А поскольку невозможно отличить север от юга, определиться с какой бы то ни было точкой отсчета: башней, перекрестком, магистралью мы пытаемся отметить в уголке мозга что-то отражающее этот хаос: пучок электрических кабелей, перепутанных с бамбуком, забегаловки, затерявшиеся посреди перекрестка, армада двухколесного транспорта, преодолевающего водные потоки из переполненных водостоков, запах чеснока, обволакивающий аллеи кокосовых пальм, стук поезда, проезжающего по железнодорожному подвесному пути, кусочек девственного леса, забытого между двух жилых зданий. И так далее.
Чем является объект нашего путешествия этой зимой 2014 года, мы осознали несколько дней спустя, когда приземлились в Бангке, в четырехстах километрах к северу. Еще в самолете перед нами открылось зрелище тысяч кратеров, что заставляло думать о дожде из метеоритов, обрушившемся на этот большой остров размером с парижский регион. На самом деле речь идет о шахтах олова, в глубине которых тысячи маленьких рук работают для процветания черного рынка. А также офшорных шахтах, поверх которых качаются на воде тысячи деревянных домиков. С этих ковчегов судьбы молодые люди погружаются на глубину двадцати метров с трубкой во рту, соединенной с воздушным компрессором. Они скоблят дно и с вытяжным аспиратором поднимают песок на поверхность. Сырье отделяется от руды с помощью небольшого сортировочного аппарата, установленного на баржах.
Бангка это первый мировой центр по производству олова, металла серебристого цвета, необходимого в «зеленых» технологиях и современной электронике солнечных и электрических батареях, мобильных телефонах, цифровых экранах[291] Каждый год в мире добывается более 300 000 тонн олова. Индонезия с 34 % мирового производства поднимается на первое место среди стран-экспортеров этого высокотехнологичного материала, который, однако, не относится к редким металлам. В Индонезии хорошо поняли выгоду, которую можно извлечь из этого ценного ресурса, и, начиная с 2003 года, «олово стало первым минералом, составившим предмет эмбарго[292], объясняют в PT Timah, одной из основных горнодобывающих индонезийских групп.
А поскольку невозможно отличить север от юга, определиться с какой бы то ни было точкой отсчета: башней, перекрестком, магистралью мы пытаемся отметить в уголке мозга что-то отражающее этот хаос: пучок электрических кабелей, перепутанных с бамбуком, забегаловки, затерявшиеся посреди перекрестка, армада двухколесного транспорта, преодолевающего водные потоки из переполненных водостоков, запах чеснока, обволакивающий аллеи кокосовых пальм, стук поезда, проезжающего по железнодорожному подвесному пути, кусочек девственного леса, забытого между двух жилых зданий. И так далее.
Чем является объект нашего путешествия этой зимой 2014 года, мы осознали несколько дней спустя, когда приземлились в Бангке, в четырехстах километрах к северу. Еще в самолете перед нами открылось зрелище тысяч кратеров, что заставляло думать о дожде из метеоритов, обрушившемся на этот большой остров размером с парижский регион. На самом деле речь идет о шахтах олова, в глубине которых тысячи маленьких рук работают для процветания черного рынка. А также офшорных шахтах, поверх которых качаются на воде тысячи деревянных домиков. С этих ковчегов судьбы молодые люди погружаются на глубину двадцати метров с трубкой во рту, соединенной с воздушным компрессором. Они скоблят дно и с вытяжным аспиратором поднимают песок на поверхность. Сырье отделяется от руды с помощью небольшого сортировочного аппарата, установленного на баржах.
Бангка это первый мировой центр по производству олова, металла серебристого цвета, необходимого в «зеленых» технологиях и современной электронике солнечных и электрических батареях, мобильных телефонах, цифровых экранах[291] Каждый год в мире добывается более 300 000 тонн олова. Индонезия с 34 % мирового производства поднимается на первое место среди стран-экспортеров этого высокотехнологичного материала, который, однако, не относится к редким металлам. В Индонезии хорошо поняли выгоду, которую можно извлечь из этого ценного ресурса, и, начиная с 2003 года, «олово стало первым минералом, составившим предмет эмбарго[292], объясняют в PT Timah, одной из основных горнодобывающих индонезийских групп.
Первым из очень длинной серии Начиная с 2014 года, все минеральные ресурсы Индонезии, от никелевого песка, алмазов и до золота, перестали экспортироваться в необработанном состоянии, так как «руды, которые мы теперь не продаем, говорят нам индонезийские власти, завтра появятся в виде готового продукта». Как и в Китае, такая политика прекрасный рычаг для создания богатства. Если бы они таким образом сохраняли добавочную стоимость, доходы были бы, по некоторым расчетам, для железа выше в четыре раза, для олова и меди в семь раз, в восемнадцать раз выше для бокситов и в двадцать раз для никеля.
Индонезийцы сделали намного больше, чем просто воспроизвели китайскую схему: развиваясь, они ввели как новшество зачаток финансового национализма. В 2013 году Джакарта открыла Indonesia Commodity and Derivatives Exchange (ICDX) Индонезийскую товарную биржу, цель которой фиксировать курс олова без «диктата» London Metals Exchange (LME) огромной международной биржи металлов. «Наша цель контролировать и стабилизировать курс», объясняет Мегэн Виджаджа (Megain Wijaja), молодой директор ICDX, которая считает, что курсом олова кто-то постоянно манипулирует. Отныне все экспортируемое олово должно быть сначала обменено на бирже Джакарты.
