Да бросьте! махнул рукой Лагутин. Какие там деньги? Вдвоем пообедать в кафе? Когда еще доберемся до дома! Простите, но очень хочется есть.
Она согласилась, но было понятно, что его идею она не одобрила. Кафе, конечно, нашлось, с очень смешным названием: «Зайди обалдеешь!»
В гардеробе Нина снова страшно смущалась, одергивала кофточку и приглаживала перед зеркалом волосы.
«Красивые у нее волосы, равнодушно подумал Лагутин, легкие такие и пышные. Все из пучка выбиваются. И цвет такой Необычный. Пепельный, в перламутр. А лицо неприметное, совсем неприметное. Пройдешь мимо не обернешься. Я вообще бы ее не узнал, если честно».
Он видел ее лишь однажды, когда прилетал к отцу в Москву. Было это года четыре назад. Прилетал, чтобы познакомиться с новой сиделкой, и совсем ее не запомнил. Показали бы фото и спросили, кто это, думал бы долго.
Наконец сели за столик, и Лагутин открыл меню. Нина сидела с прямой спиной и, кажется, боялась дышать. «Кажется, для нее это стресс, подумал Лагутин. Так робеет. Меня стесняется или вообще обстановки? Да ладно, сейчас поедим, и все. А завтра вообще все это закончится. Кстати, надо же взять обратный билет! На послезавтра? Или позже?»
Его размышления прервал официант.
Нина, обратился к ней Лагутин, вы что-нибудь выбрали?
Она так отчаянно замотала головой, что он чуть не рассмеялся.
А можно вы? тихо спросила Нина. Я в этом не разбираюсь, простите.
Лагутин заказал на свой вкус: харчо хотелось горячего, люля-кебаб, овощной салат и кофе.
А можно вы? тихо спросила Нина. Я в этом не разбираюсь, простите.
Лагутин заказал на свой вкус: харчо хотелось горячего, люля-кебаб, овощной салат и кофе.
«Дикая она какая-то, подумал он, глядя на Нину. Правда, на зарплату сиделки по кабакам не походишь. Но все равно смущается, как девочка. А ведь все-таки в столице живет. Правда, что я про нее знаю? Наверное, из глухого села, где совсем нет работы. Ничего в жизни не видела. И все-таки странная, да».
Только теперь невнимательный к деталям Лагутин разглядел, как она скромно одета серая старушечья кофточка на мелких пуговицах, простая черная юбка такую носила еще мама в те времена. Сапоги практичные, прорезиненные, чтобы не промокнуть. И пальтишко такое сиротское. Ни колечка, ни сережек. Да уж.
Послушайте! сказал Лагутин. А может, выпьем?
Она как будто испугалась:
Нет-нет, я не пью!
Он усмехнулся:
Так я ж вам не пить предлагаю, а выпить! За упокой души Петра Алексеевича.
Нина, робея, согласилась. А как отказать?
Он исподтишка наблюдал ела она осторожно, аккуратно, даже красиво, и было не видно, что она голодна.
Вкусно-то как! удивилась она. Не хуже чем дома!
Он усмехнулся:
Это у кого как. Бывает, и дома в рот не возьмешь! Разве нет?
Я не знаю. Наверное. Мне не с чем сравнить.
«Ладно, что я к ней прицепился, подумал Лагутин. Девочка, домработница. Понятно, мало что видела. А я тут вкусно, невкусно, дома, не дома».
Принесли коньяк, и она снова испугалась:
Крепкий, наверное? Я его никогда не пила. Мы с мамой только кагор пили, и то на праздники. Мама его любила сладенький, говорила.
Лагутин увидел, как она расстроилась и запечалилась.
А где мама? равнодушно спросил он.
Надо было же проявить внимание. Хотя Лагутин был точно не из любопытных и всегда считал, что лишняя информация ему не нужна.
Нет мамы, тихо ответила Нина. Умерла пять лет назад от болезни. А отца у меня не было. В смысле, был, конечно, она покраснела, но бросил ее еще беременную, я его ни разу не видела.
«Ну, все понятно, подумал Лагутин, обычная история, обычная житейская драма. Папаша сбежал, мать тащила одна. Разумеется, денег не присылал, какие там деньги. Алиментщиков этих у нас полстраны, а может, и больше. Такое мужичье у нас образовалось ни ответственности, ни чести, ни совести.
