Л. И. Сеньковский
Не попадись расчёска на глаза Сеньковскому, вряд ли мир узнал бы о загадочном плавании XVII века, о ПСФ. Мы должны быть бесконечно признательны его любопытству и вмешательству, вот кому надо ставить памятник.
Но мы должны и с удивлением признать, что, вопреки его рассказу, сам Сеньковский на остров не поехал (хотя нерадивые сотрудники явно нуждались в жёстком контроле) это видно из второго рапорта. Вот он:
Сеньковскому Леониду Ивановичу
От гидрографа Касьяненко А. С. и ст. топографа Линника Н. И.
РАПОРТ
1940 г., сентября месяца, 26 дня.
Сего числа по Вашему распоряжению вторично пошли на обследование исторической находки на северном острове Фаддея. (Следует перечень присутствовавших, Сеньковскогого в нём нет Ю. Ч.) Придя на место и внимательно осмотрев его, приступили к обследованию.
Далее описано обследование, поневоле поверхностное, и сказано, что «всё найденное было упаковано в ящики и доставлено в Красноярск». Хорошо бы поверить, но почему-то ни медная расческа, ни 4 топора (из пяти, вписанных в акт) до Красноярска не доехали. Налицо обширная кража одних находок и бессмысленное уничтожение других (описание последнего опускаю). И где при упаковке был начальник, А. И. Косой? Его нет ни в одном опубликованном документе.
Куда ушла медная расчёска (есть в рапорте и акте, но нет в музее), легко догадаться, но кому могли приглянуться простые перержавевшие топоры? Ответ, увы, ясен: простым был только тот топор, что попал в музей (его снимок опубликован среди найденных позже), а о тех, что пропали, дошел слух, что они напоминали стрелецкие алебарды. Но ведь топоры «на подобие алебард» раньше нашёл Бегичев (см. Прилож. 3), на что обратил внимание и Попов. Если бы сравнить эти топоры, многое встало бы по местам, но насколько они были сходны, мы никогда не узнаем.
Через полгода Линник был послан с матросами на берег за дровами (плавником) и пустил на дрова избушку в бухте Симса, найденную одним из его подчинённых. «В результате этой поспешности была изрублена хорошо сохранившаяся одежда» [Косой, 1944, с. 128] и, добавлю, многое другое. Сама избушка, как видим, столь же мало привлекла внимание Линника и Косого, как и вещи с острова Фаддея[33]. К счастью, три нижних её венца оказались гнилыми, на дрова негодными, и археологам хоть что-то осталось. Но какой она была высоты (и многого другого), мы не знаем.
Кража с мест обеих находок шла бойко, все это знали, но Косой никого не наказал. Его легко понять: шла война, и страстное желание помочь стране, а не плодить дрязги, было общим. Однако безнаказанность принесла свои скверные плоды. Люди с другого судна («Якутия», весна 1944), попавшего в бухту Симса, уже знавшие об избушке, учинили здесь откровенный погром, и верховодил ими старпом «Якутии» (имени не привожу, оно не должно жить в истории).
Описывать погром не хочется, скажу только, что бесследно исчезли остатки древнего судна[34], что грабители в поисках ценностей рубили мёрзлый земляной пол топорами. Утверждали потом, что ничего ценного не нашли, и было это прямой ложью: кое-что со страху вернули Окладникову.
Он прибыл из Ленинграда через год, предъявил «Открытый лист» (документ на право вести раскопки), и старпом, судя по всему, перепугался. (Поясню: мой небольшой опыт показал, что мелкое местное начальство склонно видеть в любой экспедиции проверяющую комиссию.) Он стал во всём помогать археологам, вернул четыре из дюжины похищенных предметов и рассказал, что помнил. Окладников не поверил ничему, что не мог проверить, однако кое-что пересказал, чем оказал историкам большую услугу, например, у избушки явно оставалась лодка.
К чему я это? К тому, что после исчезновения старой гвардии полярников в сталинских застенках и лагерях, падение культуры стало общим и стремительным. Прежде промысловые избушки стояли веками, в них оставляли еду и дрова погибающим, а теперь они сами пошли на дрова. Даже такой внешне культурный начальник, как Косой, справедливо писавший, что
«многочисленные развалины весьма древних избушек на северном побережье свидетельствуют о присутствии в этих местах русских людей задолго до путешествий, от которых остались рукописные отчёты и памятники» [Косой, с. 133],
не подумал обследовать увиденную его экспедицией старинную избушку в бухте Петровской. Она могла быть той самой, где зимовали наши герои, и мы бы сейчас избежали многих споров.
Самый ценный из тех утраченных предметов, о которых мы хоть что-то знаем, это полуметровый жезл с тяжёлым дециметровым шаром и декоративными кольцевыми вырезами. По описанию, это в точности атаманская булава, только изготовленная из северного материала. Достаточно глянуть на казачьи булавы в музеях, на портреты с булавами (один приведен здесь), на фотоснимки столетней давности, где казачьи атаманы восседают с булавами (напр., АР-1, с. 377).
Окладников вполне мог, услыхав от старпома «Якутии» про неё, обсудить, что это такое, но не сделал этого, а написал лишь, что это был, видимо, томар, то есть стрела с тупым наконечником для охоты на пушных зверьков. Это неправда. Свердлов, описав жезл, тоже заключил, что
«это была не стрела-томар, как посчитал А. П. Окладников, ибо ни вес, ни размер, ни материал шара этому не соответствуют. Возможно, что в данном случае учёные потеряли весьма значительную находку» [Свердлов, 2001, с. 39].
