Ланглета устроили на ночь в библиотеке. Он взял с полки «Der Gefangene im Kaukasus», немецкий перевод «Кавказского пленника», что Толстой отметил как хороший выбор.
В девять утра снова отправились на пруд купаться. После завтрака появилась возможность лично обсудить с Толстым остро интересовавшие Ланглета вопросы, которые Толстой затрагивал два года назад в Москве. Что должен делать человек, который хочет вести по-настоящему человеческую жизнь, спросил Ланглет. Должен ли он следовать заветам сердца и любви, жертвовать всем, что имеет, и отказываться от собственных желаний и планов? Толстой испытующе посмотрел на молодого человека, после чего раскрыл собственное видение вопроса. Для того, кто хочет жить как достойный христианин, есть две альтернативы. Первая отдать все, что имеешь, и вслед за Ним служить людям, не ожидая ничего взамен. Даже если это принесет страдания и смерть, такой исход все равно будет наилучшим. «Шесть недель такой жизни, поверьте мне, стоят бесконечно больше шести и шестидесяти лет моей или вашей жизни». Толстой аккомпанировал собственным словам, стуча по столу кулаками. «Смерть после такой полной страданий жизни становится желанным избавлением, освобождением, но жизнь, сама жизнь оставит среди людей более глубокие следы, чем жизнь величайших государственных мужей или военачальников, глубоких философов и мыслителей»337.
Пройти этот путь смог только Иисус, и, как следствие, «Он умер так, как должен умереть каждый из нас, если мы попытаемся и нам удастся пройти Его путь, Он умер как нарушитель закона, изгой» Для того, кто слишком слаб, чтобы последовать примеру Иисуса, есть иной путь, не верный, но часто единственно возможный, а именно «стараться претворять в жизнь идеи христианства насколько это возможно, насколько хватит сил и способностей». Именно этот путь выбрал сам Толстой, поскольку у него было недостаточно сил и мужества, чтобы пойти по единственно верному. Его критикуют за то, что он живет не так, как учит, но разве эта неудача сама по себе не человечна? Многие годы он жил впустую, но теперь у него есть долг и миссия, он обязан их выполнить, а именно писать и рассказывать людям о самом главном в жизни338.
Толстой категорически отверг все, что его связывало, имение, имущество, положение, репутацию. Но этого было недостаточно: «Мне удалось освободиться даже от чувств к моей семье я ценю близких как добрых людей и поддерживаю с ними наилучшие отношения, поскольку они живут рядом, но я считаю братом каждого человека, и один мне не дороже другого это может быть родственник или не родня, соотечественник или иностранец»339. О своей реакции на слова Толстого Ланглет не упоминает, но то, что супруга и сыновья подчас страдали изза прохладного отношения Толстого к семье, известный факт.
Обычно говорят, добавил Толстой, что он должен использовать свой писательский талант и не тратить жизнь на то, чтобы объяснять, как жить согласно вере, но кто более важен для человечества Франциск Ассизский или Гёте? Толстой мог по праву сказать, что ему тридцать, а не семьдесят лет, потому что «жизнь, настоящая, истинная человеческая жизнь начинается только после того, как разовьется новое духовное я; до того каждый из нас как эмбрион, плод в материнской утробе». Но что будет с теми, кто так и нет достигнет новой жизни, спросил Ланглет. Что будет с ними, мы знать не можем, ответил Толстой мрачно, так же, как мы не можем ничего знать о жизни после смерти. Это слабость всех религий рассуждения о вещах, о которых никому ничего не известно, в то время как единственно истинно то, что «есть Бог, и он любовь, и что мы должны любить друг друга»340.
Когда Толстой встал, чтобы вернуться к работе, Ланглет пожал ему руку и поблагодарил за время, проведенное в Ясной Поляне. Вряд ли он тогда думал, что скоро они увидятся и в третий раз.
Ближе к осени Вальдемар Ланглет возвращался с казацкого Дона верхом на коне по кличке Казак. Неподалеку от Тулы он заехал в дворянское имение навестить вдовствующую княгиню Урусову и трех ее дочерей. Речь зашла о Толстом, который казался женщинам совершенно чуждым: «О, нет, нам он не нравится. Он ведь так неуравновешен. Мы совсем не общаемся с этой семьей, хотя они живут совсем рядом, в двадцати пяти верстах отсюда. Однажды мы были в Ясной Поляне, но ответного визита не последовало»341. Младшая из дочерей поинтересовалась, правда ли что дети Толстого растут как босоногие дикари. Ланглет успокоил дам. Подобные слухи берутся с потолка, молодые Толстые абсолютно comme il faut. Что же до самого Толстого, то его голос важен и попросту нужен современной России, хотя сам Ланглет не готов принимать его учение.
Вечером девятнадцатого сентября Ланглет продолжил путь. Поскольку Ясная Поляна находилась недалеко, он решил снова без приглашения нанести еще один визит друзьям, с которыми виделся в начале лета. После множества дорожных неурядиц, в полной темноте он подъехал к имению. Привязав лошадь у столба веранды, поспешил наверх в столовую, где вся семья собралась за вечерним чаем. Ланглету оказали сердечный прием. Всем не терпелось узнать детали авантюрной поездки на Дон и жизни среди казаков. Ему не дали шанса переодеться, и он «в грубой дорожной одежде» отвечал на вопросы. Толстой оживился. Если бы он не был таким старым и если бы это была не осень, он бы охотно отправился с Ланглетом верхом до Петербурга: «Нет ничего столь же полезного и веселого, чем бродить по деревням безо всяких дел». Софья Андреевна, которая одинаково противилась «и физическим, и духовным экстравагантностям супруга», снова должна была вернуть его на землю342.
