Пойдёт одна, сказал он, возвратившись с небольшой иконой в руке и, махнув рукой Сашке, быстро направился через двор на улицу. Сашка стремглав проследовал за ним.
Шеф такую с руками оторвёт, сиял Игорь, когда они рассматривали добычу за стеной бани, для тебя это пока тёмный лес. Ну ничего, со временем наблатыкаешься, подбадривал он, ещё больше оробевшего, приятеля.
Принеси-ка пока какую-нибудь тряпицу, чтобы завернуть, послал он домой Сашку
Они спрятали икону в бурьяне за баней, и пошли продолжать празднование
На другой день Сашка проснулся рано. Голова болела и кружилась. Ко всему вспомнилось содеянное, и на душе ужасающе заскребло. Чёрт бы побрал, связался тоже с этим городом, думал расстроенный парень, лучше бы уж оставаться здесь Да тоже и здесь не сладко, утешал он себя ну, что будет, то и будет, чему быть не миновать.
Вскоре проснулся и Игорь, и мать стала накрывать стол.
Садитесь гости завтракать, ласково говорила она, да и выпить после вчерашнего разгула не грех. Головы- то чай болят? Вино ведь надвое растворено: на веселье и на похмелье.
Игорь с Сашкой быстро натянули штаны, пополоскались у рукомойника и, довершив прочие утренние обязанности, сели за стол.
После двух опрокинутых в рот заветных стопок и обильной закуски Сашка немного успокоился, слегка повеселел.
Скрипнула дверь, в комнату вошла соседка, тётка Марья и Сашку внутри здорово передёрнуло, но он взял себя в руки и вида не показал.
А, Марья, садись за стол, я ведь тебя ещё вчера ждала, ты же званая была. Чего рожу-то воротишь, долго не заходишь, или обидела тебя чем?
Марья села на край поданного стула, несколько призадумавшись, заговорила:
Так ведь, хорош гость, если редко ходит.
А ты давай почаще ходи, ты мне всегда хороша, а уж в праздники, тем более.
Так ведь, горький в миру не годится на пиру. Я вчерась-то не пошла со своими делами, а сегодня, вроде как праздник к концу, так вот и зашла.
А что за горе случилось-то? Давай рассказывай?
А что за горе случилось-то? Давай рассказывай?
Да обокрали меня, Танюшка милая. Вечером, пока к Васильевым ходила за молоком. Прихожу домой, а иконы одной нет. Что за зараза взяла, руки бы оторвать. И подумать не знаю на кого, гостей целая деревня. Из озорства ли, или ещё для чего, не знаю, но иконы одной нет.
Мать строго взглянула на Сашку, повысила голос: Это не вы озоруете?
Нет, что ты, совсем что ли? не показывал вида сынок.
Да нет! убедительно вторил приятель.
Конечно, нет, Сашка-то этого не сделает, уверенно заступилась тётка Марья, я вить его с пелёнок, почитай, знаю. Это уж чьи-нибудь пьяницы, понаехали тут на нашу голову. А так-то, кому она нужна, иконы-то старые
Ну, да ладно, хоть всё вздыхай. Хорошо ещё тех, что поновей не взяли. Особенно за самую хорошую я рада, за Николая Угодника. Почти новая у меня, совсем недавно её купила.
Игорь незаметно подмигнул Сашке, мол, всё в порядке, считай, что повезло
С хорошим настроением они покинули деревню и прибыли в город.
Но дальше дело приняло совсем неприятный поворот. Когда Игорь уже сбыл икону и рассчитался за неё с приятелем, перекупщика арестовали, и ребята с тревогой стали ожидать последствий.
Они не замедлили появиться. Вскоре арестовали и Игоря. Тот товарища не выдал, взял всю вину на себя. Но вскоре допросили и Сашку, и он, как говорится, «раскололся» и рассказал всё, как было.
