Ерунда все это! сказал он. Люди порой отсутствуют месяцами, и то ничего. Незаменимых людей нет.
На следующий день Гордиевского опять никто никуда не вызвал, и опять он, борясь с внутренней паникой, всем своим видом показывал, будто все идет своим чередом. На следующий день то же самое. Происходил какой-то странный обманный танец, в котором и Гордиевский, и КГБ как будто двигались синхронно, а на самом деле каждый ждал, когда же другой споткнется. Напряжение не ослабевало, и поделиться тревогой Гордиевскому было не с кем. Он не замечал наружного наблюдения, но шестое чувство подсказывало ему, что уши и глаза повсюду, на каждом углу, в каждой тени. Большой Брат следил за ним. Вернее, за ним следил вон тот человек на автобусной остановке, сосед на улице, бабушка с самоваром в вестибюле. А может быть, ему это только мерещилось. Дни проходили один за другим, и Гордиевскому уже начинало казаться, что, быть может, его страхи напрасны. А потом явилось доказательство того, что все-таки нет.
В коридоре Третьего отдела он случайно встретил коллегу из Управления «С» (отвечавшего за работу сети нелегалов) Бориса Бочарова, и тот спросил его: «Олег, что творится в Британии? Почему отзывают всех нелегалов?» Гордиевский постарался скрыть изумление. Команда «отбой!» глубоко засекреченным разведчикам могла означать только одно: КГБ узнал, что их деятельность в Великобритании скомпрометирована, и спешно сворачивал свою сеть нелегалов. Агент Дарио, получивший недавно кирпич, нафаршированный деньгами, пробыл в Лондоне в качестве тайного шпиона меньше недели. Его личность так и не удалось установить.
А потом Гордиевский обнаружил на своем столе ящик с надписью «лично товарищу Грушко», прибывший с дипломатической почтой из лондонской резидентуры. Поскольку Гордиевский был теперь лондонским резидентом, люди, разбиравшие почту в Москве, предположили, что он же сам и отправил эту посылку в Москву. Дрожащими руками он встряхнул ящик и услышал сухой стук и звяканье металлической пряжки. Все стало ясно: это был его собственный портфель, оставленный им на столе в Лондоне, а в нем важные бумаги. КГБ продолжал собирать свидетельства. Сохраняй спокойствие, приказал он сам себе. Веди себя как ни в чем не бывало. Он передал посылку в секретариат Грушко и вернулся к своему столу.
«Рассказывают, что солдаты, когда слышат грохот артиллерии, впадают в панику. Именно это произошло и со мной. Я не мог даже припомнить план побега. А потом я подумал: Все равно этот план неосуществим. Можно про него забыть и просто ждать пули в затылок. Меня словно парализовало».
«Рассказывают, что солдаты, когда слышат грохот артиллерии, впадают в панику. Именно это произошло и со мной. Я не мог даже припомнить план побега. А потом я подумал: Все равно этот план неосуществим. Можно про него забыть и просто ждать пули в затылок. Меня словно парализовало».
В тот вечер он позвонил в кенсингтонскую квартиру. К телефону подошла Лейла. Записывающие устройства включились и в Лондоне, и в Москве.
«Как там успехи девочек в школе?» спросил Гордиевский, четко выговаривая слова.
Лейла, не уловив ничего необычного, ответила, что у девочек все хорошо. Они проговорили несколько минут, а потом Гордиевский положил трубку.
Грибин, изо всех сил разыгрывая дружелюбие, стал настойчиво зазывать Гордиевского к себе на дачу на выходные. Очевидно, ему дали задание: по возможности не спускать глаз с подчиненного. Гордиевский вежливо отклонил приглашение, объяснив, что после возвращения в Москву еще не виделся с матерью и сестрой. Но Грибин продолжал настаивать, говоря, что им необходимо повидаться, и сказал, что они с женой сами к нему придут. Несколько часов кряду, сидя вокруг кофейного столика с мраморной столешницей, они говорили о жизни в Лондоне, о том, как подрастают девочки и что они уже говорят на английском языке как на родном. Дочь Мария даже выучила наизусть молитву «Отче наш». Со стороны могло бы показаться, что Гордиевский просто гордый за детей папаша, рассказывающий старому приятелю и близкому коллеге за чашкой чая о радостях заграничной командировки. В действительности же между ними происходила жесткая и необъявленная психологическая дуэль.
В понедельник, 27 мая, Гордиевский уже еле держался на ногах от расстройства сна и нервного напряжения. Перед выходом из дома он проглотил одну из таблеток, которыми снабдила его Вероника Прайс. Это были кофеинсодержащие стимуляторы, какие продавали в аптеках безрецептурно, обычно их употребляли студенты, чтобы ночами напролет готовиться к экзаменам. Добравшись до Центра, Гордиевский ощутил некоторую бодрость, утомление как будто отступило.
Он просидел за столом всего несколько минут, как вдруг зазвонил телефон аппарат без диска, связывавший напрямую только с кабинетом начальника отдела.
В Гордиевском воспрянула слабая надежда. Может быть, вот-вот состоится долгожданная встреча с верхушкой КГБ.
Наконец-то! Кто-то из высшего руководства? спросил он у Грушко, когда тот попросил его зайти к нему.
Пока нет, вкрадчиво ответил Грушко. с вами желают побеседовать два человека по поводу внедрения наших агентов в высшие звенья государственной структуры в Англии.