А вы откуда? поинтересовался он.
Нина удивилась:
А я ж вам писала, когда к вам устроилась!
Теперь смутился Лагутин:
Да-да, простите, забыл.
«Сволочь я, подумал он. Ничего мне не интересно: ни кто жил с моим отцом четыре года, ни кто ухаживал за ним, ни кто жил в моей квартире. Так, пришел человек, и ладно лишь бы мне было спокойно».
Вы, наверное, забыли, улыбнулась Нина. Я из Низов.
Лагутин вконец смутился:
Да будет вам! Мы ведь тоже не из графьев.
Пару минут она смотрела на него почти с ужасом. А потом, когда до нее наконец дошло, громко, в голос, рассмеялась.
Ой, да вы не поняли! Это поселок такой Низы! В Сумской области. А вы что подумали?
Теперь смутился Лагутин. Самое умное было посмеяться вместе с ней, он так и сделал.
Напряженная обстановка тут же исчезла. Нина глотнула коньяку, смешно поморщилась и посмотрела на Лагутина.
Невкусно, простите. И зачем люди пьют?
Лагутин вздохнул:
По-разному. Кому-то нравится сам процесс, кому-то последствия. А кому-то, представьте, и вкус! А другим это просто помогает, поверьте.
Нина раскраснелась от съеденного и выпитого, и он подумал, что она вполне милая. Нет, ничего особенного, конечно. Глазу, как говорится, зацепиться не за что совсем обычное, рядовое лицо. Таких лиц в стране тысячи и миллионы. Обычная женщина из толпы. Пройдет не заметишь. Увидишь не вспомнишь. Но краснеет она мило, робеет смешно. Наивная какая-то. Впрочем, может, обман? Где они, эти наивные? Кажется, исчезли как класс.
Да и вообще кто знает, какая она и что у нее за плечами? И кстати, ему это совсем неинтересно. Совсем.
А молчаливая Нина после рюмки коньяка разговорилась рассказывала про свой поселок, и было видно, что по малой своей родине она тоскует и любит ее.
Что вы, горячилась она, прекрасное место наши Низы! Речка есть, Псел называется. Между прочим, там у нас, в Низах, древнее поселение раскопали! Да-да! Не верите?
Лагутин сделал протестующий жест:
Что вы, что вы! Конечно же, верю, как не поверить.
Что вы, что вы! Конечно же, верю, как не поверить.
И Нина вдохновенно продолжила:
Поселение железного века, гордо сказала она, наблюдая его реакцию.
Он изобразил удивление:
Да что вы? Ну надо же, а?
А в девятнадцатом веке построили сахарный завод, гордо объявила она. И тут же грустно добавила: Правда, сейчас он банкрот. А самое главное, она таинственно замолчала, словно готовилась предложить необычайный сюрприз, десерт, который непременно приведет Лагутина в изумление, у нас каждое лето отдыхал Петр Ильич. Представляете? Почти каждое лето, с напором повторила она и откинулась на спинку стула.
Взгляд у нее был торжествующий, важный, и Лагутин выдавил:
Ну ничего себе, а? Сам Петр Ильич!
Да, с радостью подхватила Нина, и музей есть Петра Ильича, в усадьбе Кондратьевых. И пьесы Кондратьевым он посвятил: «Вечерние грезы» и «Салонный вальс» это супругам. А дочери Дине «Вальс-безделушку».
Лагутин не нашел что сказать и повторил:
Ну надо же, а?
А раскрасневшаяся Нина не умолкала:
А знаете, и Чехов бывал в наших местах. И конечно, заехал в усадьбу! Он обожал музыку Петра Ильича. И у нас построили первый деревянный храм, кстати, Иоанна Богослова. Правда, сейчас он каменный. Но
А работы, конечно, нет? с сарказмом перебил ее Лагутин.
Нет совсем. А если и есть Она махнула рукой.
Все понятно, отозвался Лагутин. Все стремятся в столицу здесь всегда есть работа. Ну а потом возвращаться уже не хотят привыкают к большому городу, к столичной жизни, к нормальной зарплате. В общем, вытуривают людей с насиженных мест! Я прав?
