Боюсь, что у Вали здесь, как и у многих из нас, в голове перепутались даты, события и их последовательность. Я помню появление БГ в составе «Поп-Механики» в белой маске. Было это уже существенно позже, осенью 1984-го, во время концерта «ПМ» в Ленинградском университете. Гребенщикову после еще свежего в памяти скандала с «Аквариумом» на фестивале «Тбилиси-80», гневных писем в университет и его исключения из комсомола и увольнения с работы вход в альма-матер был прочно заказан. Отказаться из-за глупого запрета от появления на сцене столь знаковой фигуры и своего на тот момент главного друга-партнера Курёхин не хотел, и было решено, что Гребенщиков выйдет в маске. «Инкогнито» было довольно прозрачным об этом знали, разумеется, все участники «ПМ» и все их многочисленные друзья. Рано или поздно догадались об этом и в администрации Клуба ЛГУ, где проходил концерт, но не стаскивать же опального музыканта со сцены? Обошлось без скандала, но зато с ощущением моральной победы.
На тот концерт в общем-то еще довольно ранней «Поп-Механики» из Москвы приехали наши друзья Артемий Троицкий и Александр Липницкий. Тут же оказалась и только-только начавшая совершать свои регулярные наезды в Ленинград Джоанна Стингрей[146]. Липницкий, благодаря уже полноценно появившимся на свет по его инициативе и с его непосредственным участием «Звукам Му»[147], чувствовал себя уже не просто, как прежде, всеобщим приятелем, но настоящим рок-музыкантом и водрузился с только-только осваиваемой им бас-гитарой на сцену. Мы же с Троицким и Джоанной стояли в боковом проходе актового зала ЛГУ и с упоением наблюдали за завораживающим зрелищем на сцене.
Артём, несмотря на весь свой извечный столичный снобизм, откровенно нам завидовал.
«Да, у вас тут в Ленинграде жизнь бьет ключом. А у нас, черт побери, образцовый коммунистический город[148]» говорил он мне с откровенной досадой и раздражением.
«Да, у вас тут в Ленинграде жизнь бьет ключом. А у нас, черт побери, образцовый коммунистический город[148]» говорил он мне с откровенной досадой и раздражением.
Вернемся, однако, в 198283 годы время активного внедрения Курёхина в «Аквариум». Вовсю увлекшийся в годом-двумя ранее своим только-только начавшимся сотрудничеством с Чекасиным и Пономарёвой, Сергей не преминул тут же втащить обоих в «Аквариум». Разумеется, и Чекасин, и Пономарёва были занятые профессиональные артисты, со своей более или менее успешной карьерой. Вне зависимости от того, в какой степени они готовы были чисто музыкально вписаться в «аквариумную» рок-ткань, пусть и оджазированную близким им по духу Курёхиным, «Аквариум» образца 19821983 года не мог предложить им ничего кроме героической самоотдачи ни денег, ни карьеры, ни перспектив.
Мне не повезло «Аквариум» с Чекасиным и Пономарёвой вместе увидеть мне не довелось. В Ленинграде, насколько я помню, таких концертов не было. Да и в Москве, как вспоминают нынче участники событий, такой концерт был один летом 1982 в саду «Эрмитаж». Концерты с Курёхиным и Пономарёвой я помню хорошо, и из сохранившихся записей максимальное приближение к тому, что представлял собой тот мощный «курёхинский» «Аквариум», дает выпущенный в 1995 году концертный альбом «Электрошок», записанный в Москве в июне 1982 года. В отсутствие Чекасина Курёхин привлек своего давнего и верного друга Володю Болучевского. Это, конечно же, рок, за исключением 12-минутной инструментальной фриджазовой «Импровизации», которая держится главным образом на саксофонном соло Болучевского. Без остановки она переходит в монументальную 18-минутную «Мы Никогда Не Станем Старше» с диким, экстатичным, не поддающимся никаким стилистическим определениям вокалом Пономарёвой. Этот навеянный The Doors[149] эпический монументальный гимн исполнялся очень редко, а студийной записи так, увы, и не удостоился. Я слышал «Мы Никогда Не Станем Старше» тремя месяцами раньше на единственном концерте «Аквариума» в Клубе современной музыки в марте 1982 года с Курёхиным, без Чекасина и Пономаревой, но с Ляпиным. Мороз по коже от этой песни пробирает и по сей день
К 1982 году я стал замечать, что с моим другом начали происходить разительные и довольно неожиданные перемены. Происходили они, что называется, по всему фронту, и причин им было множество.
