Поужинав, поднимемся в лес, англичаночка, сообщил Джейми, отламывая кроличью ножку. Находиться у ручья ночью не стоит, из-за плеска не слышны шаги того, кто подбирается.
Во время еды мы перемолвились всего парой слов. Обоих терзали мысли о случившемся, переживания утреннего кошмара. У меня же имелась еще одна причина для сильной тоски. Я не просто потеряла возможность выяснить что-то о том, как и почему я оказалась в этом месте, но и утратила единственного друга. Мотивы поступков Гейлис то и дело ставили меня в тупик, но невозможно было не понять, что прошедшим утром она спасла мне жизнь. Знавшая, что обречена на смерть, Гейлис сделала все, что могла, чтобы мы получили возможность скрыться Костер, почти незаметный при свете дня, в сумерках становился все заметнее. Я глядела на языки пламени, на жарившееся мясо и коричневые кости кроликов. Из сломанной косточки в костер упала капля крови и, пошипев, испарилась. Кусок встал у меня в горле колом. Я быстро бросила несъеденное мясо и отвернулась: меня вырвало.
Сохраняя молчание, мы оставили ручей и отыскали на опушке леса подходящий уголок. Нас окружали пологие холмы, и Джейми специально отыскал такую высокую точку, чтобы видеть дорогу из деревни. В сумерках все вокруг вдруг ненадолго запылало блеском драгоценностей: переливавшиеся как изумруд долины, прекрасный туманный аметист вересковых зарослей, горящий рубин рябины, росшей на вершине холма. Ягоды рябины верное средство против колдовства. Силуэт замка Леох у подножия Бен Адена все еще был виден, но в сгущавшемся сумраке становится все более размытым.
В укрытии Джейми зажег костер и сел у огня. Дождь перешел в изморось, на моих ресницах повисли мелкие капли, через которые пламя, на которое я смотрела, сияло радугой.
Обхватив руками колени, Джейми долго молчал, уставившись в костер. Наконец он обернулся ко мне.
Я уже говорил тебе, что не буду расспрашивать тебя о том, чего ты не захочешь поведать. Я и нынче не спрашиваю, однако мне обязательно следует знать для нашей общей безопасности. Он помолчал и продолжил: Клэр, если ты не была со мной честна раньше, то скажи это теперь, потому что мне нужно это знать. Клэр, ты ведьма?
Я вытаращила глаза.
Ведьма? Ты ты, что, серьезно спрашиваешь?
Сперва я решила, что он шутит. Но нет, он не шутил. С силой схватив меня за плечи, он внимательно глядел мне в глаза, как будто надеясь таким образом заставить меня сказать.
Я обязан спросить, Клэр! И ты обязана мне ответить!
А если да? выговорила я пересохшим ртом. Если бы ты считал меня ведьмой? Стал бы ты за меня сражаться?
Я отправился бы следом за тобой на костер! яростно сказал он. А если бы понадобилось, то и в ад. Но во имя Господа Иисуса милосердного, поведай правду!
Для меня это оказалось слишком. Я вырвалась из объятий Джейми и кинулась через поляну к ближайшим деревьям на опушке леса (почему-то у меня не было сил находиться на открытом месте). Врезалась в дерево, обняла ствол, вцепилась пальцами в кору, прижалась к ней щекой и залилась истерическим хохотом.
По другую сторону ствола возникло бледное лицо Джейми, выражавшее крайнее потрясение. С запозданием поняв, что мое поведение производит впечатление по меньшей мере безумия, я с огромным трудом остановилась и, задыхаясь, глянула на Джейми.
Да, сказала я, все еще сдерживая конвульсии рвущегося смеха. Да, я колдунья. Ведьма, так меня, скорее всего, и следует воспринимать. Я не болела черной оспой, но могу находиться в комнате, где лежит множество умирающих от нее, и не заболею. Могу ухаживать за такими больными, дышать одним воздухом с ними, дотрагиваться до них и не заражусь. У меня не будет ни холеры, ни столбняка, ни дифтерита. Ты наверняка сочтешь это волшебством, потому что ничего не знаешь о прививках и объяснить это сможешь только так. То, что мне известно
На этом месте я сделала два шага назад и помолчала, чтобы унять волнение.
Я знаю о Джонатане Рэндолле, потому что мне о нем рассказали. Я знаю, когда он родился и когда умрет. Мне известно, чем он занимался и чем еще будет заниматься. Я знаю о Сандрингеме, потому что мне рассказывал Фрэнк. Он знал и о Рэндолле, потому что он о боже!
Я поняла, что еще чуть-чуть и лишусь чувств, и чтобы не видеть пляску звезд над головой, закрыла глаза.
А Колум считает меня ведьмой, потому что я знаю, что Хэмиш не его сын. Мне известно, что у него не может быть детей, но он подумал, что я знаю, кто отец Хэмиша. Сначала считала, что это ты, но потом разобралась, что этого не может быть, и я
Я тараторила все быстрее, чтобы звуком собственного голоса побороть головокружение, ну хотя бы попытаться это сделать.
Я рассказывала о себе только и исключительно правду, говорила я, неистово кивая, словно убеждая саму себя. Только правду! У меня нет племени, нет истории, потому что и меня пока еще нет на свете. Знаешь, когда я родилась? спросила я, подняв на него взгляд.
Я понимала, что волосы мои всклокочены, а взгляд безумен, но мне было плевать.
Двадцатого октября в год тысяча девятьсот восемнадцатый от Рождества Христова. Слышишь? закричала я, потому что Джейми стоял недвижим и смотрел на меня так, словно ничего не понимал. Я сказала: тысяча девятьсот восемнадцатый! Больше чем через двести лет! Ты слышишь?