Ланглет собирался только переночевать в Ясной Поляне, однако обстоятельства сложились иначе. В связи со слухом об учреждении Нобелевской премии мира Толстой написал открытое письмо для шведской прессы. Он утверждал, что если кто и заслуживает подобной награды, то это духоборы, преследуемые русские сектанты. Толстому нужен был переводчик и посредник при передаче этого письма. Таким образом, Ланглет задержался в Ясной Поляне на три дня. Первый набросок письма был готов примерно за две недели до этого, письмо предполагалось отправить Арвиду Ярнефельту в Финляндию для дальнейшей рассылки в шведские газеты343, но появление Ланглета изменило планы. По вечерам Ланглет работал вместе с Толстым. Понять русскую рукопись Ланглету не удалось в силу недостаточного знания русского, поэтому Толстой устно переводил собственный текст на немецкий, внося множество импровизированных изменений, а Ланглет стенографировал шведский вариант. Переписанный набело шведский текст он затем устно перевел Толстому для проверки. «Никогда, пока я жив, я не забуду эти часы», признался впоследствии Ланглет. Толстой казался ему большим ребенком «с детской непринужденностью в чувствах и выражениях, безудержным рвением, быстрыми выводами и простыми решениями проблем без учета той сложной многоплановой реальности, в которой живем мы»344. Именно такого Толстого Ланглет любил.
Ланглет собирался только переночевать в Ясной Поляне, однако обстоятельства сложились иначе. В связи со слухом об учреждении Нобелевской премии мира Толстой написал открытое письмо для шведской прессы. Он утверждал, что если кто и заслуживает подобной награды, то это духоборы, преследуемые русские сектанты. Толстому нужен был переводчик и посредник при передаче этого письма. Таким образом, Ланглет задержался в Ясной Поляне на три дня. Первый набросок письма был готов примерно за две недели до этого, письмо предполагалось отправить Арвиду Ярнефельту в Финляндию для дальнейшей рассылки в шведские газеты343, но появление Ланглета изменило планы. По вечерам Ланглет работал вместе с Толстым. Понять русскую рукопись Ланглету не удалось в силу недостаточного знания русского, поэтому Толстой устно переводил собственный текст на немецкий, внося множество импровизированных изменений, а Ланглет стенографировал шведский вариант. Переписанный набело шведский текст он затем устно перевел Толстому для проверки. «Никогда, пока я жив, я не забуду эти часы», признался впоследствии Ланглет. Толстой казался ему большим ребенком «с детской непринужденностью в чувствах и выражениях, безудержным рвением, быстрыми выводами и простыми решениями проблем без учета той сложной многоплановой реальности, в которой живем мы»344. Именно такого Толстого Ланглет любил.
Двадцать первого сентября их совместная работа завершилась, а на следующий день Толстой написал сопроводительное письмо главному редактору газеты Stockholms Dagblad, в котором рекомендовал своего переводчика Ланглета как «un jeune homme Suédois de beaucoup de talent» («молодого и очень талантливого шведа» фр.)345. Если статья будет опубликована, Толстой хотел бы получить газету, но в закрытом конверте, чтобы избежать цензуры.
Последнее утро в Ясной Поляне Ланглет провел в кабинете Толстого, слушая его «блестящие изложения о современных политических и социальных отношениях в России, иллюстрируемые красочными и характерными примерами прямо из жизни»346. Толстой показал ему два письма: от высланного из страны сторонника и от одного известного голландца, который стремился хотя бы частично жить по принципам Толстого. И если первое письмо было полно решимости, то голландец переживал до некоторой степени тот же конфликт, что и сам Ланглет, трудный выбор между жизнью во имя других и жизнью ради личных интересов, выбор между сердцем и разумом.
За три наполненных трудами дня Ланглет смог ближе познакомиться и со Львом Львовичем, сыном Толстого, «необычайно симпатичным, благородным и добросердечным человеком, унаследовавшим многие отцовские качества»347. Насколько можно было заметить, между отцом и сыном царили теплые и сердечные отношения. Ланглет провел много приятных часов в обществе Льва Львовича и его супруги-шведки.
Когда Ланглет прекрасным осенним днем отбыл верхом из Ясной Поляны в направлении Петербурга, Лев Львович выехал вместе с ним, чтобы немного проводить гостя. Они расстались в Козловке, надеясь встретиться снова, возможно в Швеции. И они действительно встретились. И если Лев Львович со временем все более отдалялся от отцовского альтруизма, то Ланглет много позднее, уже во время Второй мировой войны, жил в подлинно толстовском духе. Во время немецкой оккупации Будапешта он спас от нацистского преследования тысячи евреев и представителей других национальностей.
Прибыв в Швецию, Ланглет написал Толстому из своего имения Спетебюхалль, Лербу. На обратном пути он две недели прожил в Петербурге. Большой интерес к его путешествию проявил писатель Владимир Короленко, предложивший ему написать статью для журнала «Мир Божий». Лошадь пришлось оставить в Або, откуда Ланглет отправился в Швецию по морю. В Стокгольме он встретился с редактором Stockholms Dagblad и передал открытое письмо Толстого, которое было опубликовано и вызвало большие дебаты, pro et contra. Ланглет начал писать книгу о своей поездке в Россию, но одновременно хотел перевести на шведский новую работу Толстого «Что такое искусство?» и выражал готовность приступить к работе немедленно после получения рукописи и разрешения Толстого. В процессе работы он хотел бы лично консультироваться с писателем348. План не осуществился. Шведский перевод Толстого и в этот раз был сделан Вальборг Хедберг.