Пять деревьев в одном? переспросил газетный человек.
Да. По правде сказать, яблоки кисловаты. Но все равно! И еще оно умеет разговаривать!
Да что вы?
Он быстро собрался и ушел. Свою дурацкую статью он все же написал, выдумав все от слова до слова. Один монах прочитал мне. Выходило так, что я все время восхищалась мудрым руководством Дэн Сяопина. И не сомневалась, что власти приняли самое правильное решение на площади Тяньаньмэнь, хотя на самом деле я про такую в жизни не слыхала.
Пришлось добавить писателей к списку людей, которым нельзя верить. Писатели все сочиняют.
Ты знаешь, кто я?
Открываю глаза.
На ее прекрасном лице трепещут тени листьев моего Дерева.
Помню, родная, у тебя еще была лилия в волосах. Очень тебе к лицу. Благодарю за письмо. Получила на днях. Монах мне его прочитал.
Она улыбается совсем как на фотографии.
Это твоя правнучка, говорит моя племянница, как будто я обозналась.
Она сама обозналась, но у меня нет сил объяснить ей природу минувшего.
Ты насовсем вернулась в Китай, моя родная?
Да. А Гонконг тоже теперь Китай. Да, насовсем.
Твоя правнучка, тетя, добилась большого успеха в жизни, с гордостью заявляет племянница. Она купила гостиницу и ресторан в долине. На крыше всю ночь, до самого утра, крутится прожектор. Туда приезжают богатеи из самого города. На прошлой неделе останавливался знаменитый киноартист. У нее нет отбоя от самых завидных женихов. Даже партийный секретарь просил ее руки.
Мое сердце разнежилось, как горная кошка, свернувшаяся калачиком на солнышке. Дочь почтит мою память и похоронит меня на Святой горе, лицом к морю.
Я никогда не видела моря. Говорят, в Гонконге мостовые из золота.
Она смеется таким милым, звонким смехом. Заслышав его, я тоже не могу удержаться, хотя смех отдается болью в груди, все сильнее и сильнее.
На мостовых в Гонконге можно найти много чего, только не золото. Мой хозяин умер. Иностранец, юрист в большой компании. Он был ужасно богатый человек и оставил мне много денег. По завещанию.
Чутье умирающей старухи подсказывает мне, что не все это правда.
Мудрость умирающей старухи подсказывает мне, что правда это не все.
Слышу, как моя дочь с племянницей внизу готовят чай. Закрываю глаза и слышу, как цокают костяные копытца.
Струйка дыма раскручивается и, тая, тянется вверх. Вверх, все выше и выше.
Монголия
Мимо поезда вздымались и опускались степные холмы, тянулась целая вечность холмов.
Иногда за окном мелькало поселение круглые шатры, которые в путеводителе Каспара называются «юрты». Лошади щипали траву. Старики неподвижно сидели на корточках, курили трубки. Злобные собаки облаивали поезд, а ребятишки смотрели ему вслед. Они никогда не махали в ответ Каспару, только глядели, как и старики. Телеграфные столбы шагали вдоль рельсов, разветвлялись и исчезали за пустынным горизонтом. Просторное небо напоминало Каспару край, где он вырос, место под названием Зеландия. Каспар тосковал по дому и чувствовал себя одиноким. Я не чувствовал ничего, кроме нескончаемости.
Великая Китайская стена давно осталась позади.
В этой нехоженной затерянной стране я должен был отыскать себя.
Великая Китайская стена давно осталась позади.
В этой нехоженной затерянной стране я должен был отыскать себя.
В купе вместе с нами ехали два пузатых австрийца, которые хлестали водку и обменивались дурацкими шутками на немецком. Этот язык я узнал две недели назад, от Каспара. Австрийцы проигрывали друг другу охапки монгольских денег тугриков в карточную игру под названием криббидж, которой научил их в Шанхае один валлиец, и сопровождали этот процесс виртуозной бранью. На верхней полке сидела Шерри, девушка из Австралии. Она с головой ушла в «Войну и мир». Прежде чем бросить университет, Каспар учился на агрономическом факультете и Толстого не читал. Сейчас он жалел об этом, впрочем не из литературных соображений. Иногда к нам заглядывал швед из соседнего купе, рассказать очередную историю о том, как его облапошили в Китае. Он надоел нам обоим до смерти, а Каспар даже начал сочувствовать китайцам. Кроме шведа, в соседнем купе ехала ирландка средних лет. Она либо смотрела в окно, либо записывала какие-то цифры в черный блокнот. В следующем купе четверо израильтян, две девушки со своими парнями. Они обсудили с Каспаром цены на дешевые гостиницы в Пекине и Сиане, а также очередной всплеск напряженности в Палестине, но, в общем, держались особняком.
Ночь подкралась к земле, растворила ее в тенях и синеве. Через каждые десять-двадцать миль темноту лизали языки костров.
Внутренние часы Каспара отставали на несколько часов, и он решил вздремнуть. Я мог бы отрегулировать его биоритмы, но лучше было дать ему поспать. Он пошел в туалет, ополоснул лицо под краном, почистил зубы и прополоскал рот водой из бутылки, куда для дезинфекции добавил йод. Когда Каспар вышел из туалета, Шерри стояла в коридоре, у входа в наше купе, приникнув лицом к окну.
«Какая красавица!» подумал Каспар и сказал:
Привет!
Привет! Шерри взглянула на моего проводника.
Как «Война и мир»? Если честно, я вообще не читал русских писателей.
Очень длинно.
А о чем?
