Помоги мне пережить моё горе. Моя душа раздавлена жизнью, я угнетена»
Фарфоровая статуэтка Девы Марии смотрела на меня с сочувствием. В её прекрасных глазах застыла слеза. Как плохо, что начался злой холодный дождь! Как плохо, что скрылось Солнце!
Дверь скрипнула, я обернулась. Одинокая фигура Августины со свечой и книгой сказок Андерсена замерла на пороге моей комнаты. На мгновенье мне показалось, что Августина была похожа на фарфоровую статуэтку Девы Марии с младенцем Иисусом за исключением белого чепца и накрахмаленного передника.
Что вы делаете в темноте, Лилиан?
Молюсь.
Я пришла, чтобы прочесть Вам сказку про Золушку. Ведь Вы же любите про Золушку?
Сегодня не нужно сказок.
Тогда ложитесь. Я прочитаю Вам стихотворения Бертрана.
Бертран пишет стихи?
Он очень талантливый юноша.
Я вспоминаю мудрые зелёные глаза Бертрана. Почему он не признался мне в этом, когда мы сидели вдвоём в гостиной?
Августина открывает вложенный в книгу блокнот в красном переплёте и начинает читать:
На море парус уплывает
Среди глубоких сизых волн,
Твоя душа мою не знает,
Мир мой давно тобою полн.
.
Я словно парус одинокий,
Всё так же уплываю вдаль.
И сон свой вижу синеокий,
В котором только лишь печаль.
.
А в сердце тает невидимкой
Давно забытая любовь.
То ускользнёт прозрачной дымкой
Или появится вдруг вновь.
.
Я скован накрепко цепями,
Прибит к тебе, к твоим глазам,
Я задарил тебя цветами,
Я путь открыл твоим слезам.
.
Однажды сброшу я оковы,
Ведь мне свобода дорога,
Мне жизнь не кажется суровой,
Вдали синеют берега.
Я уплыву к ним.
В порыве я обнимаю Августину и шепчу ей:
Бертран написал очень грустные стихи. Если б я могла, я бы умерла, чтобы никогда никогда не страдать.
Надо продолжать жить, Лилиан, говорит служанка, во имя любви, как это делали когда-то твои предки. Благодаря им ты живёшь сейчас. Если однажды тебе покажется невыносимым оставаться здесь на земле, вспомни мои слова, и никогда не думай о смерти, её и так слишком много вокруг.
Братья и сёстры, дарите друг другу истинные моменты радости, любви и понимания. Однажды вы вдруг поймёте, что, несмотря на потери, сердца ваши тянутся к любви. Она таится всюду: в распускающемся на заре цветке, в улыбке матери, в плаче младенца, в дуновении ветра. Вся земля дышит любовью. Однако, несмотря на это, смерть преследует нас повсюду. Она уводит в небытие наших близких, она притаилась в потаённых уголках наших страхов, она пытается раздавить нас.
Отец Антуан сегодня в белой торжественной сутане, украшенной жемчугом. Он молод, он красив. Заиграл орган. Это Вольфганг, старый немец, он хорошо играет. На глазах Мари проступили слёзы. Они падают на букет незабудок, которые она сжимает в своих руках.
Я не могу смотреть на человека, лежащего в гробу, это не мой отец, ибо он бледен и нем, смерть до неузнаваемости изменила его внешность.
Он всегда был весёлым, возил нас на пикники на лоне природы, рассказывал много историй про цветы. В гробу же лежал совсем другой человек в строгом чёрном костюме и гладкими зачёсанными назад волосами. Как была права Августина, говоря, что нельзя никогда думать о смерти, что она и так рядом с нами, она среди нас. Да, да, она рядом, в глазах мамы, Бертрнана, Розы, Сесилии, Генри и даже Мари. Смерти нет никакого дела до плачущей маленькой слепой Берты, оставшейся среди игрушек в колыбели. Смерть засыпает дубовые гробы землёй, а затем на их месте вырастают пустынные холмики и мраморные надгробия с надписью «Здесь жил такой-то». И возле этих надгробий сидят одинокие жёны и матери усопших и долго разговаривают с ними, веря, что будут услышаны.
