Я не пойду с вами, дети. Ступайте, да побыстрее, а плакать будем потом, когда все это кончится.
Парк окаймляли дома и магазинчики. Где-то сладостно звонил церковный колокол. Географически мы были все там же просто перескочили через время, но очутились в совершенно другой стране. Горацио выудил из кармана солнечные очки, водрузил их на нос, чтобы спрятать пустые зрачки, и вроде бы на безупречном французском осведомился у прохожего, как пройти на вокзал.
За мной, скомандовал он. Ни о чем не думайте, ничего не говорите. Просто идите.
Мы беспрекословно повиновались. Может, он и тварь, но верность свою доказал не хуже любого странного, вот что я вам скажу. Почти бегом мы кинулись по улице, застроенной симпатичными магазинчиками. Стояла жара, и мы содрали с себя тяжелые шинели и побросали на землю. Очевидцы, конечно, вытаращились, но ненадолго возможно, исторические реконструкторы, работавшие с эпохой Первой мировой, были тут обычным делом. В любом случае мнение нормальных как-то совсем перестало меня волновать.
Ты правда думаешь, что он мертв? спросил Гораций, нервно оглядываясь.
В него всадили десять миллиардов пуль, отозвался Енох. Фашисты сделали из него фарш для пирога.
Если пули берут пустот, есть вероятность, что и против него они хороши, рассудила Эмма.
Я сам, лично, видел, как Мурнау выпотрошило но что-то все равно болталось на задворках разума и свербело в мозгу. Он все-таки был не пусто́та и даже, возможно, уже не смертный кто его знает. Но обременять других своими сомнениями я все равно не стал: у нас и так забот полон рот.
На вокзале мы купили билеты до Лондона (у Горацио обнаружились деньги) и сели в почти пустом зале ожидания: поезд должен был вскоре подойти. Юлиус стенал себе под нос о погибшей имбрине; рядом, положив руку ему на коленку, расположился Гораций и бормотал ему что-то утешительное. Эмма принесла из кафе салфеток и занималась ссадиной на руке у Еноха, который, конечно, морщился и сыпал жалобами. Эддисон мужественно нюхал воздух вдруг опасность подбирается! и пытался бдить, но его маленькие глазки закрывались сами собой.
Я сам, лично, видел, как Мурнау выпотрошило но что-то все равно болталось на задворках разума и свербело в мозгу. Он все-таки был не пусто́та и даже, возможно, уже не смертный кто его знает. Но обременять других своими сомнениями я все равно не стал: у нас и так забот полон рот.
На вокзале мы купили билеты до Лондона (у Горацио обнаружились деньги) и сели в почти пустом зале ожидания: поезд должен был вскоре подойти. Юлиус стенал себе под нос о погибшей имбрине; рядом, положив руку ему на коленку, расположился Гораций и бормотал ему что-то утешительное. Эмма принесла из кафе салфеток и занималась ссадиной на руке у Еноха, который, конечно, морщился и сыпал жалобами. Эддисон мужественно нюхал воздух вдруг опасность подбирается! и пытался бдить, но его маленькие глазки закрывались сами собой.
А что будет, если у нас не получится? спросила Себби.
Ничего особенного. Енох всосал воздух: ему опять ткнули куда-то не туда. Каул захватит странный мир, поработит нас всех и превратит эту реальность в сплошную бойню.
И это если он будет в хорошем настроении, вставила Эмма.
У нас все получится. Гораций ободряюще похлопал ее по плечу.
Это еще почему? Ты во сне видел?
Просто потому, что по-другому нельзя.
Все были измождены до каких-то поистине немыслимых пределов. События последних часов уже начали просачиваться через защитные барьеры психики. Но, несмотря на весь пережитый ужас и боль, я твердил себе, что мы возвращаемся в Лондон сильнее, чем были. С нами теперь трое из семи что еще нужно? И плюс Горацио. Он сидел, прямой как палка, и каждые несколько секунд дергал головой то в сторону входной двери, то в сторону платформы эдакий добрый Терминатор, защитник детей.
Наконец, на ближний путь подошел поезд. Мы ввалились в купе, заняв его целиком и собрав по дороге еще порцию недоуменных взглядов от публики. Впрочем, удивленные взгляды окружающих стали уже совершенно обычным делом и не стоили внимания. Не успели мы сесть, как Эмма всплеснула руками и произнесла всего два слова:
Имбрины! Акр!
