Можно ли считать это романом? Пожалуй, да, но все же в первую очередь это посвященное Франции и Германии большое эссе, написанное человеком, не только хорошо знавшим, но и любившим обе страны. Позже «Зигфрид» будет инсценирован, и пьеса принесет Жироду первый театральный успех. Отметим мимоходом тему амнезии, представление о том, что человек, чье прошлое уничтожено, может начать совершенно новую жизнь. Мы еще не раз встретимся с этой темой у Жироду темой благополучного человека, охотно отказавшегося бы от такой судьбы, затем у Ануя[211].
«Зигфрид» еще увешан жирандолями словесных игр, но теперь это всего лишь украшения. Для Жироду важнее всего главная тема тема франко-германского сближения. Начиная с «Беллы», хотя форма и остается той же, что и в романах «Сюзанна и Тихий океан» и «Жюльетта в стране мужчин» («поэзией романа», сказал бы Жан Кокто), она все более ощутимо заполняется обществом, с которым автор постепенно знакомится вне пределов школы. Повествование в «Белле» ведется от имени Филиппа Дюбардо, сына великого Дюбардо из Министерства иностранных дел, то есть от имени Филиппа Бертело. Портрет семьи Дюбардо (Бертело) собрания гениев, где астроном дядя Гастон показывает дневник наблюдений за небом, а хирург, химик и финансист поочередно рассказывают о своих последних достижениях, не лишен величия. «Здесь человечество говорило само с собой на самом краю неведомого. Это были последние возражения Эйнштейну, Бергсону Дарвину, Спенсеру». Тот, кто в другой семье злословил бы о родне, здесь признавался в своей временной, как он надеялся, размолвке с Лейбницем или Гегелем. Выход из школярства в гениальность.
Другая часть диптиха портрет Ребандара (Пуанкаре) написана беспощадной кистью, ибо ничто не приводило Жироду в такое негодование, как использование войны в политических целях. «Каждое воскресенье, стоя под одним из чугунных солдат, более неподатливый, чем любой из них, он открывал свой еженедельный памятник погибшим, делая вид, что верит, будто убитые просто отошли в сторонку, чтобы обсудить суммы немецких репараций; он шантажировал этих безмолвных присяжных, призывая их к молчанию. Мертвецы моей страны были собраны по коммунам для рекрутского набора судебных исполнителей и сутяжничали в преисподней с мертвыми немцами От имени этих мертвых теней, тянувшихся туманными вереницами или сливавшихся в толпы, он в как будто бы складных, избыточных и вздорных речах превозносил ясность, нашу систему счета денег и латынь Война? Не каждый день находится подобная отговорка, чтобы оправдать в собственных глазах самого гнусного из политиков». Возможно, это было несправедливо и несдержанно, но написано прекрасно.
На фоне кровной вражды Ребандаров и Дюбардо зарождается любовь Монтекки и Капулетти, любовь молодого Филиппа Дюбардо к вдове сына Ребандара, двадцатипятилетней Белле, высокой, стройной и молчаливой. Невесткой самого речистого француза стала самая неразговорчивая из женщин. «Всякий раз, как Ребандар шел поговорить к мертвым, Белла отправлялась помолчать к живым». Это были Ромео и Джульетта, Родриго и Химена[212], их любовь постоянно была под угрозой, потому что Ребандар грозил арестовать отца возлюбленного Беллы за должностное преступление. Белла попыталась бороться с судьбой. «Взяв одной рукой руку моего отца, другой руку Ребандара, она старалась их соединить». Задача оказалась непосильной, и, потрясенная своим провалом, Белла падает замертво. «Вот что придумала Белла, чтобы избавить моего отца от тюрьмы: умереть от разрыва сердца».
Странный, совершенно не выстроенный роман с незабываемыми сценами, не имеющими отношения к сюжету, был скорее неудачным. Однако Жироду и не хотел, чтобы он удался. «Английский роман в лучших своих образцах это блестящий роман, говорил он. Английский роман пишется для того, чтобы его читали, французский роман пишется для того, чтобы его написать». Любой роман Жироду ожерелье из искрящихся куплетов, танец стилизованных персонажей. Эглантина, молочная сестра Беллы, нежная молодая женщина без тайн и без ошибок прошлого, не способна сделать выбор между Моисеем и Фонтранжем, между Востоком и Западом, между одним и другим покровителем (в истинном значении этого напрасно обесцененного слова). Моисей любил свою жену Сару, ни разу не солгавшую, не перешедшую границ, не сказавшую ни о ком плохого слова. Эглантина этим напоминает ему умершую. Более того, Эглантине тяжело бывает промолчать, когда речь идет о друге, ей стыдно не отозваться о ком-нибудь хорошо. Рядом с ней некрасивый и даже уродливый Моисей стал красивым, потому что любовь и великодушие красят человека, и опять сделался безобразным, когда Эглантина полюбила Фонтранжа. Искусственно? Конечно. Но разве можно отделить искусство от искусственного? Сходство этих слов говорит само за себя. Упражнения в слоге, а также удовольствие создавать образы прекрасных и безмолвных молодых женщин, которые никогда не сфальшивят, поскольку молчат, и которые прекраснее всего на рассвете, когда они невинно пробуждаются «среди чабреца и росы», как говорил двойник Жироду.
