Да что вы, какие там хлопоты? Ерунда. Я знаю, как кормят в больницах. Петр Алексеевич лежал, вы помните? Ну, в пятнадцатом году в кардиологии! Так там кормили Ой, не дай бог! Свиней лучше кормят, правда! Зачем так унижают людей?
Он не помнил. Ни кардиологию, ни что была она в пятнадцатом году. Ничего он не помнил про своего отца, потому что ему это было неинтересно.
Нина расстелила на тумбочке свежее полотенце, принесенное из дома, и разложила еду. Он принялся есть. С каким удовольствием он ел! И винегрет, и котлеты, и курицу эту. Ел и не мог наесться, даже неловко было. А Нина радовалась:
Вот видите! А вы на меня ругались!
Она принесла ему тренировочный костюм отцовский, конечно, и свежие журналы, и чай в жестяной баночке, и вафли к чаю. А еще кроссворды.
Вы разгадываете кроссворды?
Он виновато улыбнулся:
Нет, извините.
Примерно через час, вымыв грязную посуду и завернув в пакет остатки еды, Нина ушла.
Жена? подмигнул ему чернявый. Чё, простила?
Лагутин коротко бросил:
Не жена, так, соседка. И снова отвернулся к стене.
Соседка тоже баба! заржал чернявый. Какая разница? Все они одним миром
Лагутин покрепче сцепил зубы.
Нина вновь появилась через день, снова с полными сумками еды, с какими-то дурацкими газетами и кроссвордами.
Зачем вы, Нина? Лагутину было неловко и радостно одновременно. Зачем беспокоитесь? Все нормально, я справлюсь. Да и выписать обещали накануне Нового года. Зря вы, ей-богу.
Она, не обращая внимания на его причитания, принялась доставать из сумки банки, судки и свертки. Он стеснялся есть при ней глупость какая эта ее забота! Кто он ей? Но и прогнать было неловко старается человек. Это, конечно, можно объяснить благодарность. Баш на баш. Благодарность за его щедрость. Еще бы не щедрость бесплатная квартира в столице! Не многим приезжим выпадает такое вот счастье, чистая правда.
Но он устыдился этих мыслей нет, это не про нее, не про Нину. Она другая, и дело здесь не в корысти.
И все-таки он очень стеснялся немощи своей, неприкаянности, этой дурацкой сломанной ноги, забинтованной головы, небритости, старой, заношенной больничной пижамы, висящей на нем, как на пугале.
Он почти не смотрел на нее, отвечал односложно, и ему нестерпимо хотелось, чтобы она поскорее ушла. Правды ради, она не задержалась. Но все-таки заставила его поесть:
Нет, Алексей Петрович! Вы обязательно поешьте при мне, знаю я вас! Вот, винегрет я оставила в холодильнике, а он пропал! Вам же сложно до него доскакать. А медсестру звать не будете постесняетесь, правильно?
И он послушно жевал пирожки с капустой, салат витаминный, оладушки с яблоком. Она так и сказала «оладушки». Она что-то рассказывала ему про новую работу, но он особенно не слушал неинтересно, да и ни до чего, такое поганое настроение. Уловил только, что работа нашлась, кажется, тьфу-тьфу, не сглазить! Хорошие люди, семейная пара муж и жена. Она совсем лежачая, он ничего, до туалета доходит. Точнее, доползает.
И он послушно жевал пирожки с капустой, салат витаминный, оладушки с яблоком. Она так и сказала «оладушки». Она что-то рассказывала ему про новую работу, но он особенно не слушал неинтересно, да и ни до чего, такое поганое настроение. Уловил только, что работа нашлась, кажется, тьфу-тьфу, не сглазить! Хорошие люди, семейная пара муж и жена. Она совсем лежачая, он ничего, до туалета доходит. Точнее, доползает.
Ну там, конечно, все: уборка, готовка, уход, магазины, рассказывала Нина, ловко убирая пустую посуду и подсовывая ему очередную плошку с едой, трудно, что и говорить. Два человека это вам не один. Но люди хорошие, это же главное, правда?