Джейми медленно кивнул.
Я слышу, тихо проговорил он.
Да, ты слышишь! все так же громко ответила я. И считаешь меня полоумной, верно? Признайся, что думаешь именно так! Ты не можешь считать по-другому, только таким образом ты способен объяснить себе Ты не можешь верить мне, не смеешь О, Джейми
Я чувствовала, что мое лицо искажено страданием. Я так долго скрывала истину, мне пришлось так долго жить с пониманием, что я не могу никому открыться, а сейчас я могу рассказать все Джейми, моему возлюбленному мужу, единственному человеку, которому я доверяла и он мне не верит, не может поверить.
В заколдованном месте были каменные столбы. Столбы Мерлина[6]. Я прошла через них. Я, задыхаясь, всхлипывала и говорила все бессвязнее. Давным-давно, а на самом деле двести лет. Как всегда в сказках двести лет. Но в сказках люди обычно возвращаются, а я не могла.
Я закачалась, поэтому поискала опору, уселась на ближайший камень и склонила голову к рукам, опустив плечи. Настало продолжительное молчание, такое долгое, что лесные птицы осмелели и, тонко пересвистываясь, стали мелькать по опушке, охотясь на последними летними мошками.
Наконец я осмелилась поднять глаза. Может, Джейми взял да и ушел, огорошенный моим признанием? Но нет, он по-прежнему был рядом и все так же сидел, обхватив руками колени и задумчиво склонив голову.
В свете костра волоски на его руках сверкали, как медная проволока, но при этом они стояли дыбом, как шерсть на собаке. Он меня боялся.
Джейми, сказала я, и сердце мое чуть не разорвалось от тоски и одиночества. О, Джейми
Я вновь опустила голову в колени и сжалась, сконцентрировавшись на боли, что терзала меня внутри. Меня душили слезы.
Неожиданно мне на плечи легли руки Джейми и расправили меня так, чтобы перед глазами оказалось его лицо. Сквозь рыдания я увидела то выражение, что уже встречала на его лице во время битвы: напряжение ушло, сменившись спокойной уверенностью.
Я тебе верю, твердо произнес он. Не очень понимаю пока, но верю. Клэр, я тебе верю! Послушай! Между нами между тобой и мной истина, и я всегда буду тебе верить.
Он осторожно меня потряс.
Не важно, что это значит. Но ты мне рассказала. Пока этого довольно. Успокойся, mo duinne. Положи голову сюда и отдохни. Остальное поведаешь после. И я тебе поверю.
Я продолжала плакать, поскольку никак не могла осознать сказанное. Дергалась, вырывалась, но он обнял меня и крепко прижал к груди, накрыв при этом голову мою краем пледа, вновь и вновь твердил: «Я тебе верю».
Наконец, я изнемогла настолько, что успокоилась, посмотрела на него и заметила:
Но ты не можешь мне поверить.
Он улыбался. У него подрагивали губы, но он улыбался.
Не надо мне говорить, англичаночка, чего я не могу.
Он помедлил и с интересом спросил:
Сколько же тебе лет? Раньше я как-то не думал у тебя это выяснить.
Вопрос был настолько диким, что мне понадобилось время на раздумья.
Наконец, я изнемогла настолько, что успокоилась, посмотрела на него и заметила:
Но ты не можешь мне поверить.
Он улыбался. У него подрагивали губы, но он улыбался.
Не надо мне говорить, англичаночка, чего я не могу.
Он помедлил и с интересом спросил:
Сколько же тебе лет? Раньше я как-то не думал у тебя это выяснить.
Вопрос был настолько диким, что мне понадобилось время на раздумья.
Двадцать семь или двадцать восемь.
Ответ Джейми, похоже, несколько смутил. По представлениям его времени, женщина двадцати восьми лет считалась скорее средних лет.
А, сказал он и глубоко вздохнул. Я-то думал, что ты моя ровесница или моложе.
На некоторое время он замер, а затем, слабо усмехнувшись, склонился ко мне.
С днем рождения, англичаночка.
Я очень удивилась.
Что? довольно глупо переспросила я.
Я говорю, что поздравляю тебя с днем рождения. Сегодня двадцатое октября.
Да? Я счет дням потеряла
Я опять задрожала от холода, переживаний и потери сил, употребленных на мою зажигательную речь. Джейми привлек меня к своей груди и стал легкими движениями крупных ладоней, убаюкивая, гладить меня по голове. Я вновь зарыдала, но теперь это были слезы облегчения. В той душевной сумятице, в какой я находилась, мне, как я считала логично, думалось, что раз Джейми, узнав мой истинный возраст, все еще меня желает, значит, все будет хорошо. Он поднял меня и, осторожно придерживая за плечо, отнес к костру, к седлу, лежавшему на земле. Все еще держа меня на руках, он сел и прислонился к седлу. И выдержав длинную паузу сказал:
Ну ладно. Теперь рассказывай.
И я рассказала. Рассказала ему обо всем, с паузами и остановками, но довольно складно. Еле живая от утомления, я тем не менее была довольна как кролик, который сумел обмануть лисицу и пусть не навсегда, но все-таки на какое-то время спрятаться под бревном. Не особенно надежное убежище, но своего рода передышка. Поведала я и о Фрэнке.
Фрэнк, тихонько произнес он. Получается, он не умер.
Он еще не родился. Я ощутила вздымавшуюся истерику, но сумела ее подавить. И я тоже.
Джейми, ни говоря ни слова, погладил и похлопал меня по спине, потом пробормотал что-то невнятное по-гэльски, но неожиданно сказал: