кто способен увидеть прекрасный пейзаж или разглядеть перемену в освещении. На мистера Гринлифа почти не произвел впечатления и тот интерес, который Том проявил к бумагам компании «Бурк Гринлиф» (мистер Гринлиф выслал их ему). Все это было далеко от того, чего Том желал добиться: что он приручит мистера Гринлифа, компенсирует необязательность Дикки и равнодушное отношение к родителям, которое тот проявлял в прошлом, снова попросит у мистера Гринлифа денег и получит их. Теперь у мистера Гринлифа денег вряд ли попросишь.
«Береги себя, мама. Смотри не простудись. (Она писала, что зимой простужалась четыре раза и провела Рождество в постели в розовой шерстяной шали, которую он прислал ей среди рождественских подарков.) Если бы ты носила такие же прекрасные шерстяные носки, какие прислала мне, то ни за что бы не простудилась. Я этой зимой не простужался, а в Европе этим вполне можно похвастаться Мама, что тебе прислать отсюда? Мне нравится делать тебе подарки»
20
Прошло пять дней. Том провел их спокойно, в одиночестве, но вполне приятно: он бродил по Палермо, иногда заходил на часок в кафе или ресторан и читал путеводители и газеты. Как-то выдался мрачный день, он нанял экипаж и отправился в Монте-Пеллигрино, чтобы посетить знаменитую гробницу святой Розалии, покровительницы Палермо, изображенной в виде знаменитой статуи, которую Том видел на иллюстрациях в Риме. Она застыла в исступленном восторге, впрочем, психиатры определяют это состояние иначе. Гробница показалась Тому ужасно забавной. Увидев статую, он с трудом удержался, чтобы не захихикать: женщина с пышными формами стоит, откинувшись назад и протянув вперед руки, взор ее затуманен, губы полураскрыты. Не хватало только, чтобы она еще и тяжело дышала. Глядя на статую, он подумал о Мардж.
Том посетил какой-то византийский дворец, библиотеку Палермо с ее картинами и древними потрескавшимися манускриптами под стеклом, исследовал гавань, подробный план которой имелся в путеводителе. Без всякой цели сделал набросок с картины Гвидо Рени и запомнил наизусть длинную цитату из Тассо, высеченную на одном из общественных зданий. Потом написал письма Бобу Деланси и Клио в Нью-Йорк. В длинном письме Клио он рассказал о своих путешествиях, развлечениях и разнообразных знакомствах с тем же пылким энтузиазмом, с каким Марко Поло описывал Китай.
Но Том был одинок. В Париже было по-другому: там он был один, но не чувствовал себя одиноким. Тогда он надеялся, что приобретет блестящий круг новых друзей, начнет новую жизнь с новыми отношениями, уровнем жизни и привычками и все будет гораздо лучше и чище всего того, что было в его предыдущей жизни. Теперь же он понимал, что такого не будет. Ему всегда придется держаться подальше от людей. Возможно, он приобретет другие манеры и привычки, но круга друзей у него никогда не будет если только он не уедет в Стамбул или на Цейлон, а что проку приобретать друзей в тех краях? Он был одинок и вел игру, свойственную одиночкам. Разумеется, от друзей и исходит наибольшая опасность. Если ему придется путешествовать по миру в полном одиночестве, тем лучше: гораздо меньше шансов, что его разоблачат. Уже одно это радует, и Том почувствовал себя лучше оттого, что вовремя об этом подумал.
Чтобы лучше войти в роль беспристрастного созерцателя жизни, он немного изменил свое поведение. Он по-прежнему был со всеми любезен; если кто-то просил у него в ресторане газету, с улыбкой протягивал ее, улыбался служащим, с которыми общался в гостинице, но голову держал чуть выше и чуть меньше говорил. Какой-то печалью веяло от него. Том радовался этой перемене. Он вообразил себе, что похож на молодого человека, который переживает несчастную любовь или перенес душевную драму и пытается прийти в себя цивилизованным способом, посещая самые красивые места на земле.
Тут он вспомнил о Капри. Погода была по-прежнему скверная, но ведь Капри в Италии. Когда он вместе с Дикки краешком глаза увидел Капри, у него лишь обострился аппетит. Ну и занудой же был Дикки в тот день! Может, подождать до конца лета? подумал Том. Полиция к тому времени от него отстанет. Но еще больше, чем побывать в Греции и на Акрополе, он хотел провести несколько счастливых дней на Капри, и к черту древнюю культуру на время! Он читал, что Капри зимой это ветер, дождь и одиночество. Но это же Капри! Там есть скала Тиберия, и Голубой грот, и безлюдная рыночная площадь, но тем не менее это рыночная площадь, и на ней не заменили ни одного булыжника. Можно отправиться прямо сегодня. Он поспешил в гостиницу. Ведь оттого, что туристов сейчас меньше, Лазурный Берег хуже не стал. Может, на Капри лучше полететь самолетом? Ему приходилось слышать, что из Неаполя на Капри летают гидросамолеты. Если в феврале регулярных рейсов нет, он может лично заказать гидросамолет. А для чего еще существуют деньги?