Это верно, и обладателя булавы легко увязать с богатыми вещами:
«Если же к названным предметам добавить ремень из тонкой кожи и серебряные с позолотой пуговицы, то можно предположить, что в заливе Симса находилось лицо довольно знатное.
Маловероятно, чтобы обычные торговцы и промысловики носили такие наперсные кресты и имели столь изысканные вещи» (там же, с. 44).
Более на данную тему у Свердлова речи нет. Его и Окладникова легко понять: казачий атам н не вписывается в их версию ПСФ (северный путь.) В личной беседе со мно Свердлов отказался видеть в этом жезле булаву, так как известные музейные булавы не деревянные и не сибирские. Но сам никакой мысли о жезле не предложил, а какая-то нужна. Попробую ее обозначить.
Иван Выговский (гетман в 16571659 гг.) с булавой
В те годы на севере Сибири служили стрельцы и казаки, они были во всём равны, но лишь у казаков имелся чин атамана, причем «атаман мог ведать подразделением всего в несколько десятков человек» (.Никитин Н. И. Первый век казачества Сибири // Военно-историч. ж., 1991, 1). Однако звался он так, как у казаков юга Сибири и собственно России звался большой начальник, и чтобы отличить себя от сотника (как стрелецкого, так и казачьего), наш герой мог обзавестись самодельной булавой. Это могло быть важно ему для укрепления положения среди окружавших.
8. Безумные идеи и разумные вопросы
Интересно, как наши герои всё же приплыли к местам таймырских находок южным путем или северным? Ведь в начале в XVII века никому уже не удавалось обогнуть Ямал (что в XVI веке удавалось многим), так что едва ли можно допустить, что в это время или чуть позже некий коч мог обогнуть огромный Таймыр. Тот, кто заявляет, что возможность обогнуть мыс Челюскин в самом деле была, должен её хоть как-то обосновать, чего никто не делает.
Первый же учёный, описавший находки (то был уже известный нам этнограф Борис Долгих), прямо поставил, пусть в иных терминах, вопрос о пути:
«путешественники огибали Таймыр, плывя или с запада на восток или с востока на запад. При первом предположении они могли плыть прямо из Белого моря, Холмогор или Пустозерска, или даже Колы, и могли плыть из устья Енисея. Второе направление допускает возможность плавания либо из устья Лены, либо из устья Хатанги, куда путешественники могли попасть с того же Енисея южнотаймырским водным путём» [Долгих, 1943, с. 220].
Простим автору, далёкому от морского дела, безумную идею прямого плаванья в коче (назначенном плавать близ берега) из Колы в море Лаптевых. Лучше давайте запомним, что южный путь мыслим двумя способами из Енисея реками Южного Таймыра и из Лены прямо морем. Читаем дальше:
«Наличие значительного количества нереализованных товаров, по нашему мнению, исключает предположение о плавании из устья Лены» «На восточное побережье Таймыра легче всего было попасть из устья Хатанги. Но торговым людям, уже находящимся в устье Хатанги, совершенно незачем было плыть в пустынный район у мыса Челюскина. Район устья Хатанги скорее мог быть целью для судна, огибавшего Таймыр с запада, но никак не исходной точкой для торговой экспедиции, отправившейся в направлении к мысу Челюскина». «Целью этого плавания, повидимому, был район устьев Хатанги и Анабара, где можно было рассчитывать сбыть товар местному населению (в том числе и многочисленным на севере Сибири XVII столетия русским промышленным людям)».
Да, так писать было можно, поскольку тогда, до раскопок Окладникова, не было ещё ясно, что главным товаром на кочах был мех (см. Прилож. 2). Остальные вещи: несколько новых медных котлов и оловянных тарелок, дешёвых перстней и бус всего лишь обменный фонд, потребный для нужд самого плавания. Кроме пушнины, в мелком товарном количестве найдены только железные швейные иглы и дешёвые бусы. Сбыть русским было по сути нечего.
Но посмотрим, что у Долгих дальше.
«Плавание вокруг Таймыра, по сравнению с южнотаймырским водным путем, имело для торговых людей то преимущество, что избавляло их от вымогательства служилых людей на таможенных заставах. Но для того, чтобы попасть на Енисей, торговые люди всё равно должны были пройти мангазейскую заставу».
Из этого странного суждения (будто, заплатив на одной заставе, можно пройти остальные бесплатно) Долгих сделал свой решающий вывод:
«у лиц, вышедших на Енисей из Мангазеи, этого стимула для обхода Таймыра с севера быть не могло, Но зато этот стимул был весьма существенным для судна, отправившегося из Европейской России. Наиболее вероятным кажется предположение, что торговые люди, потерпевшие аварию около о. Фаддея, плыли прямо из Европейской России в обход всяких застав».
Но ничего, даже отдаленно похожего на это плавание, никто никогда не совершал, так что нужно было привести хоть какое-то суждение в пользу его возможности. Вот и оно:
«Есть много свидетельств, что русские поморы XVII столетия были прекрасными мореходами, для которых, например, морское путешествие в устье Оби было обычным делом. Весьма вероятно, что наиболее смелые из них плавали и дальше на восток в Енисейский залив. Находки на о. Фаддея и на берегу залива Симса говорят о том, что отдельные морские путешествия русских мореходов XVII столетия простирались даже дальше Енисея в обход Таймыра к устьям Хатанги и, возможно, других якутских рек» (с. 220222).