Гордиевский внимательно прочитал два-три таких отчета и бегло просмотрел еще пять-шесть. «Меня интересовали язык и стиль этих донесений и то, как они отражали характер отношений с агентом. Они превзошли мои ожидания. Отчеты не отличались каким-то творческим подходом, но они были грамотно составлены и хорошо написаны. Это были очень развитые отношения, полные взаимной симпатии и взаимного доверия. Стороны беседовали сердечно, с обилием подробностей, шел обмен ценной информацией». Особенно ловко курировал и финансировал Фута Любимов. «Михаил Петрович клал деньги в конверт, а конверт ему в карман. Он обладал такими изящными манерами, что проделывал все это очень убедительно».
Что же КГБ получал взамен? Гордиевский вспоминал: «Фут раскрывал своим кураторам всякую закрытую информацию о лейбористах[32]. Он рассказывал о том, кто из политиков и профсоюзных деятелей придерживается просоветских взглядов, даже подсказывал, кого из профсоюзного начальства имеет смысл задобрить путевкой в какой-нибудь санаторий на Черном море за советский счет. Кроме того, будучи одним из главных сторонников кампании за ядерное разоружение, Фут передавал все, что знал, о дебатах по поводу ядерного оружия. В свою очередь, КГБ подсовывал ему черновики статей, продвигавших идею разоружения Британии, для дальнейшей редактуры и публикации в Tribune: при этом их подлинный источник Фут, разумеется, не должен был раскрывать. В 1956 году, когда произошло советское вторжение в Венгрию, Фут не заявлял КГБ никаких протестов по этому поводу, а еще он довольно часто бывал в Советском Союзе, и ему оказывали прием на самом высшем уровне».
Фут был исключительно хорошо информирован. Он сообщал подробности, касавшиеся внутренних интриг среди самих лейбористов, а также отношения партии к различным горячим темам: к Вьетнамской войне, к военным и политическим последствиям убийства Кеннеди, к созданию на острове Диего-Гарсия военной базы США и к Женевской конференции 1954 года, созванной для улаживания серьезных проблем, какие породила Корейская война. Фут занимал уникальное положение, благодаря которому мог делиться с СССР своими политическими соображениями, и сам был восприимчив к советским идеям. Манипулировали им довольно тонко. «Майклу Футу обычно сообщали: Мистер Фут, наши аналитики пришли к заключению, что публике было бы интересно узнать о том-то и о том-то. А затем куратор говорил: Я тут подготовил кое-какие материалы возьмите их, используйте, если хотите. Они обсуждали возможные будущие публикации и в его газете, и в других». Никто никогда не признавался в том, что Фута пичкают грубой советской пропагандой.
Бут был особенным агентом, он выбивался из общего ряда и не попадал ни в одну из разработанных в КГБ категорий. Он не скрывал своих встреч с советскими чиновниками (хотя и не рекламировал их), а поскольку он был публичным лицом, эти встречи невозможно было устраивать тайком. Он помогал формировать общественное мнение, поэтому являлся не просто агентом (в узком шпионском смысле слова), а скорее агентом влияния (в специфическом смысле). Фут мог даже не знать о том, что КГБ числит его в агентах (согласно своей внутренней классификации). Он сохранял интеллектуальную независимость. Он не выдавал никаких государственных тайн (и в ту пору вообще не имел к ним доступа). Вне всякого сомнения, он считал, что, принимая советские пожертвования в пользу Tribune, он служит прогрессивной политике и делу мира. Возможно, он даже не сознавал того, что его собеседники были сотрудниками КГБ и что они нарочно скармливали ему определенную информацию, а сами передавали все услышанное от него в Москву. В таком случае он был поразительно наивен.
В 1968 году дело Бута обрело новый оборот. После подавления Пражской весны Фут стал резко критиковать Москву. На протестном митинге в Гайд-парке он заявил: «Действия русских подтверждают мнение о том, что одна из худших угроз для социализма исходит из самого Кремля»[33]. Больше денег ему не перепадало. Из «агентов» Бута понизили до разряда «негласных осведомителей». Встречи с товарищами из органов сделались менее частыми, а к тому времени, когда Фут стал претендовать на место лидера Лейбористской партии, уже прекратились полностью. Однако, с точки зрения КГБ, даже в 1981 году его дело оставалось не закрытым и могло быть возобновлено.
В 1968 году дело Бута обрело новый оборот. После подавления Пражской весны Фут стал резко критиковать Москву. На протестном митинге в Гайд-парке он заявил: «Действия русских подтверждают мнение о том, что одна из худших угроз для социализма исходит из самого Кремля»[33]. Больше денег ему не перепадало. Из «агентов» Бута понизили до разряда «негласных осведомителей». Встречи с товарищами из органов сделались менее частыми, а к тому времени, когда Фут стал претендовать на место лидера Лейбористской партии, уже прекратились полностью. Однако, с точки зрения КГБ, даже в 1981 году его дело оставалось не закрытым и могло быть возобновлено.
Папка с делом Бута не оставила у Гордиевского никаких сомнений: «До 1968 года КГБ считал Майкла Фута своим действующим агентом. Он брал деньги прямо из наших рук, а значит, мы с чистой совестью могли рассматривать его как агента. Если агент принимает деньги, это очень хорошо: деньги укрепляют отношения».