Заплаканная Сесилия убегает вдаль, я вижу, как на ветру мелькает её белый шарф.
Сеси! Сеси! Куда ты? Подожди!
Садовник Ганс и недоумённые гости глядят мне вслед, но я не обращаю на них внимания, я бегу за белым шарфом на шее Сесилии.
Она закрылась в своей комнате и вышла только тогда, когда я попросила её об этом. Мне бросилась в глаза её поразительная бледность, отсутствующий взгляд карих глаз. Мы обнялись, как два дня назад, когда узнали о смерти отца, и это было нашей маленькой тайной. Я словно прощалась с нею. Прощалась?
Лили, я ухожу в монастырь, сказала Сесилия, когда наши объятья разъединились.
В монастырь? А как же Бертран? Ведь он же ведь он же любит тебя.
Послушай, Лили, вокруг столько страдания, столько боли, с каждым днём сердце моё не выдерживает.
Но ведь это не выход. Нужно продолжать жить и надеяться, как говорит Августина.
Жить и надеяться Но я не могу. Когда я смотрю на эту зелень, на небо, на цветы в саду, начинаю радоваться, но, Лили, всё это растворяется перед лицом потерь. Здесь нет ничего вечного, здесь всё бренно: и я, и Бертран, и мама, и трава с небом. Всё умрёт, всё превратится в гниющий прах.
Не говори так! Может, ты ещё передумаешь и останешься.
Сесилия покачала головой:
Нет. Я приняла окончательное решение.
Бывшая кокетка Сесилия была тверда и непреклонна, как никогда. Я поняла это, глядя в её серьёзные глаза под густыми чёрными ресницами.
Со дня на день приедет бабушка. Она расскажет нам много интересного об Америке. Ты хочешь узнать про Америку?
Нет. Он больше никогда не вернётся.
Я утешала её, как маленького ребёнка, а она всхлипывала, уткнувшись в моё плечо.
Белые цветы на твоей могиле,
Они не вяли долго и были так свежи,
Ты потеряла мир, ты потеряла силы
И видишь в небесах немые миражи.
А дождь идёт годами, и над твоей могилой
Он мрачно улыбается, тихонечко поёт.
А сколько же потеряно тобою свежей силы,
Которая тебя на небо позовёт!
Те белые цветы колышутся и плачут,
Прощаются с тобою на вечность, на века,
Подумай же над тем, как жизнь прожить иначе,
Не проводив последние на небе облака.
Не видя ничего, ты прикоснёшься к малости,
Со смертью вновь сольёшься и улетишь во мрак,
И сколько на плечах твоих печали и усталости,
Тобой всё перечёркнуто, всё кажется не так.
Прощай, Берта, прощай, Сесилия, я уезжаю в школу в Сен Маре, где монахини Св. Франциска будут обучать меня давно забытым истинам, и я буду внимать им, будто всё для меня вновь, хоть это не так. Прощайте, но я обязательно вернусь, чтобы обогреть вас своей любовью во имя того, чтобы вы никогда не разочаровывались и не страдали. Я буду с вами.
ГЛАВА 2 «ШКОЛА СВ. ФРАНЦИСКА»
«Неверно сказать
красота спасёт мир,
Правильнее сказать
Сознание красоты спасёт мир».
(Листы сада М.).
Я открываю семейный альбом на первой странице и вглядываюсь в знакомые лица, они начинают жить самостоятельной жизнью, словно раньше я никогда их не знала, и в моей памяти они родились только сейчас. На большом любительском фото запечатлены мама и отец. Они улыбаются, расположившись среди тенистых деревьев в саду. Со следующей фотографии на меня смотрит Сесилия своими наивными детскими озорными глазами. Она прижимает к своей груди букет роз, они кажутся большими, тяжёлыми, почти полностью закрывают её красивое лицо. При мыслях о Сесилии в горле моём застревает комок рыданий, мне с трудом представляется бледная похудевшая Сесилия в монашеской одежде. Нет, я не должна допустить, чтобы она распрощалась навсегда с родным домом и ушла в монастырь! Но разве в силах я удержать Сесилию?