Бытование музыки и музыкантов в это время начало претерпевать первые изменения. До какого бы то ни было признания и соответственно до серьезных денег было еще далеко, но система рок-клубовских концертов, по-прежнему самодеятельных гастрольных поездок и, главным образом, все более и более расширяющаяся сеть магнитиздата сделала ведущие группы, и в первую очередь «Аквариум», звездами, пусть пока еще на андерграундном уровне.
Параллельно с этой нашей, отечественной, внутрисоветской, если не сказать внутриленинградской трансформацией в западной рок-музыке случился очередной виток музыкальной моды. Предельно чуткий к сменам рок-эпох БГ и прежде тщательно отслеживал все тенденции, и группа его, как флюгер, поворачивалась в соответствии с изменениями творческой моды: от прозрачности и музыкального аскетизма авторской песни к инструментальным и интеллектуальным изыскам прог-рока, от жесткого машинного минимализма Kraftwerk к расслабленному кайфу регги, от нарочито брутального примитивизма панка к электронной вычурности «новой волны».
Курёхин же, после продолжавшейся добрый пяток лет некоторой оторванности, вновь погрузился в рок. Та самая «новая волна», об интересе к которой он говорил в интервью, внезапно стала занимать все более и более заметное место в его слушательском «репертуаре». Брэкстона, ROVA Saxophone Quartet и Globe Unity Orchestra стали теснить Ultravox, Cocteau Twins и даже Duran Duran[150]. Однажды я даже не без некоего ужаса услышал из его уст чуть ли не восторженный отзыв о вполне, по моему мнению, заурядной и прямолинейной рок-команде Foreigner.
Как свидетельство если не радикальной смены музыкальных ориентиров, то по крайне мере их серьезного сдвига расскажу один случившийся чуть позже, уже во времена «Поп-Механики», эпизод. Однажды Курёхин вдруг сообщает мне с заговорщицким видом: «Угадай, кто у меня будет играть в следующей Механике?» Гадать я не большой мастак, да и не большой охотник, поэтому, чтобы сказать хоть что-нибудь, ляпнул первое пришедшее на ум и считавшееся для нас обоих абсолютно бесспорным имя: Брэкстон. «Ну не Брэкстон, но не менее круто». Оказалось, что наш московский приятель, прекрасный знаток «новой волны» Миша Кучеренко[151], прозванный за свой невероятный рост Длинным (западные друзья называли и по сей день называют его Big Misha) просто в толпе на московской улице орлиным взором опознал приехавшего на рождественские каникулы с обычной туристической поездкой в Москву Ленинград бас-гитариста группы Ultravox Криса Кросса. Миша тут же подошел, заговорил благо английский у него уже тогда был очень приличным, и что вы думаете? В «Новогодней Поп-Механике» 29 декабря 1985 года Крис Кросс вышел на рок-клубовскую сцену, чередуясь с любезно предоставившим ему свой бас Сашей Титовым[152]. Курёхин и Кросс друг другу невероятно понравились, и еще некоторое время по тогда еще только-только зарождавшимся и находившимся в эмбриональном состоянии системам обмена файлами посылали друг другу музыку с целью создания некоего совместного музыкального проекта. Как и многие другие аналогичные курёхинские задумки, проект этот остался нереализованным.
