Была осень, и под окнами их квартиры густо желтели и краснели клены резные листья можно было тронуть рукой, только открой пошире окно!
Прежний хозяин оставил и кое-какую мебелишку например, деревянный комод голландского производства, несколько стульев, обитых потертым зеленым бархатом, и узкий, высокий книжный шкаф, небрежно заваленный книгами на немецком куча пособий по квантовой механике и, как ни смешно, пособия по кулинарии. Книги, конечно, вынесли что с ними делать? Квантовая механика не входила в число их увлечений, как и кулинария на немецком.
Кира тогда совсем перестала спать по ночам кружила, бродила по квартире, как призрак отца Гамлета. Не включая света, проводила ладонью по поверхностям мебели, по подоконникам, подолгу стояла у окна, вглядываясь в темноту улицы. И гулко стучало от счастья сердце.
И всего этого ее хотели лишить? Нет, господа! Нет и нет. И ни за что!
Когда Мишка заболел и врач честно предупредил Киру, что времени осталось совсем немного, месяца четыре, не больше, она, конечно, позвонила в Москву.
Было жаркое лето Европа горела и подыхала от зноя и засухи. А в Москве лили бесконечные дожди. Трубку взяла Нина и сухо, совершенно без эмоций, выслушав Киру, ответила, что Кати и внучки в Москве нет, они отдыхают.
Далеко? допытывалась Кира. Но с ними же должна быть связь?
Помолчав, Нина ответила, что да, далеко, где-то на Северном Кавказе, у бабушки подружки. Кажется, в Осетии или в Дагестане, нет, в Дагестане на море. В Осетии же моря нет?
Но мы, Нина запнулась, мы не созваниваемся. Плохая связь. Горное село и все такое.
Кира поняла, что отношения у Нины и Кати по-прежнему плохие. Ничего не поменялось за эти годы. Так и грызут друг друга, словно мыши в тесной норе. Впрочем, нора, оставленная бывшим мужем, не была так уж плоха по крайней мере, куда просторней, чем их квартирка в Остенде.
Приедет конечно же, сообщу, неуверенно пообещала Нина и, помолчав, все-таки спросила: А что, все так серьезно?
Кира, еле сдерживая рыдания, выдавила скупое «да» без подробностей. Да и зачем им подробности, скажите на милость?
Был июль, и впереди, по уверениям врача, оставалась еще осень. Последняя осень в их жизни.
Но к концу августа Мишке стало хуже, и его увезли в бюргер-госпиталь. Двадцать второго сентября его не стало, общей осени у них не случилось.
Катя позвонила в начале октября и, услышав короткую Кирину фразу: «Ты опоздала», с нескрываемым раздражением буркнула что-то по поводу дочки корь или ветрянка, какая-то ерунда по сравнению с тем, что отца больше нет. Разговор окончился ничем. Катя не спросила подробности о смерти отца, Кира не задала ни одного вопроса о жизни Кати.
Казалось бы, все было закончено. Мишка ушел, и отношения с Катей оборвались окончательно. Кира была уверена, что Кати, Нины и Ксении в ее жизни больше не будет. Но нет, все оказалось не так. Оставалось еще то, что муж просил непременно сделать выполнить его последнюю волю, передать Кате его прощальное письмо и колечко с гладким и мутным темно-зеленым изумрудом. Кольцо его матери, Катиной бабки Ольги, с которой встретиться им не довелось.
Колечко было так себе, красоты никакой. И ценности наверняка тоже. Старинное? Наверное. Но ерунда, а не колечко, это было понятно. Ценность оно представляло только для Мишки кольцо его матери, доставшееся той от ее бабки.
Кстати, он спрашивал, знает ли Катя о его болезни? Конечно, Кира врала нет, Катя не знает, они с дочкой в отъезде, черт-те где, без связи, сообщить ей невозможно. Да так и было на самом деле.
И Мишка тогда успокоился ему было легче принять то, что дочь ничего не знает, чем то, что она отказалась приехать. В августе он еще спрашивал про дочь, а в сентябре уже нет сознание его было плавающим, нечетким и спутанным.
Катя, удивив Киру, позвонила утром следующего дня, спросила, не может ли Кира подъехать к ней. Да, домой! А что тут такого? Ксюха болеет, и оставить ее нельзя, невозможно температура под сорок.
Кира ее перебила:
Да, Катя! Конечно! И, чуть помолчав, осторожно спросила: А ты считаешь, что это Удобно?
Катя усмехнулась:
А, вы про маму? Не беспокойтесь ее нет в городе.
Ну и договорились к часу дня, к ним домой. Хорошо.
Кира торопливо выпила кофе Зяблик, кажется, спал. Написала ему записку, удостоверилась, что колечко и письмо в сумочке, на самом дне, и вышла из дому.