До суда его отпустили. И быть бы ему это время на свободе, но устроил парень сразу после допроса пьяный скандал в питейном заведении и попал в милицию. После этого на свободе его оставлять уже не решились и поместили за решётку.
Милицейскую камеру, где он оказался, Сашка запомнил в больших подробностях и надолго, уж очень впечатляющи там были условия и контингент. Сказать, что было тесно, так это, как говорится, ничего не сказать, тесно было настолько, что если бы все встали и сошли с общих деревянных нар, то большинство не смогло бы найти для своего стояния места.
В камере было человек пятнадцать. Большинство лежало на этих нарах, подстелив под себя верхнюю одежду, остальные прохаживались, задевая, и придерживая друг друга, между нарами и камерной стеной.
Курить есть? спросили из тёмного угла.
Сашка нащупал в кармане помятую пачку, бросил в тот угол. Сгрудившись над ней, задержанные достали несколько сигарет и пачку вернули. Стали раскуривать добычу.
На всех. Курево надо беречь, и ты береги, старайся курить чинарики сказал, повернувшись к Сашке лицом, смачно вдыхающий долгожданный дым и приостановившийся от ходьбы, парень в красном свитере.
Ты за что здесь? обратился он снова к Сашке, сделав несколько затяжек и передав окурок соседу.
Да икону в деревне у бабки стащили.
Парень понимающе кивнул.
А ты за что?
Я за убийство.
Серьёзно?
Какие тут могут быть шутки
Случайность, продолжал он, подумав, на поезде, сопровождающим грузов работал. После смены пистолет не сдал. А тут приятель ко мне заявился. Я в шутку навёл на него. И на курок-то не хотел нажимать, но как-то получилось, и «бах». И всё. Теперь уж назад не отыграешь. Как взвёл, как патрон там оказался? не пойму. Да что уж теперь! махнул он в отчаянии рукой.
Затем резко потряс головой, махнул ещё раз рукой и нервно заходил по проходу.
А ты из наших значит, из воров? спросил Сашку с нар большой крепкий смуглолицый человек и, подвинув свёрнутую куртку к самой стене, подпёр её черноволосой головой, первая ходка, вижу.
Сашка кивнул.
Ну, ничего, натаскаешься. Сюда только раз попасть и пошло поехало. Сюда, как говорится, вход широкий, а выход узкий и сюда, за решётку и в эту воровскую жизнь
Весёлое дело воровство, продолжал он через паузу, несколько задумчиво, и всё же есть в нём какая-то неприятность и подлость. Мы раз спёрли у мужика сумку на вокзале, а он, оказывается, дочь в больницу вёз в Москву, и оставили людей без денег и без билетов. Ну, а нам-то откуда было заранее знать?!
Но, что поделаешь, такова наша жизнь, закончил он вздохнув, и, закрыв глаза, замолчал, возможно, крепко задумавшись.
В распахнувшемся дверном оконце появилось красное, расплывшееся лицо надзирательницы: Чай и хлеб получите, уважаемые. Вот хлеб. Давайте кружки сюда, сейчас я вам написаю.
Камера загудела: Мы тебе написаем, тварь мордастая, до дома не доползёшь!
Камера загудела: Мы тебе написаем, тварь мордастая, до дома не доползёшь!
Да я так, улыбнулась надзирательница, вам уж и пошутить нельзя.
Шути, да знай меру, примирительно проворчали в камере.
От окошечка потянулись по рукам, дымящиеся паром кружки и серёдки чёрного хлеба.
Ну, на здоровье! подмигнул Сашке смуглолицый, неторопливо прихлёбывая из кружки, один декабрист писал, как их гнали в Сибирь. Так вот, жаловался: дают, говорит, нам на день всего по буханке хлеба да по паре фунтов колбасы. Вот истинный крест. Сам читал. А тут по кусочку хлеба, да кружке чая чуть сладкого. Эх, и времечко пошло, прогресс, мать его!..