Хорошая баба! прокомментировал чернявый, которого звали Валериком, когда Нина ушла.
К нему, кстати, ходили две девушки, параллельно.
Жена и любовница, гордо объяснил он.
А зачем? удивился Лагутин. Хлопотно ведь, разве нет?
Хлопотно, подтвердил Валерик. А что делать? И ту люблю, и эта нравится. Вот такая у меня, брат, беда. Он погрустнел. Чё делать-то, а? Не посоветуешь, брат? Запутался я. С женой у нас дочка. А у той своя. Боюсь я чужих детей, если честно. Раздражать будет. Меня и своя раздражает. Выбешивает прям! Как заскулит: «Папа, папа!»
«Раздражает, с тоской подумал Лагутин. А если не видеть своего ребенка тысячу лет? А если твой ребенок чужого дядю называет папой? Посмотрел бы я на него. Хотя что на него смотреть? С ним и так все понятно».
Кстати, и жена, и любовница Валерика были «одинаковы с лица» обе полные блондинки с густо накрашенными лицами и невероятным начесом. Можно и перепутать.
Ох, от безделья и не такая чушь полезет в голову. Лагутин лежал с закрытыми глазами и думал о Городке, о своем доме. Впрочем, каком там доме? Дом это когда шумно, весело, вкусно. Когда пахнет праздником: елкой, едой. Когда тебя ждут. Когда тоскуют по тебе. Интересуются твоей жизнью. Переживают из-за твоих неудач. Радуются твоим победам. Дом это там, где близкие. А у него? Ну да, приятели. С натягом можно сказать, что друзья. Только с натягом, если по-честному. И виноват в этом только он сам, Алексей Лагутин. Это ему, одинокому волку, никто, по большому счету, не нужен. Или все-таки нужен? Может, поэтому ему так тоскливо, так муторно на душе, так паршиво? И снова по-честному там, в Городке, вряд ли его дом. Там служебная жилплощадь, временное жилье. С неудобным диваном, с чужим столом и окном без занавесок. С разнокалиберными чашками с миру по нитке, с некрасивыми, серыми, застиранными полотенцами и дешевым, копеечным плафоном вместо люстры. Никакого уюта. И тишина. Вечная тишина. Ему казалось спасительная, а вышло убийственная. Холодная и пугающая. Беспросветная.
«Да ладно! Бывают разные дома, принялся он себя утешать, разные! И безмолвные тоже. И одинокие, пустынные, когда в них нет отражений, кроме твоего собственного. И когда окна темные, пока именно ты не включишь там свет». Бывают. Например, у него. Так вышло. Значит, такая судьба.
Приезжий. Он приезжий. И там, и здесь, в родном городе. Все приезжие Дашка, Нина эта и он сам, Лагутин.
Гипс сняли через одиннадцать дней и наложили легкую и удобную лангету. Теперь он почти скакал. Настроение немного улучшилось.
Нина, кстати, не приходила уже дня четыре, чему он был очень рад. Нет, она позвонила и тысячу раз извинилась подопечные ее, те чудесные бабушка с дедушкой, разболелись, и она была вынуждена уезжать от них поздно вечером, почти в ночь, уложив старичков спать. И появлялась у них рано утром часам к семи.
Но за два дня до выписки Лагутин все-таки вынужден был ей позвонить, попросил привезти его вещи.
Заезжать домой не буду, объяснил он. Тяжеловато мне разъезжать. Поеду прямиком в аэропорт, а там уж и до дома недалеко. Меня встретят, не беспокойтесь. Встретят и довезут. Билет я уже заказал и такси тоже.
Но получилось все не так или не совсем так. Нина приехала в день выписки, привезла его вещи и отказалась уходить вместе с ним стала ждать машину.
Я вас провожу, и не спорьте. Как я вас отпущу одного?
Лагутин безнадежно согласился а что оставалось? Спорить с ней себе дороже, это он уже понял. «Ладно, потерплю еще пару часов. В конце концов, она права. На ее месте и я бы так поступил. А упрямая какая, с удивлением подумал он. С виду тютя тютей. А тут: не спорьте и все тут. Смешно».
