Этот комментарий Толстого сильно контрастировал с неоднократными оптимистическими высказываниями о вере в победу добра и скорое наступление царства Божьего на земле. В 1930 году Стадлинг воспринимал слова Толстого как пророческие. Толстой предвидел Октябрьскую революцию и ужасы большевистского террора. Одной из его жертв стал князь Павел Долгорукий (18661927), который принимал участие в благотворительной работе в Самаре. Стадлинг встречался с ним и в дальнейшем, в частности на Международном конгрессе мира в Стокгольме в 1910м184, и навсегда сохранил о нем теплые воспоминания. Судьбе было угодно, чтобы Долгорукова казнили как «контрреволюционера».
За неделю, проведенную в Бегичевке, Стадлингу много раз предоставлялся случай побеседовать с Толстым. Как-то вечером они обсуждали утопию Эдварда Беллами «Взгляд назад 20001887» (1888). В России книга вышла годом ранее, и Толстой ее внимательно изучил. «Все в восторге от утопии Беллами, но никто не хочет ничего делать, чтобы идеалы стали реальностью», прокомментировал Толстой185. Толстой проявлял интерес и к родине Стадлинга. Что думают шведы о России? Стадлинг уверял, что прежние представления о России как о смертном враге более не в ходу, поскольку теперь люди уже понимают различие между режимом и народом. Просвещенные шведы знают, что в России много тех, кто «может позволить себе иметь совесть и убеждения и поступать соответственно им»186. «И это дорого стоит, должен вам сказать», добавил Толстой, которому очень понравилась формулировка Стадлинга.
Из современных скандинавских писателей Толстой (благодаря Ганзену) был знаком с творчеством Кьеркегора, Бьёрнстьерне Бьёрнсона и Ибсена. Шведского Эрнста Альгрена (псевдоним Виктории Бенедиктсон) Толстой открыл сам за год до этого. Стадлинг заинтересовал Толстого рассказом о Викторе Рюдберге и его стихотворении «Новая песнь о Гротте» (1891), которое жестко критикует неуправляемый капитализм, превращающий мельницу Гротте в индустриалистский символ обогащения единиц и разрушения жизни масс. В стихотворении Рюдберга присутствует нечто толстовское, но, к сожалению, оно никогда не переводилось на русский.
Из современных скандинавских писателей Толстой (благодаря Ганзену) был знаком с творчеством Кьеркегора, Бьёрнстьерне Бьёрнсона и Ибсена. Шведского Эрнста Альгрена (псевдоним Виктории Бенедиктсон) Толстой открыл сам за год до этого. Стадлинг заинтересовал Толстого рассказом о Викторе Рюдберге и его стихотворении «Новая песнь о Гротте» (1891), которое жестко критикует неуправляемый капитализм, превращающий мельницу Гротте в индустриалистский символ обогащения единиц и разрушения жизни масс. В стихотворении Рюдберга присутствует нечто толстовское, но, к сожалению, оно никогда не переводилось на русский.
Обсуждали и религию. Толстой охарактеризовал протестантскую церковь как столь же нетолерантную, как римско-католическая или православная. Секта мормонов, о которой Стадлинг написал книгу после визита в Солт-Лейк-Сити в начале 1880х, на девяносто процентов представляла собой плод фантазии Джозефа Смита187. Стадлинг рассказал, что и в Швеции свободная церковь и пиетизм демонстрируют признаки распада, а деньги становятся важнее практического христианства. Толстой согласился: «Христианам надо в первую очередь наладить естественные отношения друг с другом и с остальным миром: следовать за Христом и претворять его учение в обыденную жизнь, а не тратить силы на организацию обществ, строительство церквей, содержание священников и споры о догме. Все это от язычества и совершенно чуждо учению Христа»188. К русским сектам Толстой испытывал чрезвычайное уважение. Именно в них жило подлинное христианство. Мерилом служил отказ от военной службы, и Толстого очень обрадовала новость, что среди молодежи Готланда много пацифистов.
Как и планировалось, третьего марта, после недели в Бегичевке, Стадлинг отправился в самарскую деревню Патровка в компании сына Толстого, Льва Львовича, и Павла Бирюкова189. Нужно было проехать тысячу километров по железной дороге и пятнадцать на лошадях. Двадцатидвухлетний Лев Львович с осени 1891 года отвечал за благотворительную работу в Самаре, где положение явно было еще хуже, чем в Рязани. Там работали порядка двухсот столовых, в которых получали пропитание двадцать тысяч голодающих. В письме к Толстому из Патровки (16.04.1892) Старлинг сожалеет, что недостаточно активно участвует в деятельности сына, а занят написанием статей, информирующих читателей в Америке и других странах о ситуации в России: «I have never seen nor dreamt of such misery in my life» («Такого горя я никогда прежде не видел ни наяву, ни во сне»).
В общей сложности Стадлинг провел в России около четырех месяцев, после чего проблемы со здоровьем вынудили его срочно вернуться домой. Помимо помощи голодающим, он собирал информацию о староверах, русских сектантах и поволжских немцах. Еще до поездки Стадлинг опубликовал книгу «De religiösa rörelserna i Ryssland: Efter tillförlitliga källor och egna iakttagelser» («Религиозные движения в России: по достоверным источникам и собственным наблюдениям», 1891). На семью Толстых Стадлинг произвел очень хорошее впечатление. Толстой отзывался о нем как о «хорошем человеке», «очень приятном», «милом»190, а сын Лев Львович характеризовал его как «приятного товарища, а главное, прекрасного и добрейшего человека»191. «Посмотрим, где мы встретимся в следующий раз, возможно за Миссисипи или в Швеции»192, произнес на прощание Толстой. Они действительно встретились еще раз в Ясной Поляне в 1898 году.
