Лагутин уложил Дашу на кровать и выключил свет. Он помнил эту квартиру две небольшие комнатки, из маленькой балкон. Квартирку эту купили ее родители, переехав к дочке в Москву и продав свой большой дом в Урюпинске. Он вспомнил, как после Дашиного отъезда в Испанию горько плакала теща, жалея проданное жилье в маленьком городке.
Лагутин укрыл Дашу одеялом она всегда была мерзлячкой. И когда в те страшные для него дни она собралась в Испанию, он вспомнил еще один ее аргумент: «Лагутин! Там же тепло!» Даша всхлипнула, открыла глаза и схватила его за руку:
Только не уезжай, Лагутин! Слышишь, не уезжай! Побудь до утра, а? Мне правда страшно.
Он вынул свою руку из ее горячей и мокрой руки и вышел из комнаты, плотно притворив за собой дверь.
Прибрался на кухне, вымыл рюмки, почистил пепельницу, полную окурков, проветрил и вернулся в комнату. Не раздеваясь, лег на узкий и неудобный, потертый диван, подложив под голову твердую, словно каменную, диванную подушку, укрылся старым пледом, небрежно брошенным на кресло. От пледа пахло собакой теща всегда держала собак, рыжих, коротконогих и визгливых такс.
Он лег и тут же, почти сразу, уснул.
Проснулся он от Дашиного жаркого шепота:
Лагутин, подвинься!
Он вздрогнул, покрылся испариной и хотел вскочить на ноги.
Но она уже улеглась рядом, перегородив ему пути к отступлению узкая, худая, много места не надо. Она вытянулась и прижалась к нему. Он почувствовал жар ее тела она была не просто горячей, казалось, что она сейчас обожжет его или даже спалит. Заболела, что ли, температура?
Даша! Не надо! не узнавая своего голоса, просипел он.
Она тихо и хрипло засмеялась ему в самое ухо:
Ну почему не надо? Надо, Леша! Ты же хочешь этого, правда?
И медленно и обстоятельно, словно наслаждаясь процессом и получая удовольствие от его страданий, стала расстегивать пуговицы его рубахи. Он застонал, вжался в диванную жесткую спинку. От нее пахло коньяком, горькими духами и большой бедой для Лагутина. Он это знал. Как знал и другое Дашу невозможно было остановить, если ей чего-нибудь страстно хотелось. Она всегда доказывала себе, что лучшая, самая-самая, что ей все подвластно. А сейчас уж тем более. Он все понимал: брошенная, оставленная, покинутая и преданная мужем Даша это нонсенс. Она не может в это поверить и не может с этим смириться. Ей надо срочно опровергнуть это, срочно доказать, хотя бы себе, что у нее все прекрасно ее по-прежнему все хотят и все восторгаются ею. Самое большое горе для нее утрата своего лица, потеря реноме, крах ее женской истории.
Когда все закончилось, он лежал недвижимо, словно окоченев раздавленный, уничтоженный, разбитый, опустошенный. Она лежала рядом и гладила его по груди. Потом приподнялась на локте, внимательно посмотрела на него и спросила:
Слушай, Лагутин! Я вот что придумала. Отдай мне квартиру она же пустая, да? Я подумала: с матерью жить я не смогу ты ее знаешь. Мы и тогда, сто лет назад, с ней бывало до драки. А сейчас Нет, не смогу. Мы просто друг друга сожрем. Или ты надумал квартиру сдавать? Скажи, не стесняйся! Я все пойму.
Лагутин вздрогнул и почувствовал, как его обдало густым жаром. Язык словно прилип к нему, в горле стало сухо и колко.
Сдавать? наконец выдавил он. Нет, сдавать я ее не буду. Но там живет человек. Я ему обещал и выгнать его не могу.
Какой человек? В ее голосе было искреннее, неподдельное удивление. Кому ты ее обещал?
Он резко сел и кашлянул.
