Мы поцеловались и поднялись наверх по спящей лестнице хрущевки.
Что-то в поцелуе было новое, и вкусное, и мешающее. И дом его, зассанная панельная хрущевка, смущал. Зато квартира оказалась чистенькая и тщательно убранная. Но мы уже мало что замечали. В голове мутилось от коньяка и от страсти.
И его порыв но порыв неспешный, неторопливый, выдержанный; порыв со знанием дела пробил многолетнюю защиту. Размягчил сухую корку. Он добрался, пожалуй, до самого моего сердца. Вспыхнул очень яркий, неземной свет, а потом все погасло. И я провалилась в сон. Глубокий, сладкий, долгий, без сновидений.
Среди ночи я проснулась от того, что со мной рядом нет Дениса. Я пошарила рукой по кровати, удивилась и опять заснула.
Потом он лег подле, какой-то влажный.
Ты где был?
Душ принимал.
Он обнял меня, и все началось снова. Напряглись струны, открылись чакры, замелькал свет.
А потом я снова сразу уснула совсем как девочка. И было жаль просыпаться и того, что ночь, такая чу́дная, окажется позади.
Ведь днем все всегда бывает не так. И то, что случается ночью, обычно не повторяется.
Утром мы проспали.
Денис, правда, притащил мне кофе в постель. Но для того, чтобы не спеша посмаковать его, рассматривая партнера и квартиру, в которой я неожиданно проснулась, времени не оставалось. И не осталось времени на утренние нежности. Я бы даже, честно-честно, согласилась наплевать на то, ради чего сюда приехала на пуск ракеты, и остаться на весь день с ним а потом, в режиме нон-стоп, еще на одну ночь. Но я-то простой турист, а он руководитель фирмы, принимающая сторона. Поступил бы он так сразу рухнул в моих глазах. Дело для мужчины прежде всего.
Поэтому я залпом осушила эспрессо неплохой, кстати и бросилась одеваться. При свете утра и беглом осмотре квартирка производила смешное впечатление. Чистенькая, со свежим и дешевым ремонтом, она была исполнена с восточным шиком: душноватые алые обои, плед на диване с изображением пантеры, полуголая литография над изголовьем кровати. Ясно, для чего, в представлении хозяина, сдавалось это жилье. И мы с Денисом тайную порочную хозяйскую задумку в жизнь воплотили.
Мой тюльпанчик Денис заботливо пристроил в вазочку. Я решила его не брать. В самом крайнем случае будет повод сюда вернуться.
Времени нет, я доброшу тебя до гостиницы, у тебя будет полчаса, чтобы переодеться, инструктировал меня мой случайный любовник. А я пока задержу всех на завтраке и возьму тебе сухой паек. Что закажешь?
Йогурт и пирожок с мясом, они здесь вкусные.
Денис подвез меня на своей машине прямо ко входу «Стартовой» и бросился в кафе, где туристы собирались на завтрак.
Я отправилась к себе на третий этаж и заценила, для чего в советских гостиницах делали обычно такие прямые и ооочень длинные коридоры чтобы легче было сечь за всеми и контролировать нравственность. Где-то вдали открывались двери и выходил из своего номера дед Влад но от него-то, кажется, мне удалось скрыться. Зато я столкнулась в коридоре нос к носу с Еленой. Она оглядела меня, открывающую спозаранку дверь своего номера, с ног до головы, оценила мой вид, вчерашнюю одежду и, похоже, еле удержалась от ехидного комментария однако не скрыла своей загадочной иронической полуулыбки.
Уже будучи за дверью в своем номере, я показала ей язык и бросилась в душ.
В итоге группе пришлось прождать меня в автобусе лишних минут десять, за что я перед всеми униженно извинилась.
Деды мои и Арсений никак мое явление (без завтрака и запыхавшись) не комментировали, даже взглядами хотя, на мой взгляд, на моем довольном, расслабленном, румяном и сытом лице легко все читалось. Да и чувствовала я себя прекрасно. Вот так живешь, живешь, свыкаешься со своим одиночеством и даже перестаешь помнить, как же это прекрасно любить и быть любимой. Я словно переродилась за одну ночь, сбросила старую шкурку, стала другим человеком гораздо более совершенным, что ли. Как будто невидимые полости во мне, которые еще вчера незаметно провисали, как безжизненные крылья стрекоз или сухие тряпочки, теперь наполнились, заискрились, затрепетали.
Денис тоже, как я успела заметить, выглядел довольным, румяным. Он, естественно, на виду у всей группы никак меня не выделял, но я этого и не ждала, оно выглядело бы глупо и неприлично.
На коленях у деда Владика лежал большой букет алых гвоздик.
Зачем? шепотом спросила у меня, указав на него взглядом, Елена.
Мы на сорок первую площадку сегодня поедем. А у него там отец погиб.
Едва мы вырулили из городка на дорогу, ведущую на космодром, я вырубилась заснула глубоко и крепко, временами только пробуждаясь от толчков и ям, и слышала где-то в отдалении монотонный речитатив Элоизы.
Потом остановка, колючка, ворота. Нас проверили на этот раз казахстанские охранники то ли военные, то ли гражданские, я не поняла по их форме. А Элоиза поставленным голосом пояснила:
Россия передала Казахстану пусковую площадку для ракет «Зенит». Теперь она называется «Байтерек», или «Тополь». Правда, пока ни одного пуска Казахстан еще не осуществил.