Другая группа романов Жироду выстраивается вокруг «Жерома Бардини». Жером родной брат автора, он хотел бы убежать от жизни вообще и от собственной жизни, он избегает людей. Почти сорокалетний Бардини любит свою жену Рене, но он не сумел выйти победителем из первой схватки с жизнью, и ему страстно хочется начать все с чистого листа, полностью избавиться от прошлого, превратиться в другого Бардини с нетронутой плотью воспитать себя, вооружить и короновать. В сущности, он мечтает быть собственным сыном. Рене догадывается, что он хочет уйти: он не купил себе мыла и одеколона, это вещие знаки. Оставив одежду на берегу Сены, он плывет к новой схватке. Но он будет избегать и других женщин, и счастье улыбнется ему лишь с ребенком, таким же, как он сам, беглецом.
Похоже, что Жироду тоскует по собственному детству, которое так любил. Он всегда становится на сторону детей и животных и предубежден против взрослых людей. Только детство обладает свежестью, позволяющей добывать поэзию и счастье из всего подряд из школьных «сочинений», из метрической системы, из «длинного и скучного перечня супрефектур». Только ребенок берет в товарищи себе великих людей из учебников истории и хрестоматий. В Америке, как и во Франции, «надзиратели» его травят («The Kid»)[213]. К Жерому Бардини, не совсем утратившему воображение, дети относятся по-свойски. Но господин Дин (на редкость мудрый надзиратель) объясняет Жерому, что обожествлять детство это заблуждение. «Подумайте о том, что останется через несколько лет от вашего божества: просто человек». Тем же неврозом, что Жироду, страдал и Кокто, который не решался претендовать на кресло в Академии Взрослых, считая, что взрослые люди травят поэтов.
«Выбор избранников» (1939) последний и, возможно, самый человечный из романов Жироду. Тридцатитрехлетняя Эдме живет в одном из калифорнийских городов с мужем-инженером Пьером и двумя детьми, Жаком и Клоди. Все четверо любят друг друга и выглядят счастливыми, однако Эдме не может без слез слышать слово «счастье». Она тоскует, испытывает чувство вины, кажется себе обманщицей. Несмотря на то что добродетельна, верна мужу и любит его, она терзается муками и раскаянием изменницы. Почему? Потому что в ее отношениях с Пьером есть тайная трещина. Пьер, красивый, умный и трудолюбивый выпускник политехнической школы, страдает, чувствуя, что Эдме верна ему потому, что она порядочная женщина, а не потому, что он образец человеческих добродетелей. Он чувствует, что она любит его супружеской любовью, но его приводит в отчаяние мысль о том, что она была бы так же верна всякому, с кем разделила бы ложе.
«Выбор избранников» (1939) последний и, возможно, самый человечный из романов Жироду. Тридцатитрехлетняя Эдме живет в одном из калифорнийских городов с мужем-инженером Пьером и двумя детьми, Жаком и Клоди. Все четверо любят друг друга и выглядят счастливыми, однако Эдме не может без слез слышать слово «счастье». Она тоскует, испытывает чувство вины, кажется себе обманщицей. Несмотря на то что добродетельна, верна мужу и любит его, она терзается муками и раскаянием изменницы. Почему? Потому что в ее отношениях с Пьером есть тайная трещина. Пьер, красивый, умный и трудолюбивый выпускник политехнической школы, страдает, чувствуя, что Эдме верна ему потому, что она порядочная женщина, а не потому, что он образец человеческих добродетелей. Он чувствует, что она любит его супружеской любовью, но его приводит в отчаяние мысль о том, что она была бы так же верна всякому, с кем разделила бы ложе.
Эдме после любви сразу засыпает, хотя Пьер был самым остроумным из всего выпуска. Пьер безупречен, а Эдме нравятся легкомысленные, ненадежные бездельники. Ей нравятся легкомысленные сенаторы и легкомысленные торговцы оружием: «Поскольку любые обязанности ее раздражали, ей нравились непостоянные люди. Из чувства противоречия эта начитанная женщина терпеть не могла разговоров о литературе». Если клуб приглашал на чествование Андре Зигфрида[214], она сбегала в сад поиграть в пинг-понг с самым незначительным из гостей. За столом, где муж и сын беседовали о Ганди и Расине, Эдме с дочкой вели разговор о том, как расставлены солонки и чисто ли вымыты приборы для масла и уксуса. Уставший от добродетели в собственном доме, Пьер изменяет жене с Шарлоттой Корде и мадам дю Шатле[215]. Эдме чужда всякая лирика, она не способна толком рассказать детям ни «Кота в сапогах», ни «Золушку». «Пьеру приходилось вмешиваться и уточнять, сколько лет проспала Спящая красавица и на сколько километров на самом деле можно было шагнуть в сапогах-скороходах, которые Эдме называла четырехмильными. Его инженерское пристрастие к точности, должно быть, бывало особенно уязвлено неточностью и приблизительностью в таких вопросах».
Эдме чувствует, как трещина все углубляется, и у нее как у Жерома Бардини появляется желание сбежать. Не сбежать с другим мужчиной, а просто освободиться, не обмениваться больше дежурными поцелуями, не терпеть чужих прихотей. И сам ее побег Пьера раздражает. «Если бы ему когда-нибудь взбрело в голову сойти с накатанного пути, его нашли бы где-нибудь на дальнем краю Корфу, за углом Парфенона, перед порталом Шартрского собора. Эдме нашли в сквере» Вскоре Эдме вернется к Пьеру, но драма разыграется снова теперь с ее дочерью Клоди в главной роли. Пешки благопристойного семейства заново расставлены на доске: отец, мать, сын с невестой, дочь с зятем. Время «благородных чувств» для всех прошло. Цитадели любви и ненависти были не раз взяты и сданы. Теперь они за обедом разговаривают о погоде, словно отрабатывающие свой номер акробаты. Все хорошо, и все испорчено.