В августе 1903 года, на пути в Африку, все семейство, включая двух нянь (русскую и шведку), сделали остановку в Ясной Поляне. Это был долгожданный визит, ведь последний раз они приезжали сюда два года назад. Двадцать восьмого августа праздновали 75-летие Толстого с многочисленными гостями, праздничными обедами, музыкой, песнями и танцами. Несмотря на боли, Дора тоже принимала участие в чествовании свекра. Александра, питавшая глубокую привязанность к маленьким племянникам, отправилась с ними далее в Ялту. Толстой заранее написал Исааку Альтшулеру (18701943), одному из врачей, лечивших Толстого во время пребывания в Крыму в 19011902 годах, и попросил его помочь «моей бедной, милой больной невестке» всякими способами312. В сентябре путешествие продолжилось через Одессу в Египет, где они провели начало лета. Толстой в Ясной Поляне постоянно тревожился. Отсутствие новостей хорошая новость? Вскоре от Льва пришло успокаивающее известие: южный климат благотворно повлиял на Дору. В мае 1904 года семейство вернулось в Россию, остановившись на несколько месяцев в Крыму. Оттуда Дора с детьми уехали в Швецию, а Лев Львович на некоторое время остался в Ясной Поляне. В письме к отцу Лев заранее сделал мучительное признание: Дора не любит бывать в Ясной Поляне313.
В мае 1905 года Софья Андреевна навестила семью сына в Петербурге. «Дети шведы, чужды, увы!!» сокрушалась она в дневнике314. Вместе с Дорой она посетила выставку портретов в расположенном неподалеку Таврическом дворце. Среди картин был и портрет Льва Львовича работа испанской художницы Маруси Валеро. Через месяц Дора получила от Толстого письмо второе. На сей раз речь шла о докторе Марии Холевинской, которая собиралась в Швецию и хотела получить рекомендательное письмо «твоему сердечно уважаемому отцу»315.
Четвертый сын Доры и Льва, Петр, родился в Швеции в августе 1905 года. Здоровье Доры полностью восстановилось. Следующим летом (1906) семья снова провела несколько месяцев в Ясной Поляне. Софья Андреевна, как всегда, радовалась их приезду. Дора была спокойна и весела и с удовольствием снова поселилась во флигеле. Старший сын, шестилетний на тот момент Павел, запомнил Толстого таким:
Он был добр к нам, мальчишкам, и я хорошо помню, как однажды, вернувшись с прогулки верхом, он посадил нас с Никитой в седло и повел лошадь в конюшню. В мой день рожденья он встал изза обеденного стола, ушел к себе в комнату, взял там вазу богемского стекла из Гейдельберга и подарил ее мне316.
Софья Андреевна с Дорой и детьми ходили купаться на пруд у въезда в имение. Услышав рассказ Льва Львовича о том, что в Швеции пожилые мужчины ходят смотреть соревнования женщин по плаванию, Толстой воскликнул: «Это варварство!» Дора запротестовала: это не варварство, они же все одеты в купальные костюмы317.
Когда маленький Петр заболел краснухой с высокой температурой, Дора была вне себя от беспокойства, но Софья Андреевна воспринимала это спокойно: «Дора бегает по комнатам, проклинает Россию; говорит, что здесь все дураки, что возьмет Петю на руки и пешком пойдет к отцу»318. Кроме того, Дора дала понять, что не разделяет представлений свекра о патриотизме. Почему нельзя любить свою родину? Она, во всяком случае, любит, «и боже сохрани, чтобы Швеция подчинилась России!»319 Это был последний при жизни Толстого визит Доры и детей в Ясную Поляну.
Когда маленький Петр заболел краснухой с высокой температурой, Дора была вне себя от беспокойства, но Софья Андреевна воспринимала это спокойно: «Дора бегает по комнатам, проклинает Россию; говорит, что здесь все дураки, что возьмет Петю на руки и пешком пойдет к отцу»318. Кроме того, Дора дала понять, что не разделяет представлений свекра о патриотизме. Почему нельзя любить свою родину? Она, во всяком случае, любит, «и боже сохрани, чтобы Швеция подчинилась России!»319 Это был последний при жизни Толстого визит Доры и детей в Ясную Поляну.
Весной 1907 года Софья Андреевна снова посетила Петербург, где кроме Льва Львовича с семьей жили ее сестра и семья сына Андрея. В дневнике она пишет: «Была у Левы, дети и Дора очень милы, и жизнь их хорошая»320. К детворе прибавилась почти годовалая Нина.
В 1908 году Толстой уже потерял надежду снова увидеть Дору и детей: «Придется ли когда увидаться с ними? Это не мешает мне помнит их и любить, особенно Дору»321. Из-за беременности Доры семья не присутствовала на праздновании 80-летия Толстого в августе. Родившаяся в начале осени Софья (Соня) никогда не увидела деда.
Осенью 1909 года все семейство отправилось в Париж, где Лев занялся изучением скульптуры. Сообщения о сильных наводнениях в январе 1910 года снова вызвали у Толстого тревогу за сына и его семью: «так важно теперь знать о тебе, Доре и детях, которых всех, любя, целую»322. В конце года сын присутствовал на похоронах отца, в то время как Дора и дети смотрели траурную церемонию в киножурнале в Париже.
Весной 1914 года Софья Андреевна приехала в Петербург, где, как обычно, вместе с Дорой отправилась на художественную выставку. В мае семья нанесла ответный визит в Ясную Поляну. Лев и четверо сыновей (младшим теперь был двухлетний Федор) жили в главной усадьбе, а Дора с дочерьми Ниной и маленькой Софьей заняли флигель. Там же расположись слуги, гувернантки и няньки. Купались в речке Воронке, катались верхом и посетили расположенные неподалеку имения Андрея и Михаила.
