По ночам мне часто снился отец в страшном сумрачном месте. Я заглядывала в озерцо у пещеры, а он умоляющим взглядом смотрел на меня из глубины. Руки его были связаны за головой. Иногда, заваривая чай посетителям, я слышала, как он шаркает по верхней комнате, ищет сигареты, кашляет. Учитель наш Будда объяснил, что отец страдает из-за своей вины и его душа, томящаяся в клетке незавершенных дел, будет пребывать в сумрачных мирах, пока я не совершу паломничества на вершину горы.
Поймите меня правильно. Отец мой был хуже куриного дерьма. Отыскать в нем хоть какое-нибудь достоинство труднее, чем иголку в реке Янцзы. Он ни разу не сказал мне ласкового слова, за пару серебряных чаш продал мою невинность. Но он мой отец, а долг потомков заботиться о душах предков. К тому же мне хотелось спокойно спать. Хотелось, чтоб он перестал с умоляющим видом являться ко мне. И наконец, было бы неуважением к Святой горе, если я, всю жизнь прожив на ней, так и не совершу паломничества на вершину. Вдобавок я была уже в том возрасте, когда старая женщина, проснувшись и не сумев подняться с постели, запоздало понимает, что вчера был последний день, когда она еще могла идти куда хочет, да не знала об этом.
Стояло прекрасное утро, сезон дождей еще не наступил. Я встала вместе с солнцем. Дерево снабдило меня кое-какой едой. Я заперла чайный домик, спрятала ларчик с деньгами под грудой камней в пещере и отправилась в путь. Пятьдесят лет назад я добралась бы до вершины еще засветло, но теперь хорошо, если за два дня доберусь.
Шаги, шаги, канавы, шаги, шаги, могучие деревья, шаги, шаги, тропа льнет к самому краешку света.
Шаги по солнышку. Шаги в тени.
Вечером я развела костер на крыльце разрушенного монастыря. Накрылась зимним платком и уснула. Учитель наш Будда сидел в изголовье, покуривая, и охранял меня, как и всех паломников. А когда я проснулась, то рядом со мной стояла плошка риса и чашка чая улун, еще горячего.
А потом я вдруг попала в следующую жизнь. Гостиницы в пять и даже в шесть этажей! В магазинах торговали всякими сверкающими штучками, бесполезными, никому не нужными. В ресторанах подавали еду, от которой веяло неведомыми запахами. Огромные автобусы с цветными окнами стояли длинными рядами, и в них сидели одни чужеземные дьяволы! Автомобили теснились и визжали, как стадо свиней. По воздуху пролетел сундук с людьми, но никто этому не удивился! А сундук завывал, как ветерок в пещере. У какого-то входа толпились люди. Я заглянула внутрь. В большой комнате на возвышении стоял мужчина и целовал серебристый грибок. За спиной у него висело панно с изображениями влюбленных и какими-то словами. Где-то верещал огромный хряк, будто его холостили. И тут я поняла, что мужчина поет! Он пел о любви, о южном ветерке, о цветущих ивах.
Меня чуть не сбил с ног носильщик. На носилках сидела чужеземка, почему-то в черных очках, хотя солнце уже зашло.
А ну, посторонись-ка! крикнул носильщик.
Не скажешь, как пройти на вершину Святой горы? спросила я.
А ты где находишься?
Это и есть вершина?
Вершина, вершина.
А где ж тогда храм? Мне нужно помолиться за упокоение души моего
Да вот же он! кивнул носильщик.
Храм облепили строительные леса из бамбука. По настилам и лесенкам сновали рабочие. Во дворе несколько человек играли в футбол, древние статуи монахов заменяли им ворота. Я подошла поближе к вратарю хотела убедиться, что глаза меня не подвели.
Ну надо же! Да это никак Разумник, командир хунвейбинов?
Какого черта тебе надо, старуха? Ты кто такая?
Когда мы виделись в последний раз, ты ногой давил мне горло, а сам распалился, как кобель. Ты разрушил мой чайный домик и украл мои деньги.
Он вспомнил, но притворился, что не узнал меня, и отвернулся, бормоча что-то неразборчивое. Тут мяч влетел мимо него в ворота, и в тумане раздались победные вопли.
Какая неожиданная встреча! Да ты и впрямь разумник, как я погляжу! Сначала командовал теми, кто разрушал храмы, а теперь командуешь теми, кто их восстанавливает! Это у вас называется «социалистическая модернизация»?
С чего ты взяла, что я командую?
Потому что, даже увильнув от работы, ты выбрал занятие полегче.
Разумник не знал, что ответить. Его лицо принимало то одно выражение, то другое. Рабочие услышали мои слова и стали с подозрением поглядывать на Разумника. Я прошла мимо, ко входу в храм. Вокруг стучали молотки, визжали пилы. Давние обиды и демоны изгложут человека до мозга костей. Время и без них с этим прекрасно справляется. Учитель наш Будда всегда говорил мне, что прощение продлевает жизнь. И я согласна. Прощение продлевает жизнь, но не тому, кого прощают, а тому, кто прощает.
Потому что, даже увильнув от работы, ты выбрал занятие полегче.
Разумник не знал, что ответить. Его лицо принимало то одно выражение, то другое. Рабочие услышали мои слова и стали с подозрением поглядывать на Разумника. Я прошла мимо, ко входу в храм. Вокруг стучали молотки, визжали пилы. Давние обиды и демоны изгложут человека до мозга костей. Время и без них с этим прекрасно справляется. Учитель наш Будда всегда говорил мне, что прощение продлевает жизнь. И я согласна. Прощение продлевает жизнь, но не тому, кого прощают, а тому, кто прощает.