Я переворачиваю страницу и узнаю себя маленькую девочку в широкополой шляпе и длинном до пят светлом платье. Рыжие кудряшки волос раскиданы по плечам, она тоже немного кокетка с притягательными ямочками на пухлых щёчках.
Фотографии могут многое поведать нам о себе самих, но люди не привыкли сосредотачивать своё внимание на плоских чёрно-белых изображениях.
Я до того поглощена воспоминаниями, что совсем не замечаю, как матушка Антуанетта в чёрной сутане, стоя посреди класса с раскрытой Библией в руках, монотонным усыпляющим голосом читает о житии Св. Николая. У неё заострённое книзу лицо, по форме напоминающее треугольник с водянистыми прозрачными глазами и несколько отвисшими щеками.
На её тонкой почти плоской груди выделяется большой железный крест с распятым Христом и едва различающейся надписью на латыни «Спаси и сохрани».
Девочки-воспитанницы в тёмно-синих платьях-униформах перешёптываются друг с другом, хихикают. Некоторое время матушка Антуанетта отрывается от чтения, смотрит в раскрытое окно. Там в саду громкие шмели, жужжа, перелетают с цветка на цветок. Далее за садом простирается берёзовая аллея с молоденькими деревцами, посаженными всего лет семь назад добровольцами из Сен Маре.
В солнечные дни после обеда, когда все девочки из пансиона укладываются спать или учат уроки, я спускаюсь в аллею и брожу между деревьями, следя за тем, как ослепительный белый круг Солнца мелькает среди насыщенных зеленью ветвей. Затем, расправив платье, я сажусь на траву и просто сижу, не думая ни о чём. Я предаюсь созерцанию, я наслаждаюсь тем, что есть без оценок, без границ и следствий. К сожалению, люди привыкли всё оценивать, однако в такие редкие моменты я учусь соединяться с Вечностью, и тогда мир вокруг меня начинает оживать, постепенно открываться передо мной. Тогда и небо, и солнечные лучики, порождённые огромным Солнцем, говорят со мной на понятном лишь мне одной языке.
За аллеей протекает речка, и с утра до позднего вечера оттуда доносятся плеск и голоса купальщиков. Они плавают между кувшинок с толстыми стеблями и держащимися на воде овальными листьями, они смеются, шутят, а к ночи возвращаются обратно в деревню, чтобы предаться своим сказочным снам.
Сидевшая рядом со мной соседка по парте Патриция дёрнула меня за рукав. Я была с силой вырвана из своих мыслей, как выброшенная на берег рыба. Только тогда я обратила внимание на то, что весь класс смотрит на меня. Матушка Антуанетта окинула меня своим пронизывающим взглядом.
Сестра Лилиан, встаньте!
Испугавшись, я тотчас поднялась с места, совсем забыв, что на моих коленях лежал альбом с семейными фотографиями. Он с оглушительным стуком упал на пол классной комнаты, несколько фотографий рассыпались по полу, представляя собой довольно жалкое зрелище.
Настоятельница школы Св. Франциска наклонилась над ними, подняла три фотографии и долго, не отрываясь, рассматривала их. На первой из них фотоаппарат мсье Лефонтена запечатлел Бертрана и Сесилию, на второй маму на фоне оранжереи, на третьей была я.
Что это, Лилиан де Бовье?
Должно быть, я покраснела, потому что лицо моё буквально горело. Я не знала, что ответить на вопрос матушки Антуанетты, и поэтому стояла, опустив голову и не смея поднять глаза на матушку-настоятельницу.