Вернемся, однако, в 19821983 год. Практически все время Курёхин стал проводить в квартире БГ на Софьи Перовской. Непритязательный, скромно одетый и ориентирующийся на авангард интеллектуал постепенно превращался в восходящую рок-звезду. Как и БГ, Цою или Кинчеву, в рок-клубовской гримерке перед концертами «Аквариума» ему теперь наносили густой тяжелый грим. Менялся не только сценический облик. Сергей будто вспомнил о своей яркой обаятельной внешности, стал за собой следить, хорошо и стильно одеваться. Любопытно, что этот пересмотр ценностных и эстетических ориентиров совпал с появлением в его жизни новой подруги ставшей впоследствии женой светской красавицы и модницы Насти Фурсей.
Нельзя сказать, что принявшая Курёхина к тому времени в свой круг литературно-авангардная тусовка легко и мирно восприняла это обращение своего музыкального любимца в новую веру. Я помню устроенную явно с подачи Курёхина презентацию только что записанного «Табу» на квартире нашего приятеля, литератора и переводчика Миши Хазина[153]. Хазин был членом «Клуба-81», другом Драгомощенко, и, кроме самих «аквариумистов», остальная тусовка представляла круг скорее литературно-философский, нежели музыкальный. Место было выбрано из соображений удобства и престижа: Хазин обладал редкой по тем временам в наших кругах ценностью отдельной трехкомнатной квартирой в знаменитом писательском доме на улице братьев Васильевых (ныне Малая Посадская), в самом богатом уголке Петроградской стороны. Просторная уютная гостиная могла не только без труда вместить пару десятков человек, но была еще и оборудована более или менее пристойной стерео-аппаратурой (тоже достояние далеко не каждого дома), которую признали пригодной для качественного прослушивания свежеиспеченного альбома. Но главное, как кажется мне, Курёхин стремился соединить два дорогих для себя круга литературный и рок-музыкантский. Затея, по крайней мере, в тот вечер, оказалась малоуспешной. Пленка была торжественно водружена на магнитофон, и началось прослушивание. Рокеры молча потягивали не очень любимое ими сухое, косясь на малознакомых им писателей и напряженно ожидая хоть какой-нибудь реакции. Писатели старательно вслушивались в неожиданно прямолинейный и, казалось, совершенно неактуальный хард-рок. Лишь ближе к концу, на регги «Аристократ», кто-то, наконец, стал ритмично постукивать ногой по полу, что Гребенщиков прокомментировал то ли с иронией, то ли с облегчением: «Вот это правильная реакция». Расстались так же натянуто БГ сотоварищи отправились к нему на чердак на Софьи Перовской[154] пить портвейн.
Не было мира и на сцене. На смену камерной, тихой акустике «Аквариума» или задорной разухабистой любительщины «Вокально-инструментальной группировки им. Чака Берри»[155] пришло мощное, тяжелое, тяготевшее к профессионализму электрическое звучание. Трощенков[156] за барабанами, Титов на басу, Ляпин на гитаре и Курёхин на клавишах радикально изменили и звук, и облик группы. С одной стороны, Гребенщиков именно этого упорно, в течение нескольких лет добивался; с другой выпущенный им из бутылки электрический джинн временами становился неуправляемым. Особенно явственно это ощущалось со стороны Ляпина. Не думаю, что Саша так уж сознательно стремился подавить своей гитарой вокал Гребенщикова, он прекрасно понимал, «кто в доме хозяин», и совершенно не хотел затмить БГ. Но бьющая через край мощь его гитары, упоение, которое он испытывал на длиннющих экстатических соло в «Рок-н-ролл мертв», и соответственный экстаз публики неизбежно смещали акценты. Я помню, как на концертах стал появляться даже самопальный лозунг «Ляпин Бог!» калька с известного «Clapton is God»[157]. Легко представить себе, насколько это грело душу боготворившего Клэптона Ляпина, хотя, быть может, и слегка укалывало самолюбие привыкшего уже к тому времени к безраздельному лидерству БГ.