И опять за окном автобуса проплыл ставший привычным за время пребывания на космодроме пейзаж: справа, вдалеке титанические сооружения стартового стола для «Зенита»-«Байтерека»; слева, рядом заброшенный городок: казармы, дома и склады с наглухо заложенными окнами, провалившимися крышами, беспорядочно растущими деревьями.
Дорога стала совсем ужасной. Автобусик наш ехал на совсем малой скорости, объезжая метровые ямы.
Как всегда, в самые важные моменты, эмоциональные или организационные, бразды правления взял Денис.
Мы с вами прибыли на так называемую сорок первую площадку космодрома Байконур. Она перестала существовать и была заброшена после катастрофы, случившейся здесь двадцать четвертого октября шестидесятого года. Катастрофа была тщательно засекречена, и советские люди, никто, не знал о ней вплоть до Перестройки, до года девяностого. Погибших а их было семьдесят пять, и потом умирали от ран в госпиталях хоронили в братской могиле здесь, в городке, или отправляли в родные города со стандартной формулировкой: погиб при исполнении воинского долга, или погиб в автоаварии. И никто не знал, что же здесь произошло на самом деле.
Дед мой Владислав судорожно сжимал букетик свой гвоздик. Он напялил черные очки, которые никогда не носил и которые совершенно не шли ему, и я видела: он плачет.
На ровном, бетонном, пустом стартовом столе стоял одинокий памятный могильный камень. Опять светило ярчайшее солнце и задувал ледяной ветер. А Денис рассказывал, как спешили испытатели запустить новое грозное оружие, чтобы успеть к седьмому ноября и отрапортовать Хрущеву; как проводили работы на заправленном топливом изделии; как маршал ракетных войск Митрофан Неделин сидел у самой ракеты, подбадривая своим видом солдат, офицеров и гражданских специалистов. И как сработали двигатели второй ступени и прожгли первую, и разлилось ядовитое топливо тот самый несимметричный диметилгидразин, против которого столь яростно возражал конструктор Королев. И топливо самовоспламенилось, и в огненном аду сгорели люди. Только мужчины, только русские или украинцы, в основном военнослужащие, от рядового до маршала, средний возраст двадцать восемь лет. А конструктор ракеты Янгель отошел в момент трагедии за бруствер покурить, и Хрущев потом спрашивал его: а ты почему не погиб? и у того случился инфаркт.
Денис рассказывал это все эмоционально, голос его подрагивал и к концу короткого повествования плакал не только мой дед Влади-слав слезу пустили многие. А потом дед Влад возложил к могильному камню свои цветочки, опустился на колени, перекрестился и прочел заупокойную молитву.
Денис рассказывал это все эмоционально, голос его подрагивал и к концу короткого повествования плакал не только мой дед Влади-слав слезу пустили многие. А потом дед Влад возложил к могильному камню свои цветочки, опустился на колени, перекрестился и прочел заупокойную молитву.
Когда мы шли назад к автобусу, весьма подавленные, Елена взяла под руку Владислава моего Дмитриевича и тихо спросила:
А ваш отец? Он был военным?
Нет, гражданским специалистом. После катарсиса, случившегося у могильного камня, дед утер слезы, стал словоохотливым.
А как его звали?
Флоринский, Юрий Флоринский. Он у Королева работал, в Подлипках, и вообще не должен был находиться на этой чужой янгелевской площадке. Его рабочее место было на первой. Не знаю, зачем он сюда приехал, за тридцать верст. Есть версия, что Сергей Павлович просил его потихоньку надзирать, что в хозяйстве у Янгеля творится они были конкуренты, ревниво друг к другу относились. Сергей Павлович с моим отцом еще в Коктебеле в двадцатые планеры вместе запускали, потом оба сидели, чудом не погибли в лагерях, снова встретились в войну в казанской «шарашке», были командированы в Германию изучать нацистские «фау» Дружили, короче говоря, они очень и были на «ты».
Простите, вы сказали, что вашего отца звали Юрий. И Флоринский. А вы ведь Дмитриевич и Иноземцев.
Там целая история. Я незаконный его сын. И я работал с ним долгое время, когда был совсем молодым там, в ОКБ-1, с Королевым. И даже не знал, что он мой отец. Если хотите, я вам эту историю расскажу[6].
Хочу.
Давайте позже, мне надо собраться с мыслями.
Меж тем приближалась кульминация всей нашей поездки запуск ракеты. Той самой, что устанавливали позавчера на стартовом столе тридцать первой площадки.
Объезжая дыры в асфальте, автобусик наш опять миновал проходную «Байтерека» и потрюхал по пустыне назад, в сторону тридцать первой площадки. Заброшенные казармы с заложенными кирпичом окнами, деревья на крышах, опустелые станции мотовозов А мне по контрасту почему-то вдруг представилась фантастическая картина: свершились мечты академика Королева, и все эти десятки стартовых столов, построенных на Байконуре, не покинуты. Они действуют, и с них прямо сейчас летают ракеты и на Луну, и на Марс. Опять сотни пусков в год, как в шестидесятые, и больше, больше, и стартуют мощные сверхтяжелые «Родины», и антенны дальней космической связи не стоят без дела, а ловят сигналы аппаратов из невообразимой дали, и на полную мощность работает кислородно-азотный завод, а на уникальную посадочную полосу аэродрома «Юбилейный» один за другим садятся ракетно-космические самолеты серии «Коршун»
Но если широко раскрыть глаза, сегодня здесь летают всего два вида ракет, созданных еще в шестидесятые. И происходит всего семнадцать запусков в год против тридцати китайских.