Женщине. Сиделке отца. Пустил ее пожить на неопределенный срок. Отказать я ей не могу, решительно добавил он и повторил: Я обещал.
Даша откинулась на подушку.
Ну рассмешил! Сиделке! Лагутин, ты что? Кто она тебе, эта сиделка? Ты спятил? И кто я? Ты забыл? А если вернется Настя? Где нам тут разместиться? И она обвела глазами комнату, в которую уже заползал мутный и жидкий рассвет.
Лагутин встал и стал натягивать джинсы.
Ты же сказала, что Настя не вернется.
Даша молчала.
Ну, я пошел, одевшись, неуверенно сказал он. Всего тебе доброго.
Она лежала, отвернувшись к стене, плечи ее подрагивали. Молчала. Не отвечала. Лагутин вышел в коридор и стал надевать ботинки. Вдруг он задумался, вынул из кармана портмоне, отсчитал приличную сумму и положил деньги на тумбочку под вешалкой, на которой лежала красная вязаная шапка и стоял флакончик духов «Красная Москва» видимо, тещины.
Она лежала, отвернувшись к стене, плечи ее подрагивали. Молчала. Не отвечала. Лагутин вышел в коридор и стал надевать ботинки. Вдруг он задумался, вынул из кармана портмоне, отсчитал приличную сумму и положил деньги на тумбочку под вешалкой, на которой лежала красная вязаная шапка и стоял флакончик духов «Красная Москва» видимо, тещины.
Я пошел! выкрикнул он еще раз.
Даша не ответила.
Лагутин толкнул подъездную дверь и зажмурился в лицо ударил колючий ветер, грубо и нагло швырнув ему в лицо горсть снега. Он вздрогнул от неожиданности, потряс головой и поднял воротник куртки. Метель разыгралась не на шутку. На улице было снежно и бело. Он глубоко вдохнул свежий воздух, почувствовав, как закололо и защемило сердце.
Он был сломлен, почти убит. Растерзан и очень, очень несчастлив.
Часы показывали почти шесть утра.
Спускаться в метро не хотелось хотелось продышаться, пройтись по морозцу, выдохнуть свою боль и тоску. Поскользнулся он спустя полчаса, когда уже стало чуть легче. Он помнил свое падение, странный звук, как будто сухого хлопка. Тонкий вскрик неужели его? и острую, почти невыносимую боль. Где непонятно.
И все, темнота. И тишина.
Очнулся он уже в машине «Скорой помощи». Лежал на каталке, и напротив него сидела молодая, усталая женщина в форменной ушанке и в синей, со светлой полосой, куртке.
Что со мной? спросил Лагутин.
Перелом ноги. Видимо, ушиб головы. Больше не знаю. У меня нет аппарата, рентген сделают в больнице. В приемном разберутся, не беспокойтесь. Мы почти подъехали. Я вас обезболила. Очень болит?
Это бог его наказал зачем он поехал туда, к ней? Зачем? Какой он идиот! Лагутин, взрослый, сильный, здоровый мужик, заплакал.
Фельдшерица встрепенулась:
Что, больно? Ну-ну, все! Она глянула в окно. Мы совсем близко, через пять минут будем!
Ну а дальше все было обычно приемный покой, анализы, осмотр хирурга-травматолога, пожилого и серьезного мужика.
На дребезжащей каталке его долго везли в отделение. В палату не положили сразу в операционную.
Слепящий свет. Странный тревожный запах. Наркоз.
Глаза он открыл в палате. Белый потолок, лампа дневного света, резь в глазах. Острая боль в ноге. Он застонал. Невыносимое чувство жажды. Невыносимое, нечеловеческое сильнее, чем боль.
Он вспомнил все и застонал громче. Как ему было жалко себя! И как было стыдно, словно он сделал что-то отвратное, дикое, что-то украл или предал кого-то, и это ужасное невозможно исправить.
Невезуха это совсем не то слово, которое здесь подходит, не то. Ему не просто не везло в последнее время фатально не везло.
