Потом она смотрела, как Тед рыдал над птицами, сгорбившись и закрыв руками лицо. Она и сама глубоко внутри испытывала скорбь. То, что ей пришлось сделать, было действительно ужасно.
И вот теперь Ди, спотыкаясь, идет за Лулу. Хватается за тоненькие, наполненные жизненной влаги веточки и упорно гонит себя вперед.
Остановись! кричит она. Ну же, Лулу, не бойся. Это Ди Ди.
Небо окрашивается в багровые тона, солнце превращается в обжигающий, закатывающийся за горизонт шар. Ди задыхается, ее пальцы, без конца цепляющиеся за ветки, опухли. Она несколько раз моргает, пытаясь избавиться от черноты, наползающей по краям в поле зрения.
«Ну давай же, Ди Ди».
Ее рвет, но останавливаться нет времени. Вместо этого Ди опять переходит на бег и на этот раз рвется вперед даже быстрее, грациозно петляя среди деревьев, настолько плавно проносясь над кочковатой землей и сухими ветками, что ее ноги в конечном итоге отрываются от земли. Она безмолвно и стремительно летит вперед, стрелой прорезая воздух. В ушах один только ветер да пестрая лесная какофония: цикады, голуби, листья. «Почему я не знала, что умею летать? думает она. Ну ничего, научу Лулу, и мы полетим над миром, никогда не опускаясь на землю. Сможем таким образом быть вместе, и тогда меня никто не поймает. У меня будет время объяснить ей, почему я поступила именно так, а не иначе».
На вершине следующего холма Ди видит Лулу, силуэт которой отчетливо просматривается на фоне низко нависшего над землей солнца. Крохотная фигурка в соломенной шляпе. Кроме белых шлепанцев на ногах ничего разобрать нельзя. Ди устремляется к ней, со свистом прорезая воздух, и проворно опускается на травянистый склон.
Лулу поворачивается, и Ди видит, что у нее нет лица. Из ее головы стаей рвутся красные птицы. Ди вопит и закрывает ладонью глаза.
А когда, наконец, набирается храбрости опять их открыть, обнаруживает, что вновь стоит одна в лесу. Опять наступила ночь. Ди в ужасе смотрит по сторонам. Где это она? Ей долго пришлось идти? Она опускается на колени. И ради чего все это было? Где Лулу? Где долгожданные ответы? От ужаса и тоски из груди Ди рвется крик. Но на фоне капели дождя он не громче шелеста бумаги. Щеке холодно. Она лежит на лесной подстилке, скользкой после ливня. Ее рука распухла, почернела и отяжелела, как каменная глыба. «Я умираю, думает она, а мне лишь хотелось, чтобы в мире свершилось немного правосудия».
Когда в ее глазах клубятся черные тучи, а сердце все медленнее отбивает ритм, она будто чувствует едва заметное прикосновение к голове. Ей мерещится запах солнцезащитного крема, сахара и теплых волос. «Прости меня, Лулу», пытается сказать она, но сердце в ее груди останавливается. Ди больше нет.
Ее останки лежат вдали от любых троп. Черная, распухшая от яда рука по-прежнему сжимает баллончик с желтой краской.
Прилетают птицы, приходят лисы, койоты, медведи и крысы. И то, что когда-то было Ди, удобряет землю. Ее разбросанные кости исчезают под слоем жирного, тлеющего перегноя. Под раскидистыми деревьями не бродит ее призрак. Что сделано, то сделано.
Тед
Могу точно сказать, что я жив, потому как отчетливо вижу на выложенном плиткой полу макаронину. После смерти может произойти многое, как хорошее, так и плохое, но спагетти на том свете точно никто не разбрасывает. Больничную койку мягкой не назовешь, стены обшарпаны, в воздухе витает аромат обеда. На меня смотрит какой-то человек. В его волосах цвета апельсинового сока играют блики света.