Я вошла в массивные двери и растерянно остановилась во дворе, не зная, что делать дальше. Пожилой монах со сломанным носом спросил меня:
Вы ведь хозяйка чайного домика?
Да.
Тогда будьте моей гостьей! Пройдемте в Святилище, я угощу вас чаем.
Я замялась.
Прошу вас. Не бойтесь. Мы вам очень рады.
Ученик монаха в шафрановом одеянии покрывал позолотой чело Учителя нашего Будды. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Где-то грохотал отбойный молоток и переливчато визжала дрель.
Я следовала за монахом по лабиринту двориков, где пахло благовониями и цементной пылью. Мы пришли в тихое помещение. Там стояли статуи Будды и висели свитки. Чайник ждал нас на столе.
Что это за свитки? спросила я.
Каллиграфия, улыбнулся монах. Мое праздное увлечение. На свитке слева написано:
Солнечный луч на моем столе.
Пишу длинное письмо.
А на свитке справа:
Вдали тают горы.
Я их больше не увижу.
Не судите строго мои жалкие любительские потуги. Позвольте налить вам чаю.
Большое спасибо. Наверное, вы теперь счастливы. Столько паломников приезжает в храм.
Монах вздохнул:
Это не паломники. Это туристы. Они даже не заглядывают в храм. Паломников очень мало.
Тогда зачем они приезжают на Святую гору?
Потому что у них есть машины надо же куда-то ехать. Потому что сюда все едут. Потому что правительство объявило Святую гору национальным достоянием.
Партия вас больше не преследует и то хорошо.
Потому что партии выгоднее брать с нас деньги.
Какой-то прохожий насвистывал мотив, исполненный счастья и печали одновременно. Где-то шуршала метла.
Я пришла вот по какому делу. Мой отец
Монах внимательно выслушал меня, время от времени кивая.
Вы правильно сделали, что пришли. Душа вашего отца слишком отягощена злом, поэтому не может покинуть этот мир. Пойдемте, тут есть укромный алтарь, где нам не помешают туристы со своими фотоаппаратами и вспышками. Мы воскурим благовония, и я проведу нужный обряд. Потом подыщем вам уголок, чтобы переночевать. Мы принимаем гостей небогато, но радушно. Как и вы.
На следующее утро монах проводил меня до ворот. Еще один день затерялся в тумане.
Я нащупала кошелек под платком:
Сколько с меня причитается?
Нисколько. Монах почтительно коснулся моей руки. Ни один монах не ушел от вас с пустым животом, даже тогда, когда вместо еды нам приходилось сосать гальку. Когда наступит ваш срок, я сам исполню погребальный обряд, клянусь вам.
Когда ко мне относятся по-доброму, я не могу сдержать слез. Не знаю почему.
Но монахам ведь нужна еда! запротестовала я.
Он махнул рукой в шумящий туман. Там мигали огоньки, гудели невидимые автобусы.
Вот пусть они нас и кормят!
Я поклонилась до земли, а когда разогнулась, его уже не было рядом. Осталась только его улыбка. На обратном пути, спускаясь, я заметила Разумника. Он тащил вверх по лестнице здоровенную кадку с гравием. Лицо его было в синяках и кровоподтеках. Ну что с мужчин взять! Стайка девушек, визжа и смеясь, бросилась через площадь, чуть не сбив меня с ног. Монах был прав: здесь не осталось ничего святого. Святые места теперь прячутся глубже. И выше.
Однажды ко мне в чайную пришел человек. Сказал, что он из партийной газеты, хочет написать рассказ про меня. Я спросила, как он назовет свой рассказ.
«Семьдесят лет социалистического предпринимательства», ответил он.
Семьдесят лет чего? переспросила я.
Он нацелил на меня фотоаппарат, сверкнул вспышкой мне в лицо. Я зажмурилась, а перед глазами все равно замелькали перья феникса.
Социалистического предпринимательства.
Какие-то новые громкие слова. Лучше порасспросите новых громких людей.
Нет, госпожа, наседал он. Я должен выполнить задание. Он отошел назад, навел фотоаппарат на мою чайную. Щелк! Понимаете, вы зачинательница. Первопроходец! Сейчас на Святой горе кто только не зарабатывает, но первой-то эту возможность открыли вы! И вы до сих пор здесь. Просто удивительный сюжет. Бабушка, которая несет золотые яички. Кстати, прекрасный подзаголовок для статьи.
И правда, в летние месяцы народ шел сплошным потоком. На каждом шагу появились чайные, закусочные, лапшевни, киоски с гамбургерами я как-то раз попробовала, ну и дерьмо! И часу не прошло снова проголодалась. У каждого храма теснилось множество ларьков, где торговали пластиковыми пакетами, бутылками и стаканчиками. А потом весь этот мусор оставляли на тропе.
Никакой я не первопроходец, возразила я. А здесь поселилась, потому что деваться было некуда. Что касается денег, то партия прислала своих людей, и они разрушили мою чайную за то, что я зарабатывала деньги.
Нет, это исключено. Вам много лет, вы что-то путаете. Вам изменяет память. Партия всегда поощряла честную торговлю. Вам наверняка есть что рассказать! Ваши рассказы представляют интерес для наших читателей.
Это не моя работа представлять интерес для ваших читателей. Моя работа делать лапшу, заваривать чай. Если вы и правда хотите написать о чем-нибудь интересном, напишите о моем Дереве. На самом деле это пять деревьев в одном. На нем растут миндаль, фундук, хурма, айва и яблоки. «Дерево изобилия»! Так и назовите свой рассказ, чего лучше!