О том, почему все происходит именно так, как происходит.
А почему все происходит именно так, как происходит?
Пока не знаю. Не дочитала. Очень длинно. Она смотрела, как стекло затуманивается от ее дыхания. Нет, ты глянь! Такой простор и ни души. Почти как дома.
Каспар встал рядом с ней, уставился в окно, а через милю спросил:
А зачем ты сюда приехала?
Она задумалась.
Это край света, понимаешь? Страна, затерянная в центре Азии. Не на западе, не на востоке. Затерянный, как Монголия, вполне могла бы существовать такая идиома. А ты здесь зачем?
В конце коридора захлебывались хохотом пьяные русские.
Сам не знаю. Собирался в Лаос, но вдруг ни с того ни с сего накатило желание поехать сюда. В Монголию! Я долго боролся с собой, но так и не смог себя переубедить. А ведь раньше я даже не думал об этой стране. Наверное, обкурился травки на озере Дал.
По коридору пробежал полуголый карапуз-китайчонок, выкрикивая «зум-зум-зум», что должно было изображать то ли вертолет, то ли лошадь.
Ты давно путешествуешь? спросил Каспар, которому не хотелось, чтобы разговор оборвался.
Десять месяцев. А ты?
В мае будет три года.
Три года? Тяжелый случай! Шерри зевнула во весь рот. Прости, у меня сил больше нет. Сидеть взаперти, ничего не делая, тяжелый труд. Как думаешь, наши австрийские друзья прикрыли свое казино?
Хотя бы прикрыли лавочку по отливке шуток. Тебе крупно повезло, что ты не понимаешь по-немецки.
В купе уже звучал стереофонический храп австрийцев. Шерри защелкнула дверь на замок. Мягкое покачивание поезда убаюкивало Каспара. Засыпая, он думал о Шерри.
Шерри свесилась с верхней полки:
Может, ты знаешь какую-нибудь сказку на сон грядущий?
Каспар неважный рассказчик, и я прихожу ему на помощь.
Да, я знаю одну сказку. Монгольскую. Точнее, притчу.
Замечательно! Я вся внимание, улыбнулась Шерри, и сердце у Каспара ухнуло.
О судьбе мира думают трое.
Первый это журавль. Видите, как осторожно он вышагивает по реке меж камней? Он трясет головой, запрокидывает ее, озирается. Журавль уверен, что если он хоть раз сделает настоящий, твердый шаг, то рухнут могучие деревья, горы сдвинутся с места, земля задрожит.
Второй это кузнечик. Весь день напролет он сидит на камушке и размышляет о потопе. Однажды воды хлынут, вспенятся, закружатся черным водоворотом и поглотят весь мир и все живое. Поэтому кузнечик не спускает глаз с горных вершин следит, не собираются ли там грозовые тучи небывалой величины.
Второй это кузнечик. Весь день напролет он сидит на камушке и размышляет о потопе. Однажды воды хлынут, вспенятся, закружатся черным водоворотом и поглотят весь мир и все живое. Поэтому кузнечик не спускает глаз с горных вершин следит, не собираются ли там грозовые тучи небывалой величины.
Третий это летучая мышь. Она боится, что небо упадет и разобьется вдребезги, и тогда все живое погибнет. Поэтому летучая мышь мечется между небом и землей, вверх-вниз, вверх-вниз, проверяет все ли в порядке.
Вот так все и было, давным-давно, в начале времен.
Шерри уснула, а Каспар все еще пытался понять, откуда пришла ему в голову эта история. Я его успокоил, отвлек, нагнал дрему. Посмотрел, как приходят и уходят его сны. Сначала ему снилось, что он защищает рыцарский замок, построенный из бильярдных киев на песке. Потом приснились сестра и племянница. Вдруг откуда ни возьмись возник отец, толкая по коридору транссибирского экспресса мотоцикл с коляской, набитой купюрами, которые разлетаются в разные стороны. Как обычно, он был пьян, скандалил и требовал от Каспара объяснений: мол, что за игру он ведет и почему присвоил какие-то важные видеокассеты. А Каспар превратился в полуголого карапуза и даже слов таких не знает.
Мое собственное детство прошло у подножия Святой горы. В каком-то сумраке, что, как я потом узнал, продолжалось много лет. Ровно столько, сколько мне потребовалось, чтобы научиться помнить. Я представляю себе птенца, который только-только начинает историю своего «я». Не сразу, совсем не сразу он осознает, что «я», личность, отличается от безличности, от скорлупы. Сначала птенец воспринимает замкнутость окружающего пространства. Потом его органы чувств начинают работать, и он отличает тьму от света, холод от тепла. По мере того как чувства совершенствуются, у птенца возникает стремление к свободе. И вот в один прекрасный день он начинает рваться прочь из вязкой жидкости, из хрупкой скорлупки, пока наконец не окажется за ее пределами, один, в головокружительной реальности, где все изумление, страх, краски, неизвестность.
Но даже в те далекие времена я задавался вопросом: почему я один?
Солнце разбудило Каспара. В уголках глаз застыла корочка высохших слез, во рту стоял противный вкус часовых ремешков. Каспару безумно захотелось свежих фруктов. Австрийцы уже вышли из купе, первыми заняли туалет. Каспар спустил ноги на пол, и мы увидели, что Шерри медитирует. Он натянул джинсы и собрался тихонько выскользнуть из купе, чтобы ее не беспокоить.
Доброе утро! И добро пожаловать в солнечную Монголию, пробормотала Шерри со своей полки. Прибываем через три часа.