Еще он добавил, что встреча состоится не в его кабинете, а где-то в другом месте, за пределами здания. Сам Грушко тоже будет на ней присутствовать. Все это показалось Гордиевскому весьма странным.
Испытывая нарастающее волнение, Гордиевский оставил портфель на столе в кабинете и пошел вниз, в вестибюль. Вскоре появился Грушко и повел его к своей машине, уже ждавшей во дворе. Водитель выехал не из главных, а из задних ворот и, проехав пару километров, остановился возле обнесенного высоким забором комплекса, предназначенного для гостей и посетителей ПГУ. Дружелюбно поддерживая беседу, Грушко повел Гордиевского к небольшому дачному домику за невысоким сетчатым забором, симпатичному на вид и, похоже, не охраняемому. Стояла влажная духота, но в домике сохранялась приятная прохлада. В центре располагался узкий холл, обставленный новой мебелью из мореного дерева, а по обеим сторонам тянулись двери в спальни. У двери стояла прислуга: мужчина лет за пятьдесят и женщина помоложе. Они приветствовали Гордиевского с преувеличенной почтительностью, словно иностранного высокого гостя.
Сели за стол, и Грушко достал бутылку.
Взгляните, какой раздобыл я армянский коньяк! сказал он весело и наполнил рюмки.
Вслед за рюмками слуги принесли тарелки и блюдо с бутербродами с сыром, ветчиной и красной икрой.
И тут в комнату вошли двое. Гордиевский никогда не встречал их раньше. У того, что постарше, лицо было изрезано глубокими морщинами, что говорило о пристрастии к табаку и крепким напиткам. Его коллега высокий, с худощавым длинным лицом был заметно моложе своего напарника. Ни тот, ни другой не улыбались. Грушко не стал представлять их по именам, лишь сказал, что эти двое «как раз те люди, которые хотели побеседовать о возможности внедрения наших агентов в Англии». Гордиевский разволновался еще больше: «Я подумал: Что за чушь! Какие еще агенты в Англии. Речь пойдет совсем о другом». Грушко же, продолжая разыгрывать хлебосольного хозяина, созвавшего всех на дружеский деловой обед, сказал: «Давайте сперва перекусим, а делом займемся потом». Прислуга снова разлила по рюмкам коньяк. Гордиевский вслед за остальными выпил. Потом на столе появилась еще одна бутылка. Всем снова налили, и снова все выпили. Незнакомцы говорили о каких-то пустяках. Тот, что постарше, курил одну сигарету за другой.
А потом с ошеломительной внезапностью Гордиевский ощутил, как все вокруг словно пошло рябью и перетекло в галлюцинаторное видение: продолжая сознавать себя лишь наполовину, он как будто наблюдал теперь за самим собой со стороны, откуда-то издалека, сквозь преломляющее и искажающее реальность стекло.
В коньяк Гордиевскому явно подлили «сыворотку правды» некое психотропное вещество, разработанное КГБ и известное как СП-117: разновидность тиопентала натрия, содержащая быстродействующий анестетик-барбитурат, без запаха, цвета и вкуса. Словом, это был химический коктейль, призванный вызывать расторможение и развязывать язык. Всем остальным слуга подливал коньяк из первой бутылки, а Гордиевскому, незаметно для него, из другой.
Из двух неназванных тот, что постарше, как потом выяснилось, был генералом Сергеем Голубевым, главой Пятого отдела Управления «К», занимавшегося всеми подозрительными случаями в ходе внутренних расследований. Вторым был полковник Виктор Буданов, один из самых опытных следователей в КГБ.
Они начали задавать вопросы, а Гордиевский отвечать на них, лишь смутно сознавая, что он говорит. Однако часть его мозга продолжала сохранять бдительность и защищаться. «Будь начеку», говорил себе Гордиевский. Теперь, продираясь сквозь коньячно-наркотический туман, задыхаясь от испарений пота и страха, он боролся за жизнь. Ему доводилось слышать о том, что КГБ, желая вырвать у подозреваемых правду, иногда применяет не физические пытки, а наркотические препараты, но совершенно не ожидал, что подобной химической атаке подвергнется его собственная нервная система.
Впоследствии Гордиевский так и не смог во всех подробностях восстановить в памяти происходившее в течение следующих пяти часов. Он припоминал лишь некоторые эпизоды, будто вылавливая из медикаментозного марева отдельные кусочки жуткого кошмара и пытаясь склеить из них внятную картину. Перед ним внезапными вспышками проносились яркие сцены, обрывки слов и фраз, нависающие над ним грозные лица допросчиков.
На помощь ему, как ни странно, пришел не кто иной, как Ким Филби престарелый британский шпион, доживавший свой век в Москве. «Никогда не сознавайтесь»[70], внушал когда-то Филби слушавшим его студентам, будущим кагэбэшникам. И вот теперь, когда Гордиевский чувствовал, как его мозг все больше поддается действию психоактивного вещества, в его голове вдруг прозвучали те слова Филби. «Как и Филби, я стал все отрицать. Нет, нет, нет, твердил я на все вопросы. Во мне заговорил инстинкт».
Буданову и Голубеву, похоже, вздумалось поговорить о литературе об Оруэлле и Солженицыне.
Почему вы держите у себя все эти антисоветские произведения? допытывались они. Пользуясь статусом дипломата, вы ввозили литературу, запрещенную, как вам было прекрасно известно, в нашей стране.