Тед
Могу точно сказать, что я жив, потому как отчетливо вижу на выложенном плиткой полу макаронину. После смерти может произойти многое, как хорошее, так и плохое, но спагетти на том свете точно никто не разбрасывает. Больничную койку мягкой не назовешь, стены обшарпаны, в воздухе витает аромат обеда. На меня смотрит какой-то человек. В его волосах цвета апельсинового сока играют блики света.
Привет, произносит он.
А где женщина? спрашиваю я. Соседка. Она все звала какую-то девочку. Ей было совсем плохо.
Судя по виду, ее укусила в руку змея. Думаю, она воспользовалась отсасывателем из моего рюкзака, но ведь любой знает, что толку от них никакого. Я сам не знаю, зачем таскаю его с собой. Воспоминания в голове путаются, но с соседкой явно было что-то не так как физически, так и морально.
Когда я вас нашел, рядом с вами никого не было, говорит он и внимательно смотрит на меня.
Я отвечаю ему таким же пристальным взглядом. Как вообще принято разговаривать с человеком, который спас тебе жизнь?
Как вы меня обнаружили? спрашиваю я.
Кто-то пометил деревья желтой краской. Поскольку я работаю егерем в округе Кинг, мне это не понравилось, ведь она очень токсична. Я пошел по следу, чтобы это дело запретить. Моя собака унюхала кровь, пошла по следу и привела к вам.
Появляется врач, а человек с апельсиновыми волосами выходит в холл, за пределы слышимости. Доктор молод и утомлен.
Вам, похоже, лучше. Давайте-ка посмотрим.
Каждое его движение размеренно и спокойно.
Мне хотелось бы спросить вас по поводу тех таблеток, которые при вас нашли, произносит он.
Да-да, отвечаю я, и на меня пеленой опускается тревога, они мне нужны, благодаря им я сохраняю спокойствие.
Видите ли, говорит он, лично я в этом не уверен. Вам их прописал врач?
Ну да, и сам мне их дал у себя в кабинете.
Не знаю, где их взял ваш доктор, но я бы на вашем месте их больше не принимал. Их прекратили выпускать лет десять назад. У них весьма значительные побочные эффекты. Галлюцинации, потеря памяти. Частый побочный эффект лишний вес. Поэтому я был бы рад предложить вам альтернативу.
Да? Но я не смогу позволить себе что-то другое.
Он вздыхает и садится на койку, хотя я доподлинно знаю, что это не положено. Мамочка сейчас бы расстроилась. Но поскольку доктор выглядит измотанным, я ничего не говорю.
Это сложно, продолжает он, и средств не хватает, и фондов. Но я все равно принесу вам анкету. Возможно, вам полагаются какие-то льготы.
Потом неуверенно добавляет:
Меня беспокоят не только таблетки. У вас на спине, на руках и ногах множество шрамов от ожогов. Кроме того, на теле немало рубцов от швов. Обычно это свидетельствует о множественном хирургическом вмешательстве в детстве, но в вашей медицинской карте ничего об этом нет. Из нее следует, что вы вообще никогда не обращались к врачу.
Он внимательно смотрит на меня и говорит:
Все это надо кому-то показать. Чтобы с вами больше так не обращались.
Мне даже в голову никогда не приходило, что Мамочку могли бы остановить. Я на миг задумываюсь и говорю:
Не думаю, что это возможно.
Но мне приятно, что ему не все равно.
Я могу направить вас к специалисту, способному в подробностях изучить историю вашей болезни. Вы сможете рассказать обо всем что с вами произошло. Это никогда не поздно.
В его голосе слышится неуверенность, и я понимаю почему. Иногда действительно слишком поздно. Похоже, что я наконец улавливаю разницу между «теперь» и «тогда».
Давайте в другой раз, произносят мои губы, на данный момент я несколько подустал от лечения.
Судя по виду, он хочет сказать что-то еще, но все же молчит, за что я ему так благодарен, что из моих глаз тотчас катятся слезы.