В 1916 году Лев приехал в Ясную Поляну, чтобы сообщить матери, что он оставил Дору и детей. Вместе они съездили в Петербург, где Андрей Львович лежал при смерти. Дора, надеявшаяся на то, что супруг вернется в семью, доверилась свекрови: «Я ни днем, ни ночью ни одной минуты не забываю Левы»323. Татьяна была в отчаянии изза невестки:
Молодая, красивая, 8 человек детей от него. А ему, как он говорит, каждый человек в клубе ближе, чем она. Какой трагизм! А какой она хороший честный человек! Катя (жена Андрея Львовича. Б. Х.) восторженно писала о ней во время болезни Андрюши. При всех своих делах, заботах и горестях она находила время приходить посидеть, занять Машеньку, помочь. Увозила Машеньку (маленькая дочь Андрея. Б. Х.) к себе, чтобы облегчить Катю324.
В Петербурге Лев не задержался, быстро вернулся в Ясную Поляну. В конце года он уехал с лекционным турне на Восток, со стартом в Японии. Это стало началом долгой и сопряженной с материальными трудностями эмиграции в качестве журналиста, писателя и скульптора. Дора и восемь детей покинули дом на Таврической и переехали в Швецию в революционном 1917м. За полгода до этого Павел и Никита в последний раз виделись с бабушкой Софьей Андреевной в Ясной Поляне. На прощанье она просила Павла и Никиту оставаться русскими, к чему их обязывала принадлежность к русскому дворянству. Последним приветом от нее стало письмо, которое пришло в мае 1917 года в Швецию. Она писала, что испытывает глубокую печаль изза того, как сложилась жизнь их отца и ее сына, но радуется, что дети теперь в спокойной Швеции у замечательных бабушки и дедушки.
Дора умерла в 1933 году в результате несчастного случая, а в конце десятилетия Лев переехал из Парижа в Швецию к взрослым детям. Он умер в 1945 году в Хельсинборге, на юге Швеции325.
Вальдемар Ланглет 1897
В 1897 году, через два года после встречи с Толстым в Москве, Вальдемар Ланглет вернулся в Россию. Теперь он направлялся на юг, чтобы в течение летних месяцев жить и работать рядом с донскими казаками. В Москве он взял экипаж до усадьбы в Хамовниках, надеясь, что писатель окажется дома. У входа во дворе теперь было написано «Дом Л. Л. Толстого», так как шесть лет назад московский дом перешел во владение Льва Львовича. Встретивший гостя сторож Никита, в красной рубахе, русской шапке и черных бархатных штанах, сообщил, что графа нет дома. Он с супругой и детьми еще в начале мая уехал в Ясную Поляну. А молодой граф Лев Толстой в Швеции. Ланглет, воспользовавшись случаем, осмотрел сад, где не обнаружил ничего особенного, лишь дикие кустарники. Веранда напомнила ему о вечерней беседе с Толстым.
Ночным поездом Ланглет уехал в Тулу, где, погуляв по городу, который окрестил «русской Эскильстуной», отправился по железной дороге до станции Козловка, откуда по широкому тракту пошел пешком в Ясную Поляну. Одет он был в простой костюм и шведскую студенческую фуражку. Багаж состоял из туалетных принадлежностей, фотоаппарата326 и книги Юнаса Стадлинга «De religiösa rörelserna i Ryssland» («Религиозные движения в России», 1891). В пути сделал остановку и, устроившись под сенью березы, прочел репортаж Стадлинга о «тюрьме и смерти и преследованиях, о непоколебимой вере и мужестве и самопожертвовании»327. На развилке дорог ему повстречался русский священник, у которого он с ироничной вежливостью спросил дорогу к Толстому. «Вот там Ясная Поляна», почтительно прозвучало в ответ. До имения, расположенного на лесистом холме, было недалеко. Ланглет миновал большие входные колонны и приближался к дому по аллее вдоль фруктового сада, испытывая некоторую неуверенность, поскольку явился без приглашения и рекомендаций. Вряд ли Толстой запомнил его после встречи, случившейся однажды вечером два года назад.
На балконе белого двухэтажного дома он заметил худощавую фигуру с широкими плечами и длинной седеющей бородой Толстой занимался утренней гимнастикой. У входа стоял накрытый к завтраку стол. Молодой человек по имени Сережа сообщил, что он друг Михаила, младшего сына. Ланглет протянул визитную карточку, на которой он был представлен на эсперанто как Amiko de Tregubov kaj Pučkovski, надеясь, что это напомнит Толстому об обстоятельствах их последней встречи. Вскоре появился и сам Толстой, в легком синем утреннем халате с полотенцем вместо пояса и в старых домашних туфлях. С «добродушным и безыскусным дружелюбием» он поздоровался с Ланглетом, московскую встречу с которым Толстой, по его словам, не забыл. Возможно, швед захочет составить ему компанию в утреннем купании? Купальня находилась на небольшом заросшем трилистником пруду и представляла собой шаткую конструкцию из прутьев и тростника. Вскоре оба уже от души плескались, плавали среди водной растительности и радостно фыркали, «как пара веселых мальчишек, сбежавших от учителя»328. Выныривающая из воды голова Толстого с запутавшимися в бороде листьями заставила Ланглета вспомнить Нептуна, доброго владыку моря.
Плавательные навыки Ланглета произвели впечатление на Толстого. А уже на берегу Толстой попросил Ланглета показать ему шведскую гимнастику Линга329 и старательно повторял упражнения, пока, к радости обоих, чуть не опрокинул купальню. Теперь это был вовсе не тот строгий моралист, автор «Исповеди» и «Так что же нам делать?», которого Ланглет слушал в Москве, а сильный, крепкий и веселый человек.