Наконец позвонил водитель, и они пошли вниз. Конечно, перед этим еще была долгая и безуспешная борьба за пакеты и сумку Нина хватала все подряд, не давая ему нести: тяжело!
Наконец позвонил водитель, и они пошли вниз. Конечно, перед этим еще была долгая и безуспешная борьба за пакеты и сумку Нина хватала все подряд, не давая ему нести: тяжело!
А вам? раздраженно спросил Лагутин. Не тяжело?
Я привыкла, коротко бросила она, а вы после больницы.
«Вот ведь ослица», подумал он.
В машине молчали. Лагутин сидел впереди, Нина сзади. Да и о чем им говорить?
На улице опять мело, и машина ехала медленно, тащась как черепаха, начинался настоящий буран.
Доползли, выгрузили нехитрый лагутинский скарб, и он уговорил Нину не отпускать машину и побыстрее возвращаться в город.
Она подняла на него глаза.
Алексей Петрович! Вы хоть эсэмэску мне напишите. Два слова: долетел, все нормально. Вам же несложно?
Это уже три слова, Нина! отшутился он. Да, конечно, напишу. Вы за меня не волнуйтесь, я давно большой и самостоятельный мальчик, ей-богу. Ну, будем прощаться?
Она грустно кивнула.
Он приобнял ее за плечи слегка, чуть-чуть, осторожно, как приобнимают двоюродную сестру или жену друга.
Большое спасибо вам, Нина! Я вам очень признателен, очень. Без вас бы я точно пропал. Он подхватил свои вещи и, прихрамывая, вошел в здание аэропорта. Хотелось обернуться и посмотреть, как отъезжает желтое такси, в котором сидела Нина. Но он не обернулся лишнее, лишнее.
Много было лишнего в его жизни. Лишнего, суетного, ненужного. А уж в последнее время особенно зачем умножать. Он зарегистрировал билет, медленно дошел до зала ожидания, выпил кофе в кафе настоящий черный несладкий кофе, какого не пил уже две недели, уселся в кресло и тут же задремал сказывались и волнение, и нездоровье, и чудовищная усталость. Поскорее бы закончился этот ужасный год. Какое счастье, что осталось около суток. Господи, какая наивность! Нам, наивным и глупым людям, кажется, что вот, пробьют куранты, и начнется другая, новая и счастливая жизнь, а все плохое, ужасное, неприятное останется в прошлом году. Глупость, конечно. Все включая наши горести, неприятности, беды, страдания, комплексы мы забираем с собой в новый год, в предстоящую жизнь. Но мы по-прежнему верим, как глупые дети. И усталость свою забираем, и обиды, и одиночество. И даже боль в своей сломанной ноге Лагутин, конечно, прихватит с собой в новый год и в новую-старую жизнь.
Он очнулся от дурной дремоты народ, находившийся в зале, суетился, возмущался, даже кипел. Открыв глаза, Лагутин прислушался. Ну все понятно неприятности продолжаются. Никак не хочет отпустить его с миром старый год и этот чужой и давно нелюбимый город рейсы откладывались по причине нелетной погоды. Хотя чему удивляться? Он посмотрел в окно буран или буря, называйте как хотите, казалось, усилился. На улице было темно, серо, мело сильно зима куролесила от души.
Счастливы те, кому не надо в дорогу, подумал он, кто сидит на своей кухне, понемногу хлопочет, готовясь к празднику. И слышится уже запах точнее, запахи. Пирогов, запеченного мяса, острого маринада. Запах хвои и счастья. Люди ждут гостей, праздника, подарков, сюрпризов, неожиданностей и обновления. Только не он. Он вспомнил, что сто лет не получал подарков к Новому году сто лет. С тех пор, как не стало мамы. Подарков он давно не ждал, а ждал одного поскорее вернуться домой, оказаться дома, в Городке, в своей холостяцкой берлоге. Наедине со своим одиночеством. Он так устал от людей! Разве так много он просил у судьбы?