Человек с апельсиновыми волосами приносит мне из магазина подарков зубную щетку, спортивные штаны, футболку и немного белья. Тот факт, что он приобрел для меня трусы, немного смущает, но они и правда мне нужны, потому что вся моя одежда от крови пришла в негодность.
Приходят другие врачи и пичкают меня какими-то лекарствами, от которых окружающий мир будто погружается под воду. Остальные, кто со мной, тоже сохраняют спокойствие. Впервые за много лет воцаряется тишина. Но я знаю, что они никуда не делись. Мы все то тихо выпадаем из временного потока, то обратно в него вливаемся.
В окна виднеются высокие, сверкающие на солнце здания. Чувствуется, что лес отсюда далеко-далеко. Я прошу открыть окно, однако медсестра отвечает отказом, объясняя, что волна жары уже спала. Этот уголок света возвращается к своей холодной, темно-зеленой натуре. У меня такое чувство, будто я возвращаюсь с войны домой.
В окна виднеются высокие, сверкающие на солнце здания. Чувствуется, что лес отсюда далеко-далеко. Я прошу открыть окно, однако медсестра отвечает отказом, объясняя, что волна жары уже спала. Этот уголок света возвращается к своей холодной, темно-зеленой натуре. У меня такое чувство, будто я возвращаюсь с войны домой.
Медсестры улыбчивы и очень со мной милы. Я всего лишь неловкий увалень, который ранним утром отправился в лес, там поскользнулся и упал на собственный охотничий нож.
Когда я в следующий раз просыпаюсь, рядом опять сидит человек с апельсиновыми волосами. От присутствия в палате постороннего мне полагается чувствовать себя неуютно, но ничего такого в моей душе нет. Он парень мирный.
Как вы себя чувствуете? спрашивает он.
Лучше, отвечаю я, и это действительно так.
Должен вас спросить продолжает он. Вы действительно поскользнулись и упали на нож или все же нет? Когда я пытался остановить кровь, в ваших глазах появилось странное выражение. Вы будто жалели, что вам Ну помешали умереть Да вы и сами знаете.
Это сложно объяснить.
Мне к сложностям не привыкать.
Он снимает кепку и чешет голову, после чего его волосы торчат в разные стороны рыжими шипами. У него усталый вид.
Как говорят, если ты спас кому-то жизнь, то теперь должен нести за него ответственность.
Скажи я ему правду, мы, вероятно, больше никогда не увидимся. Но я так устал скрывать свою истинную природу. Мой мозг, сердце, кости от этого вконец обессилели. Мамочкины правила ничего хорошего мне не принесли. Тогда что я теряю?
Настороженно шевелится Лорен.
Ну что, может, начнем? спрашиваю ее я.
Лорен
Вот как произошла та история с мышью, когда Тед обнаружил в себе потайной уголок.
Для Малыша Тедди ночь всегда была особенным временем суток. Он любил спать под теплым Мамочкиным бочком, прижимаясь к ее белой рубашке. Но перед этим она всегда обрабатывала его раны. Когда-то такое случалось, наверное, раз в месяц, но потом Тедди стал приносить столько порезов, один хуже другого, что Мамочке приходилось зашивать их каждую ночь. Сам он не видел в них ничего серьезного, некоторые и вовсе казались царапинами, но она говорила, что именно они как раз и опаснее других. Поэтому каждый раз по новой она их вскрывала, промывала, а потом зашивала. Тедди понимал, что Мамочка должна это делать, что он, такой неуклюжий, сам во всем виноват. Но всегда страшился момента, когда она включит на прикроватном столике лампу и повернет ее под нужным углом. Затем Мамочка ставила поднос, на котором сверкали ножницы, скальпель, шарики ваты и бутылка, пахнувшая примерно так же, как Папочкина выпивка. Мамочка надевала белые, облегающие руки второй кожей, перчатки и бралась за работу.