Перекусив, люди несколько ободрились, слегка повеселели, стали вспоминать зоны, где им пришлось «отсидки» проводить. Вспоминали начальников, общих знакомых, многие из которых ещё там «торчат», ну а некоторые и на свободе уже «дрягаются».
А интересно, убегают с зоны, бывают случаи? поинтересовался, молодой парень, шофёр, день назад совершивший со смертельным исходом аварию.
Бывают, кивнул смуглолицый. У нас одному собрали летательный аппарат из бензопилы. Ну, пропеллер, лямки к аппарату приделали. Он, значит, его на спину и попёр. Через ограждение перелетел и свалился. Тут его и взяли с переломанной ногой. А то один добежал аж до Архангельска и чуть за границу не улизнул. Забрался в порту на теплоход. Его там лесом при погрузке завалили. И до отправки минуты какие-то оставались, когда мусора нагрянули. Ну и что, значит, стали искать, по надстройкам не нашли, пошли брёвна паром ошпаривать. Ну, он там и заорал благим матом нашёлся.
А то убежали раз, но я этому не свидетель менты сказывали. Свалили, значит, трое, а побег организовал эстонец националист. Ушли куда-то далеко, и он там им говорит: я вас вывел, а теперь, мол, давайте сами, а я своей дорогой пойду. Ну и что?! тех двоих через неделю привезли, а этого и след простыл. Всё у него было рассчитано. Умный мужик, добрался до своих, а там попробуй достань у лесных братьев Вот так-то у них, подытожил он после короткой паузы, и, вздохнув, добавил, ну, давайте, корешки, поспим, и тяжело повернулся к стене.
В камере повисла тишина.
Когда Сашка проснулся, там уже никто не спал, курили, вполголоса разговаривали.
После продолжительного ночного забвения, где ему снилась нормальная человеческая жизнь с обычными повседневными заботами, вдруг нависла суровая реальность. Под горло подкатил ком.
Ну, ты и дрыхнуть! сказал, взглянув на него, лежавший по соседству, шофёр, я так почти и не спал, только чуть задремлю сразу кровь вижу, мертвецов, аж передёрнет всего!
Ну, а ты хоть чего видел во сне, вижу: что-то недоброе, осунулся-то вдруг весь? спросил, посмотрев на Сашку, смуглолиций.
Сашке вдруг вспомнился ещё один короткий предутренний сон: Да снилось, что выкрал я у милиции все на меня бумаги и сжёг, чуть повеселев, сказал он.
Сон, вообще-то неплохой, коротко кивая, сказал смуглолицый, не переживай, много не дадут. А вообще-то у нас самым счастливым ночным видением церковь считается. Это к скорому освобождению.
Но Сашке снова стало дурно и не до разговоров, опять на сердце тяжело навалилась его беда. Он стрельнул у кого-то чинарик, и, опустив голову и жадно вдыхая дым, стал ходить по, свободному пока ещё, узкому камерному проходу.
На какое-то время организм давал отдохнуть, притупляя чувство горечи. Тогда парень обдумывал, как вести себя на суде. Но перерыв длился не долго, душевный груз возвращался, сдавливая разум тупой, тяжёлой тоской.
Вскоре шофёра и Сашку вызвали к дежурному. Там были ещё двое арестованных. Вооруженный сержант объявил им, что повезёт их в тюрьму, строго и громко предупредив, что шаг в сторону будет считать побегом и стрелять начнёт сразу и без предупреждения, на что один из арестованных усмехнулся.
Я серьёзно говорю! ещё больше повысив голос, сказал конвоир, шутки и веселье здесь неуместны. На выход, вперёд!..
Их доставили «воронком» в тюрьму. Потом строем повели уже за закрытыми её воротами. Зловеще скрипели многочисленные внутренние замки, двери. Со стен, медленно поворачиваясь из стороны в сторону, двор озирали автоматические телекамеры.