По дороге купила фруктов, коробку конфет и коробку пирожных красивых до невозможности, похожих на глянцевые пасхальные свечки.
Квартира находилась в хорошем районе: золотая миля, кажется, это так здесь называется? Малая Грузинская, когда-то там жил Высоцкий. Восьмой этаж, налево от лифта Кира помнила. Была она здесь дважды конечно, оба раза ни Нины, ни Кати дома не было.
Зашли они по каким-то делам кажется, Мишка искал документы. Ничего у них там не было и быть не могло. Но все равно осталось отвратительное чувство, что она без спроса, по-воровски ворвалась в чужую жизнь.
У двери Кира перевела дух и позвонила. Удивилась, что колотится сердце. «Волнуюсь?»
Дверь открылась, и на пороге квартиры возникла Катя.
Она, конечно, изменилась, а что удивительного? Прошло много лет, Кира знала ее почти ребенком, потом строптивым подростком, а сейчас перед ней стояла взрослая, много чего повидавшая женщина разведенная и имеющая дочь.
Катя была явно смущена и отводила глаза.
Кира прошла, разделась.
Куда, Кать? На кухню?
Катя кивнула. Наша вечная привычка на кухню! На кухнях нам определенно уютнее и как-то проще и чайничек под рукой, и банка с кофе. Советская кухня церемоний не предполагала. «Воистину кухня для русского человека все!» подумала Кира.
Кухня была небольшой и запущенной, неухоженной. Холостяцкой. Старая мебель еще с тех, давних времен. Кира помнила этот пластиковый гарнитур кажется, из семидесятых годов, купленный еще Мишкиной мамой. Потертый линолеум, почти потерявший свой цвет, старая плита и маленький холодильник наверняка ровесник всему остальному.
«Странно, подумала Кира, неужели все так печально? Ну хотя бы раз в жизни люди меняют кухонный гарнитур? Или плиту? А холодильник? Конечно, меняют! Неужели такая беспросветная бедность? Или просто равнодушие к быту, неряшливость и нежелание что-то улучшить?» Кира вспомнила, что Мишка смеялся над ее неуклюжими хозяйственными потугами: «Не волнуйся, я привык! Нина тоже меня не баловала. Ну, если только вначале». «Не повезло тебе с женами», шутила Кира. Мишка искренне удивлялся: «Что ты, Кирюша? Мне сказочно повезло уж с тобой точно!»
Наивный и смешной был ее Мишка, ее некапризный и непритязательный муж.
Катя включила чайник и открыла коробку с пирожными и конфетами, хмыкнула, удивившись их искусственной красоте. В глазах ее читалось: «Такое бывает?»
Чай? спросила она.
Кира кивнула. Почему-то она подумала, что кофе в доме может не быть.
Неловкость и смущение висели тяжелым туманом, как в сильно накуренной комнате.
Катя по-прежнему не смотрела Кире в глаза, Кира покашливала, крутила на пальце кольцо, и разговор не клеился, не начинался.
«Скорее бы это закончилось! думала Кира. Зря я все это затеяла. Надо было сделать умнее и проще все передать через Зяблика. Ну или просто накоротко встретиться у метро: здравствуй, Катя. Это тебе от отца. Сунуть конверт и тем самым облегчить жизнь и себе, и ей».
Ну да ладно, время не течет бежит. Чашка чая, разговор ни о чем, например о погоде, и все. До свидания. Точнее прощай навсегда.
Никогда больше она не увидит эту угрюмую и нелюбезную молодую женщину, не усядется напротив, не станет пыжиться и подыскивать фразы, источать любезности и «делать вид». Сегодня и все, все. Все!
Но зато на свободу с чистой совестью. Последнюю Мишкину волю она исполнила.
Но зато на свободу с чистой совестью. Последнюю Мишкину волю она исполнила.
Но как поскорее хотелось вырваться из этой захламленной и душной квартиры!
Наконец Катя налила чай, и Кира начала разговор.
Ну, как вы живете? осторожно спросила она.
Да как-то так как все, наверное. Ну, или как большинство.
Работаешь? осведомилась Кира.
Куда деваться? усмехнулась Катя. Есть что-то надо.
Где и как Кира не уточняла: понимала, что вряд ли услышит хорошее.
Как Ксюша?
Тяжело, если честно. Переходный возраст тринадцать лет. Сейчас они такие Кошмар.
Ну и мы тоже подарками не были, улыбнулась Кира, и я, и ты!
Сказала и испугалась. Как суровая Мишкина дочь воспримет ее слова? Поймет ли шутку? Вот начнет сейчас вспоминать свою детскую травму и безотцовщину!
Но этого не случилось. Катя, как ни странно, улыбнулась.
Ну, а как вы? спросила она и слегка покраснела.
Кира махнула рукой.
