Точно так же получалось и с моими «Цветами». Пока коллеги путешествовали по Европе (стояло лето 1964 года), я торчал в Детройте, корпя над духовной «дугой» Чарли. Мне казалось, эпизод будет уместен сразу после осознания героем, какая ужасная судьба ему уготована.
Вот что я написал:
«Самый непонятный сеанс терапии в моей жизни. Штраус явно не ожидал этого и здорово разозлился.
То, что произошло (я не осмеливаюсь назвать это воспоминанием), больше всего походило на галлюцинацию. Не буду пытаться объяснить или интерпретировать этот случай, просто опишу его».
Даром что я отталкивался от собственного опыта, от сеансов психоанализа, которые имели место в моей жизни, образы и мысли в этом эпизоде не мои. Они исходят от Чарли ожившего моими усилиями. Насколько я могу судить, духовный опыт целиком принадлежит Чарли.
«Из стен и потолка исходит голубовато-белое сияние оно собирается в мерцающий шар Висит в воздухе Свет Он впивается в глаза в мозг все сверкает Я плыву нет, я расширяюсь Я не смотрю вниз, но знаю, что лежу на кушетке. Что это галлюцинация?
Чарли, что с тобой?
Не это ли описывают в своих сочинениях мистики? Я слушаю голос Штрауса, но не хочу отвечать. Меня раздражает его присутствие. Не буду обращать на него внимания. Успокойся и дай этому, чем бы оно ни было, наполнить меня светом, поглотить меня»
Это Чарли сливается с Космосом.
«Я лечу вверх, словно подхваченный потоком теплого воздуха листочек. Ускоряясь, атомы моего тела разлетаются в разные стороны. Я становлюсь легче и больше больше Взрываюсь и превращаюсь в солнце. Я расширяющаяся вселенная, всплывающая в спокойном море.
Вот-вот я прорву оболочку существования, словно рыба, выпрыгивающая на поверхность океана, но тут начинаю чувствовать, как что-то тянет меня вниз. Я лежу и жду. Чарли не хочет, чтобы я раздвинул занавес мозга. Чарли не желает знать, что скрывается за ним.
Неужели он боится увидеть Бога? Или он боится не увидеть НИЧЕГО?»
В процессе кружения и падения, в процессе ужимания до пределов собственного «я» Чарли видит Мандалу «многолепестковый цветок кружащийся лотос (он плавает неподалеку от входа в бессознательность)». После сеанса Штраус говорит:
« Хватит на сегодня».
А Чарли отвечает:
« Да, хватит, и не только на сегодня. Навсегда».
Чарли уходит. Его мысли о платоновской пещере: «Платоновы слова скалятся на меня из теней, что отбрасывает пресловутое пламя люди в пещере сказали бы, что Чарли поднялся к свету и вновь спустился, оставаясь слеп»
Эту сцену я заранее не намечал. Я пустил ее на самотек отдав своему персонажу частицу себя, задействовав собственный разрыв с психоанализом. И сцена разрослась. Получилась не одна только духовная «дуга». Получилось слияние Чарли с Космосом.
Отредактированный роман был отвергнут еще двумя ведущими издателями, причем один отказ я получил в последний день 1964 года:
«Автор замахнулся на весьма непростую идею; безусловно, это смело с его стороны, но, увы, нет ощущения, что удалось раскрыть заявленный посыл, сиречь подвиг главного героя, который в заданных обстоятельствах стоит до конца. Именно высота замысла и требует совершенно особенного воплощения а его и нет. К сожалению, больше мне нечем ободрить автора».
Отредактированный роман был отвергнут еще двумя ведущими издателями, причем один отказ я получил в последний день 1964 года:
«Автор замахнулся на весьма непростую идею; безусловно, это смело с его стороны, но, увы, нет ощущения, что удалось раскрыть заявленный посыл, сиречь подвиг главного героя, который в заданных обстоятельствах стоит до конца. Именно высота замысла и требует совершенно особенного воплощения а его и нет. К сожалению, больше мне нечем ободрить автора».
Второй отказ пришел в марте 1965 года.
«Примите мои извинения. Я столь долго не возвращал рукопись Цветов для Элджернона за авторством Дэниела Киза исключительно потому, что книга захватила меня, и мне требовалось время, чтобы улеглись эмоции Вынужден сообщить, что автор со своим текстом промахнулся буквально самую малость. Скажу больше: я не уверен, что поступаю правильно, отказываясь от романа, и буду счастлив прочесть любую другую вещь мистера Киза, если он не связан обязательствами с другими издателями».
Очень лестно; однако на сердце с каждым отказом делалось все тяжелее. Словно от моего эго (а заодно и от целеустремленности вместе с надеждой) откалывали по щепочке.
Контракт на чтение лекций в Университете Уэйна истекал будущей весной. Если к тому времени я не опубликую книгу, придется мне бороться за ученую степень, чтобы разрешили преподавать в высших учебных заведениях. Для преподавателя на литфаке опубликованное произведение приравнивалось к защищенной диссертации. Поэтому в моем случае вопрос стоял ребром: публикация или погибель.
Теперь я уже и в себе сомневался: смогу ли я писать, будучи столько раз отвергнутым издателями? Три года я трансформировал рассказ в роман и, похоже, время ушло псу под хвост.
А если публикация мне вообще не светит? Хотя я, в отличие от Эмили Дикинсон, не писал «в стол», мне казалось, «Цветы» именно «в столе» и завянут. И никто их не прочтет.