На обратном пути в Стокгольм Стадлинг заглянул к Толстым в Москве. Из всех членов семьи дома была только изнуренная работой в помощь голодающим Татьяна193.
Из дальнейшей переписки Юнаса Стадлинга с Софьей Андреевной, Львом Львовичем и Марией Львовной становится очевидным, что Стадлинг испытывал глубокое сострадание к русскому народу194. Семья сообщала ему, как продолжалась работа. Летом 1892 года, вернувшись из Самары в Ясную Поляну, Лев Львович пишет: «At Patrovka I received 12 more waggons of kukurusa from the Americans. It came just at time for the months of spring, when the peasants did not have much help from the Semstvos» (06.07.1892)195. Осенью Мария пишет о нерешенных проблемах: «The state of things this year in the famine stricken parts are no better, in fact worse than last. The corn is about the same, but there are not oats, and as the peasants had sold all their cattle and everything they could last year, they have nothing left now to help them, and even the roofs of their houses, pulled down then for the fuel, are not only not being covered, but are still used for heating their houses. The potatoes only are not bad, and that is all they have to feed upon. The government helps a little but much less than last year»196 (10.10.1892). Словом, бесплатным столовым пришлось продолжить работу, хотя теперь они требовались в меньшем числе деревень.
Репортажи Стадлинга из голодающей России публиковались, среди прочего, в шведской, финской, русской и американской прессе197. В 1893 году Стадлинг выпустил книгу «Från det hungrande Ryssland» («Из голодающей России»), где рассказывал о встречах с Толстым, работе с нуждающимися и положении русских сект. Слегка переработанная версия «In the Land of Tolstoy: Experiences of Famine and Misrule in Russia» («В стране Толстого: голод и беззаконие в России») вышла на английском в 1897м. В России воспоминания Стадлинга об участии вместе с Толстым в помощи голодающим были переизданы после 1910 года198.
В конце декабря 1894 года Стадлинг уехал в Англию для изучения кооперативного движения и опыта борьбы с бедностью. Там ему представился шанс выступить перед рабочими Ист-Энда на встрече, организованной The Friends of Russian Freedom («Друзья русской свободы»), где он рассказал о деятельности Толстого. После выступления многие ссыльные русские, в том числе Петр Кропоткин и Сергей Степняк, пришли поблагодарить шведа за его работу. Кропоткин, «невысокий, крепкий мужчина с энергичным и умным лицом», оказался большим поклонником Толстого. При других обстоятельствах Стадлинг встретился и с французским географом, писателем, анархистом Элизе Реклю, с которым они обсуждали, в частности, неудавшиеся попытки меннонитов и социалистов основать колонии в Америке. Реклю прокомментировал: «Нет, там, где сотрудничество строится не на этических, а на иных основах, строения разваливаются. Это большая ошибка социализма. Я идеалистический анархист, как и Толстой»199.
Абрагам Бунде 1892
Из бесчисленных посетителей Толстого самым эксцентричным и незабываемым был, без сомнений, швед Абрагам Бунде (ок. 1820 после 1893). Радикал по образу мыслей и жизни, он пришел к Толстому не как послушный ученик к мастеру, а как гуру, готовый делиться знаниями. Из-за своего провокационно асоциального поведения Бунде едва ли мог рассчитывать на всеобщую симпатию толстовского окружения; впрочем, и сам Толстой сомневался в том, как следует принимать необычного гостя.
Абрагам фон Бунде пришел в Ясную Поляну пешком в апреле 1892 года. Поскольку никого не оказалось дома, он продолжил путь до Бегичевки, толстовского центра помощи голодающим, и прибыл туда 28 апреля. Уже сама внешность этого невысокого старика привлекала внимание: огромная фетровая шляпа, длинные желтовато-седые волосы и борода, на груди распахнута выцветшая рубашка, закатанные до колен брюки и грязные босые ноги. Багаж незнакомца состоял из поношенного халата, каменной бутыли и цепочки, на которой висели часы, компас и прочие безделицы.
По другой версии, появление Бунде было еще более необычным. На нем была длинная овечья доха, и он представился единомышленником Толстого, который принял учение Толстого буквально, избавился от всего ненужного и свел питание к минимуму. Доху он носит только потому, что боится холода, когда же под изумленным взглядом Толстого швед ее снял, то остался совершенно голым200.
Очевидец события Екатерина Раевская, хозяйка соседнего имения, не могла найти слов для того, чтобы передать первое впечатление, потому что «то, что я увидала, было отвратительнее всякого описания. Это грязное существо поднялось на ступеньки террасы и, не поклонившись нам, прошло мимо и уселось тут же на стул, где скорчилось и заснуло»201. В ее представлении место Бунде было в зверинце, а не в комнате с мебелью.
История жизни гостя (в его собственном изложении и в восприятии другими) была такой же странной, как и его наружность. Он представлялся шведским дворянином202, который в юные годы уехал в Америку. Там он обзавелся состоянием и семьей. О морали он задумался, когда поймал себя на том, что делает значительные скидки состоятельным клиентам, но ни цента не уступает беднякам, делающим мелкие покупки. Вывод о том, что торговля основана на несправедливости, заставил его ликвидировать предприятие и начать сдавать бедным квартиры в аренду. Но и здесь он получил урок, случайно услышав, как один из постояльцев называет его «кровопийцей», который наживается на чужих бедах. Бунде усмотрел неправоту и в этой затее и решил сдавать жилье бесплатно. Но вместо слов благодарности услышал упреки в том, что ничего не возместил жильцам за те годы, когда они отдавали ему за постой последние деньги.