Словно кто-то там, сверху, решил ткнуть его носом: «Смотри! Смотри, Лагутин, как оно может быть! Ты думаешь, что можешь распоряжаться своей жизнью? Ага! Как бы не так».
Зашла медсестра, сделала укол. Лагутин спросил, где его телефон. Она порылась в его тумбочке и достала.
Набрав номер Даши, услышал ее бодрый и веселый голос.
Дашка! закричал он. Я в больнице! Ногу сломал, голову ушиб. Лежу тут Он еле сдержался, чтобы не расплакаться.
Она молчала ни слова.
Ты меня слышишь? удивился и испугался Лагутин.
Слышу, усмехнулась она. И что дальше? Что ты мне названиваешь, Лагутин?
Я? растерялся он. Я названиваю тебе? Кажется, я первый раз позвонил И тут же промямлил: Ну я не знаю. Даш, а ты можешь приехать?
Тебе что-то нужно, Лагутин? жестко спросила она.
Да Или нет растерялся он окончательно. Нет, но
Ну а на нет и суда нет, четко ответила Даша. Не болей, поправляйся!
Отбой. Лагутин не мог прийти в себя. Как же так? Даша ведь знает, что она единственный близкий ему человек в этом городе. Как же так? Даже если незнакомый, сосед, просто приятель попросит о помощи? А тут все-таки бывший муж.
Как же так, бормотал он, как же так? Как вообще такое возможно? Ведь столько лет
Чё, послала?
Он обернулся сосед, молодой, чернявый и кучерявый парень. Рука в гипсе, нога тоже.
Послала? повторил он и усмехнулся: Бабы, они такие! Моя вот
Лагутин перебил его:
Я понял.
Парень с удивлением посмотрел на него и, кажется, обиделся.
Ну и черт с ним.
С трудом перевернувшись на бок, отвернувшись к стене, Лагутин закрыл глаза.
Как же тошно, господи! Как же отвратно. Лучше бы башкой об этот чертов лед и с концами. Было бы легче, ей-богу.
Утром пришел палатный доктор и все объяснил:
Если пойдет по плану, выпишем через дней десять. Аккурат к Новому году, пошутил он. Дома будете в праздник! За столом, с семьей, все как положено.
Лагутин усмехнулся. Ага, дома. За столом и с семьей. Как и положено, да. Легче от бодрого прогноза не стало.
Три раза в день обезболивающие. Раз в два дня перевязки. Боль утихала физическая. Душевная нет, ни на йоту.
На третий день дверь открылась, и в палату вошла Нина. Он обалдел и даже привстал на локте от неожиданности и смущения.
Вы? Откуда? Как вы узнали?
Она, кажется, была смущена не меньше, чем он. Что-то залепетала в свое оправдание:
Я поняла, что-то случилось. Вещи вы не забрали. Паспорт тоже. Не попрощались. Ну я и подумала, не могли вы так просто улететь не попрощавшись, без документов. От смущения она опустила глаза. Ну я и стала обзванивать больницы. Вы быстро нашлись, сразу почти! Я так обрадовалась. Ой, ну в смысле Не тому, что вы здесь, а что вы так быстро нашлись Извините.
Ну вы даете, Нина. И ради бога, простите меня сволочь я порядочная! Действительно не позвонил, не предупредил. Простите, так получилось.
Она запричитала:
Что вы, о чем вы? Конечно же, вам было не до этого такое несчастье! Врач сказал, что у вас сильные боли. Сейчас полегче это так?
Он кивнул:
А вы говорили с врачом?
А что тут такого? Ну да, спросила. А что, не надо было? Ой, простите меня, простите! Вы рассердились?
Нина, хватит реверансов, строго сказал Лагутин. Просто я удивился.
Она засуетилась, принялась вытаскивать из сумки продукты.
Курица вот. Бульон, еще теплый, в термосе. Котлеты. Огурцы. Винегрет.
Ну что вы, зачем? Такие хлопоты. Мне и вправду неловко.