Ладно, сказал я себе. Пойдем дальше. С этой работой покончено.
И я пошел прямо по Стейт-стрит, в Университет Уэйна. Тут-то и случилось нечто непредвиденное.
Впрочем, не совсем. Я хронически недосыпал; я был подавлен стоит ли удивляться, что уже на подступах к университетскому зданию меня прошиб холодный пот и кровь бросилась в голову? Очень кстати рядом оказался фонарный столб не дал мне упасть. Вот, значит, каков он сердечный приступ; а то даже и инфаркт. Вот какова смерть. Вот как все закончится Для меня Для моей книги
Прежде, чем сознание погрузилось в полный мрак, успела мелькнуть мысль. Со стыдом признаюсь, что мысль была не о жене, не о детях, не о финале моей жизни.
Помню, как произнес вслух:
Хвала Господу, я закончил роман!
Очнулся я в забегаловке. Какой-то добрый самаритянин приволок туда мое бесчувственное тело. В мозгу всплыла фраза, которую я полагал для себя последней, и я понял, чтó было самым важным в моей жизни. Не публикация; не слава, не деньги, не семья а завершение книги, начатой столь дерзновенно.
Даже если никто ее не прочтет, я свое дело сделал.
А еще я отныне знал: я буду писать книги. Писать, и переписывать, и перерабатывать, покуда жив. Не помню, о чем я в тот день вещал в аудитории, зато помню, что на душе у меня было легко и спокойно. Я заглянул в лицо смерти; по крайней мере, так мне казалось. Я увидел себя со стороны и с высоты и открыл, что могу именоваться писателем-романистом.
Через месяц я получил известие: Дэн Уикенден из «Харкорта» звонил и сказал, что издательство намерено купить «Цветы для Элджернона». Я ушам не поверил. Но за известием последовала записка следующего содержания: «Настоящим имею удовольствие официально пригласить Вас в Харкорт, Брейс и Уорлд инк. и сообщить, как я счастлив, что именно мне поручено быть редактором Вашего оригинального, захватывающего и трогательного дебютного романа».
Мои чувства поймет любой, кто побывал в шкуре начинающего романиста. Меня швырнуло из отчаяния прямо в экзальтацию; меня выхватило из темного ущелья и вознесло на вершину; мои слезы сменились смехом. Все произошло так быстро, что голова закружилась. Я испугался а если это только сон? Если он рассеется с первыми рассветными лучами?
Но это был не сон.
По контракту, доработанную рукопись следовало предъявить не позднее 1 сентября 1965 года. Доработанную? Ну а как иначе?
Я ничего не имел против доработок, если только
Уикенден просил сократить текст. «Глаз спотыкается о ранние, написанные до операции отчеты Чарли, а также о те, что следуют непосредственно за операцией отчасти потому, что неправильные орфография и грамматика трудны для восприятия, отчасти же когда результаты операции начинают сказываться, отчеты становятся в некотором роде лишними Если бы Вы согласились сократить фрагмент между 28-й и 38-й страницами, это послужило бы к пользе романа».
Я ничего не имел против доработок, если только
Уикенден просил сократить текст. «Глаз спотыкается о ранние, написанные до операции отчеты Чарли, а также о те, что следуют непосредственно за операцией отчасти потому, что неправильные орфография и грамматика трудны для восприятия, отчасти же когда результаты операции начинают сказываться, отчеты становятся в некотором роде лишними Если бы Вы согласились сократить фрагмент между 28-й и 38-й страницами, это послужило бы к пользе романа».
Вырезать десять страниц? Да без проблем!
Далее Уикенден предложил вот какое изменение. «Как насчет переставить поездку в Уоррен? Мне думается, она должна произойти несколько раньше, когда Чарли еще не знает наверняка, что именно в Уоррене он закончит свои дни. По-моему, этот эпизод отлично ляжет на страницу 236, сразу за просьбой Чарли о посещении Уоррена».
Я стал просматривать рукопись и остолбенел. Дэн Уикенден предлагал переставить эпизод именно туда, куда я сам изначально его поместил. Я изменил решение; почему не помню. Но какое редакторское чутье! Уж наверное, прикидывал я, этот Уикенден сам балуется крупными литературными формами.
«Пожалуйста, имейте в виду, добавлял в письме Уикенден, что мои предложения только предложения, не более; если какое-либо из них, а то и все они разом, Вы сочтете ошибочными не принимайте их. Мы ни в коем случае не хотим принуждать Вас к тому, что Вам не по нутру».
Словом, Элджернон, Чарли и я наконец-то обрели пристанище.
Часть пятая
Постпубликационная депрессия
Глава 19
Ложная скромность
Мне казалось, цель близка. Я полагал, принятие рукописи издателем есть награда на выходе из лабиринта, и писателю отныне суждено купаться в славе. Я снова ошибся. Писатель, пока пройдет лабиринт, не раз угодит в тупик, не раз будет вынужден вернуться к точке отсчета. За мгновения экзальтации наступает расплата месяцы отчаяния.
В бумагах у меня покоилось уведомление вернуть первому издателю 650 долларов. Мало того: я выяснил, что не получу аванс от «Харкорта», пока рукопись не будет полностью одобрена редактором и юристом. Это означало, что мой текст с максимальной дотошностью проверят на предмет клеветы, нарушения авторских прав и прочих юридических закорючек, о которых в контрактах обычно сообщается мелким шрифтом. Если юрист сочтет, что книгу публиковать нельзя, с меня стрясут и этот аванс.