Последствия такой политики Джакарты еще обсуждаются. По мнению Виджаджи, теперь волатильность курса олова всего 8 % в год против 2030 % в прежние времена. Лондонский аналитик, напротив, считает, что цены, устанавливаемые LME, остаются ориентиром, и не приходится думать, что такой порядок вещей скоро изменится[293]. Тем не менее он признает: «То, что сделала Индонезия действительно оригинально». Чтобы поддержать свою промышленную политику, архипелаг нуждается в развитии дорожных сетей, инфраструктуры энергораспределения, портов, вокзалов и аэропортов. А еще для того, чтобы погасить такие инвестиции и перевести их в долгосрочные вложения, необходимо, чтобы курс руды был достаточно высоким и стабильным.
Вместо того чтобы снова приложить к этому невидимую руку рынка, Индонезия задирает нос, составляя заговор и пытаясь воздействовать непосредственно на биржевые механизмы.
Другие азиатские страны тоже вдохновились такой политикой: так, в 2015 году Шанхайская биржа перспективных товаров (Shanghai Futures Exchange) включала олово в список металлов, которые могут быть проданными на рынке до определенного срока[294].
Вместо того чтобы снова приложить к этому невидимую руку рынка, Индонезия задирает нос, составляя заговор и пытаясь воздействовать непосредственно на биржевые механизмы.
Другие азиатские страны тоже вдохновились такой политикой: так, в 2015 году Шанхайская биржа перспективных товаров (Shanghai Futures Exchange) включала олово в список металлов, которые могут быть проданными на рынке до определенного срока[294].
Малайзия сделала то же самое в 2016 году[295]. Другие биржевые площадки также внедряют платформы продажи (trading) меди, никеля и цинка[296]. Тем не менее, индонезийский национализм рудных ресурсов не добился такого успеха, как его китайский аналог. Причина состоит в том, что Джакарта не переносит эти действия в политику. Огромные инвестиции, необходимые для развития промышленности, запоздали, торговый баланс архипелага начал колебаться и стала увеличиваться неплатежеспособность. В 2017 году страну заставили смягчить свою стратегию и снова разрешить экспорт нескольких руд[297]. Одной из основных причин этой неудачи является стоимость сырья. На самом деле большинство политиков-националистов ориентировались на те времена, когда весь мир жил в «суперцикле сырья», пятнадцать лет «жирной» жизни, начавшейся в 2000-е годы, в течение которых стоимость достигала головокружительных вершин. Эти данные рынка оказали плохую услугу странам-покупателям, в то время как продающие страны находились в сильной позиции, подстегивая свои националистические инстинкты.
Но в 2004 году этот цикл был прерван. Отношения торговых сил между странами-потребителями и странами-производителями расстроились, и последние начали долго думать, прежде чем инвестировать в разработку новых производственных связей. Некоторые считают, что прежний порядок уходит в прошлое, но еще не сказал своего последнего слова. По крайней мере, желание развивающихся стран процветать так же сильно, как и страны ОБСЕ, не может быть преодолимо, как и три века назад, когда Запад расцвел благодаря появлению Нового Света[298]. Сегодня Запад хотел бы направить всю планету к бережливости и скромности потребления. Но как сделать, чтобы это услышали миллиарды людей, мечтающих весь день потреблять мясо, пить шампанское и путешествовать, чтобы сделать семейное фото на фоне Эйфелевой башни?
С точки зрения развивающихся стран, редкие металлы это намного больше, чем рычаг получения наслаждения. И на самом деле это явление неизбежно распространяется: в 1998 году, после многолетней борьбы, канаки, сторонники независимости Новой Каледонии добились сохранения в своих руках большей части заводов массива Кониамбо, самого большого месторождения никеля на планете. Последствия таковы: местная обработка руды, синоним добавочной стоимости это выгода для местного населения. Подобная тенденция распространилась на Камбоджу, Лаос, Филиппины и даже на африканские страны, тоже вошедшие во вкус. «Там создается промышленность по переработке фосфатов для изготовления удобрений, предназначенных для африканцев, подчеркивает Мустафа Терраб (Mostafa Terrab), президент и генеральный директор (PDG) марокканской службы фосфатов. Весьма вероятно, что это переместится и на другие сектора промышленности. У Африки нет другого выбора, кроме индустриализации[299]». Это мнение совпадает с докладом «African Mining Vision 2050[300]», озвученным на двенадцатом саммите Африканского союза в 2009 году. Речь идет о том, чтобы сделать из шахт фактор внутреннего роста совместно со смежным проектом перехвата наиболее значительной части добавочной стоимости. Однако они пока далеко от оптимальных результатов, поскольку только 15 % горнодобывающей продукции Африки остается сегодня на черном континенте. Но такое развитие неизбежно поддерживает возрастающий вес Африки в мировом ВВП. Впрочем, это больше не единственная промышленная или политическая цель, это стало теперь нравственной проблемой справедливого распределения всеобщего мирового блага, называемого природными ресурсами. А международные институты отныне направляют страны к согласию[301].