Фут не нарушал никаких законов. Он не был советским шпионом. Он не предавал свою страну. Однако он общался с представителями спецслужб враждебного тоталитарного государства, принимал от них деньги и взамен предоставлял информацию. Если бы о связах Фута с КГБ вдруг узнали его политические соперники (и за пределами его собственной партии, и внутри нее), это в один миг разрушило бы его карьеру, обезглавило бы Лейбористскую партию и вызвало бы такой оглушительный скандал, что вся британская политика пошла бы по другому руслу. В лучшем случае Фут отделался бы тем, что просто проиграл бы на очередных выборах.
Ленину часто приписывали авторство политического термина «полезный идиот», применимого к наивным людям, которых можно без их ведома использовать для распространения пропаганды или для достижения целей, поставленных манипулятором.
Майкл Фут оказался чрезвычайно полезным для КГБ и к тому же совершенным идиотом.
Гордиевский прочитал папку с делом Бута в декабре 1981 года. А месяц спустя он перечитал ее и постарался запомнить наизусть как можно больше.
Дмитрий Светанко, заместитель главы отдела, с удивлением обнаружил, что Гордиевский все еще погружен в изучение британских материалов, да еще после того, как он попросил его не утруждаться.
Что вы делаете? резко спросил он его.
Знакомлюсь с делами, ответил Гордиевский, стараясь не показывать смущения.
А вам действительно это нужно?
Я думал, мне нужно основательно подготовиться.
Светанко оставался непрошибаем.
Чем попусту тратить здесь время, лучше написали бы какой-нибудь полезный отчет, проворчал он и вышел из кабинета.
2 апреля 1982 года на Фолклендских островах форпосте Британии в юго-западной части Атлантического океана высадился аргентинский десант. Ответить на агрессию Аргентины «не словами, а делами» призывал даже Майкл Фут, лидер оппозиции и апостол мира. Маргарет Тэтчер отправила на Фолкленды объединенную группу войск, чтобы отбросить захватчиков. В московском Центре Фолклендская война вызвала яростный всплеск антибританских настроений. В Советском Союзе и без того уже ненавидели Тэтчер, а конфликт на Фолклендах стал лишь очередным примером британской империалистической спеси. Как вспоминал потом Гордиевский, «КГБ буквально впал в истерику». Его коллеги ничуть не сомневались в том, что отважная малая Аргентина обязательно «даст по носу» зарвавшейся Британии.
Британия вступила в войну. Гордиевский один во всем КГБ был душой на стороне Британии. И терялся в догадках: суждено ли ему теперь попасть в страну, которой он тайно поклялся в верности?
Наконец, Пятый отдел КГБ дал Гордиевскому разрешающий сигнал на поездку в Британию. 28 июня 1982 года он сел в самолет «Аэрофлота» вместе с Лейлой и дочерьми (одной было два года, другой девять месяцев). Он с облегчением думал о том, что теперь все позади, он в пути, и предвкушал возобновление контактов с МИ-6, однако будущее оставалось очень туманным. Если его работа на Британию окажется успешной, он в конце концов станет перебежчиком и, скорее всего, никогда больше не вернется в Россию. В таком случае он никогда больше не увидит мать и младшую сестру. Если же его разоблачат, то вернуться-то он, может быть, и вернется, но под конвоем КГБ, навстречу допросу и расстрелу. Когда самолет взлетал, Гордиевский ощущал тяжесть умственного багажа, накопленного за четыре месяца напряженных тайных розысков в архивах КГБ. Делать конспекты обнаруженного и прочитанного было бы слишком опасно. Поэтому все приходилось запоминать наизусть, и теперь в его памяти хранились имена всех агентов линии «ПР» в Британии, всех шпионов КГБ в советском посольстве; еще он вез с собой данные, которые помогут установить личность пятого члена кембриджской пятерки, сведения о деятельности Кима Филби в изгнании, а также новые доказательства того, что норвежец Арне Трехолт занимается шпионажем в пользу Москвы. А самое главное, он вез с собой выученные наизусть подробные данные из папки Бута кагэбэшного досье на Майкла Фута неожиданный подарок для британской разведки и исключительно летучий компонент политической взрывчатки.
Часть вторая
Глава 7
Явочная квартира
Со стороны Олдрич Эймс[34] выглядел просто в меру несчастным цээрушником. Он слишком много пил. Его брак медленно рушился, некрасиво оползая по наклонной. Ему вечно не хватало денег. Его работа была на удивление скучной он пытался вербовать советских шпионов в Мехико, на задворках холодной войны, и справлялся он с ней настолько плохо, что его постоянно шпыняло и подгоняло начальство из штаба ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния. Эймс чувствовал себя недооцененным, недооплаченным и недолюбленным. Недавно ему влетело сразу за несколько оплошностей: он надрался на рождественской вечеринке, забыл запереть сейф и оставил в поезде портфель с фотографиями одного советского агента. Однако ничто в трудовой биографии Эймса не говорило о том, что в нем таилось хоть что-то, помимо унылой бездарности, надежной второсортности и тайного празднолюбия. Высокий и худощавый, в очках с толстыми стеклами, с усами, не вполне уверенно сидевшими у него на лице, он легко терялся в группе людей и делался абсолютным невидимкой в толпе. В Эймсе не было ровным счетом ничего примечательного и в этом, пожалуй, состояла его главная проблема.