Нина посмотрела на него с удивлением:
Ну за всех я не отвечаю, только за себя. Я за столицу не держусь ни минуты! раскрасневшись от возмущения, выпалила она. И очень хочу вернуться в Низы. Потому что тишину люблю, а суету эту ненавижу. Толпу переношу с трудом, потоки машин, вечный шум за окном. Только спустя три года спать под него научилась. Нет, твердо добавила она, я мечтаю вернуться домой. А как сложится, не знаю. Да как сложится, так и сложится! Да и к кому мне туда возвращаться? Там уже никого. Никого у меня нет вообще.
«Надо же! подумал Лагутин. Не нужна ей столица. А может, и врет. Черт ее знает. Поди их пойми».
Официант принес кофе, и Лагутин посмотрел на часы:
Ого! Время-то позднее. Ну что? Поехали? Нужно еще добраться до дома. А завтра у нас день непростой.
Взяли такси, но ехали долго и медленно, пробираясь по пробкам, словно сквозь дикие джунгли.
Лагутин ушел в свою комнату, не раздеваясь и не включая свет, лег на диван и закрыл глаза.
Он был дома и не чувствовал, что вернулся домой. Не то чтобы ему было здесь неуютно или тревожно совсем нет. И все-таки странные ощущения: дом не дом, свой чужой. Где его дом? И почему так сложилось? Теперь его дом был там, в Городке. Здесь своя родная квартира, в которой он родился и вырос. Где прожил свои самые счастливые и самые горькие дни. А там, в Городке, квартира служебная. Нет, все-таки там! Меня туда по крайней мере тянет. А здесь, здесь мне тяжело, здесь только тянет сердце. Вот так.
Он задремал, но скоро проснулся и чуть не подпрыгнул. Вот ведь болван! А люди? В смысле народ? Знакомые отца, родственники, соседи, коллеги? Как он не сообразил? Надо ведь обзвонить, ну кому можно успеть или кто еще остался на этом свете.
Он торопливо поднялся и постучал в комнату отца, где сейчас жила Нина.
Войдите! услышал он.
Она сидела в кресле и читала. Интересно, что? Но спрашивать было неловко. Он объяснил ей суть проблемы, и она тоже всплеснула руками.
С трудом отыскали старую отцовскую записную книжку помятую, засаленную, с обтрепанными и пожелтевшими краями ветхих страниц. Сели на кухне, и Лагутин принялся ее листать.
Кое-кого припомнил: двух сослуживцев отца, когда-то, в той еще жизни, лет сто назад, еще при жизни мамы, бывавших у них в доме. Позвонили. Один номер глухо молчал. По второму ответили:
Иван Михалыч? Да что вы! Помер он, помер, еще в десятом году. Я? Я его дочка! Сын Петра Алексеича? Как же, помню! Ох, царствие небесное, соболезную, мой дорогой.
Дальше по книжке вспомнил про дальних родственников отца, кажется, троюродного брата и племянника. Те оказались живы, но брат был в санатории, а племянник, естественно, тут же назвал причину, по которой прийти не сможет и это вполне объяснимо. Кто ему этот призрачный, виртуальный дядя Петя? Никто.
Лагутин положил трубку и не обиделся все понятно. Сто лет не виделись, и не надо, все правильно.
Сделали еще пару звонков соседу по коммунальной квартире, старому другу отца. И того уже не было на этом свете. Дозвонились тетке, тете Кате Лагутин вспомнил ее, вдове отцовского двоюродного брата. Лагутин помнил, что мама ее не жаловала, называя сплетницей и хабалкой. Ну и еще одной вдове Рите Ростовцевой. Ростовцев был отцовским приятелем и коллегой тоже в те далекие и давно забытые времена в другой жизни. Рита взяла трубку и коротко сказала, что будет. Ну и дядя Леня, школьный друг отца. Лагутин был почему-то уверен, его давно нет в живых. И почему? Сам не понял. Но дядя Леня оказался живой и, услышав Лагутина, тут же заплакал. Конечно, обещал быть. И что получалось? А вот что две соседки по подъезду, один сосед, Рита Ростовцева, дядя Леня, Нина и он, единственный сын. Такие дела.