Что я, Катя? Пенсионерка. Практически списанный материал. Живу как-то. Ковыряюсь, копаюсь. Все незначительно, мелко и заботы мои, и привычки. Знаешь, возраст, усталость. Да и после смерти Миши мне многое стало неинтересно.
Она снова испугалась своих слов и коротко глянула на Катю.
Та побледнела.
Я понимаю. Знаете, всем как-то невесело. Мне вообще кажется, что люди сейчас мало радуются, что ли? Я вот на лица смотрю а на них написано: не подходи. Не подходи мне и так плохо. Мне тяжело, у меня проблемы, мне все надоели. Я устал. Нет, не так? Я не права?
Кира смутилась.
Ну я не знаю. Разные люди, разные лица. Но в целом, она спохватилась, ты, кажется, права. Мир немного, увы, перевернулся и стал тревожным и неспокойным.
«Про отца не спрашивает, мелькнуло у нее. Боится или неловко? Чувствует свою вину или по-прежнему в большой обиде на него?»
Послушайте! вдруг оживилась Катя. А давайте с вами выпьем? Ну так, по чуть-чуть? У меня есть коньяк! Еще с дня рождения. И она опять покраснела.
Кира обрадовалась: вот и выход! Конечно, после пары рюмок станет проще.
Катя торопливо выскочила из кухни и вернулась с початой бутылкой. Выпили быстро и как-то обрадованно. Катя наливала уже по второй.
Неужели любит выпить? Вполне может быть. Жаль. Но похоже серая кожа, потухшие глаза. Бедный Мишка! Слава богу, он ничего не узнает.
После двух рюмок Катя порозовела и оживилась.
Нет, про отца она по-прежнему ничего не спрашивала, но Кира за это ее не осудила. А говорить начала торопливо, словно боясь пропустить что-то важное:
Мама? Да ее давно нет в Москве! Да, да. Четыре года назад она уехала. Куда? В монастырь. Вы не ослышались, нет, мама ушла в монастырь. Сначала послушницей. К вере пришла лет семь назад. Говорила, что осознала свои ошибки. Мне поначалу не верилось, если честно. Мама и осознание? Мама и чувство вины? Нет, невозможно. Знаете, Катя запнулась, я ведь тогда ее ненавидела. Началось все с того, как ушел отец. Она всегда его поносила, когда еще он жил здесь, с нами. Мало денег, ни на что не хватает это вечный рефрен, по жизни. Она ничего про него так и не поняла: он другой! Он вообще с другой планеты, ей недоступной. Все ведь у них получилось случайно приезжая девочка, тихоня и скромница, совсем одинокая в огромном городе. И он сирота, никого. Вот и встретились два одиночества. А единым целым так и не стали слишком разными были. Несовместимыми. Нет, я потом и ее поняла после всей ее бедности, голода в селе и лишений: пара сапог на трех сестер в школу ходили по очереди, вдруг столица! Машины, дома. Нарядные люди. И голова закружилась. Как и ей всего этого хотелось, можно понять. И поначалу ей показалось, что все получилось: хороший, непьющий и образованный муж, прекрасная квартира. Даже свекровь отсутствовала вот ведь свезло! Никто не запилит до смерти, никто не попрекнет, что приезжая. Да, муж зарабатывал мало, но, может быть, позже что-то изменится? Но не изменилось. А хотелось ей многого вокруг сплошные соблазны! А у него одна работа на уме, одна наука. Ничему не завидовал, ни к чему не стремился. «Какая машина, Нинуль, когда есть метро? Ремонт? А зачем нам ремонт? И так все хорошо и даже отлично!» Отлично, ага! Нет, вы посмотрите! А ему все хорошо, его все устраивает и мебель эта, старая и вонючая. Нет, правда пахло от нее каким-то лежалым старьем, как в ее отчем доме, в деревне. Обои эти. Мать от них тошнило. Прямо настроение портилось, когда падал взгляд на всю эту рухлядь. А ему опять хорошо: «У нас так уютно, а, Нин? Да и мама Мама так это кресло любила!» А кресло это Да мрак! Нет, он точно блаженный. И увлечения у них были разные гитару его дурацкую она ненавидела. Как только он брал ее в руки врубала пластинки. Всякие там «Песняры», «Голубые гитары». Отец морщился и уходил. А книги? Как она ненавидела его книги, этот Самиздат, пачкающий пальцы. Последние деньги ведь тратил на это дерьмо! А знаете, что она однажды сделала? Нет? Отец вам не рассказывал? Стеснялся, понятно. И я бы не рассказала, с каким монстром живу. Так вот, отец принес в дом Солженицына, перепечатку, конечно. Дали ее ему на несколько дней. А Нина Ивановна Ну, вы догадались? Ага, порвала. Порвала и сожгла, как вам, а?