Мисс Шилоклювка, когда мы видели ее последний раз, выглядела слабее прежнего, а крепость щита напрямую зависела от того, чтобы все двенадцать имбрин оставались в форме. Мисс Буревестник сказала, что силы Каула уже собираются
Интересно, чего они ждут? спросила Бронвин.
Рождения армии пустот Каула, сказал Горацио. Он сейчас делает их в Абатоне. В каждой пусто́те содержится душа, украденная из кувшинов душ.
Я думал, он не может ими манипулировать, заметил я.
В своей новой, воскрешенной форме очевидно, может. И даже до такой степени, чтобы видоизменять их природу.
Поэтому-то мы их и видим? уточнил Гораций.
Именно, кивнул его почти что тезка. И поэтому они бронированные, крупные и, он повернул очки в мою сторону, их труднее подчинить.
Я резко почувствовал себя никчемным. Меня оценивали, осуждали хотя, понятное дело, он не это хотел сказать.
Но ты же держал одну из них под контролем, возразил я. Ты говорил с ней.
На это ушло много времени, но да. Я много дней провел рядом с этой пусто́той, постепенно научился их новому языку. Но все равно они куда более неподатливые, чем были мы.
Мы это, стало быть, Горацио в его предыдущем облике.
Каково это, тихо спросила Эмма, наклонившись к нему, быть пусто́той?
С минуту он раздумывал.
Пытка, сказал он наконец. Все какое-то недоделанное, полуоформленное. Твое тело, разум твои мысли. Ты такой голодный, что у тебя даже кости ощущаются пустыми. Единственное доступное облегчение этой муки когда ты ешь. Лучше всего человека, а еще лучше странного. Но и так это ненадолго.
Но в таком случае ты должен был ненавидеть Эйча, разве нет? вмешалась Нур. За то, что держал тебя таким так долго?
Да, сразу же ответил Горацио и повесил голову. Но и нет. Все пусто́ты ненавидят своих хозяев. Но он помог мне развить разум. Научил читать и понимать английский. И думать хоть о чем-то еще, кроме голода. Я понимаю, почему он меня оставил при себе, почему нуждался во мне. И со временем я даже полюбил его хотя и продолжал ненавидеть.
Поезд содрогнулся и медленно стал набирать ход. Скамейки и касса на платформе неторопливо поплыли назад.
А ты можешь научить меня их новому языку? спросил я Горацио.
Можно попробовать. Но это не столько интеллектуальный процесс, сколько интуитивный, что ли. Надо как бы настроиться.
Можно попробовать. Но это не столько интеллектуальный процесс, сколько интуитивный, что ли. Надо как бы настроиться.
Я все равно попытаюсь, твердо сказал я.
Только один вопрос, пока вы не занялись лингвистикой, вмешалась Нур. Когда ты говоришь «армия пустот», о каком количестве идет речь?
О десятках, по меньшей мере, сказал Горацио. Может, и больше.
Он погрузился в недолгое задумчивое молчание. Станция за окном сменилась необозримыми цветущими полями.
Они почти все уже родились. Час вот-вот пробьет.
Енох фыркнул.
Час вот-вот пробьет, повторил он замогильным голосом. Все твари изъясняются, как злодеи в хоррорах?
Горацио поднял одну бровь.
Если бы у меня еще были мои языки, сказал он, ты бы сейчас заработал хорошую оплеуху ими всеми.
Енох немного побледнел и как-то даже вжался в спинку сиденья.
Через мгновение на ноги вскочил Гораций.
Товарищи? Он прилип носом к оконному стеклу; голос звучал почему-то очень тонко. Что это там такое?
Мы сгрудились у него за спиной. Далеко в чистом поле параллельным ходом двигался человек и двигался очень быстро. До пояса он был голый и, кажется, ехал на вращающейся колонне из пшеницы и желтых цветов.
Это он, не веря своим глазам, прошептала Эмма.
Вот черт, выразилась Бронвин.
Мурнау неотвратимо тек над полем в нашу сторону, а поезд ох, он только начал набирать скорость.
Я думал, это скоростной поезд! возопил Енох и заколошматил кулаком по стеклу. Давай уже, наддай!
Мурнау приближался, поезд разгонялся, но очень лениво. Мы прогрохотали над дорожной развязкой и мимо парковки; он не отставал. Торнадо, заменявшее ему ноги, посерело, оставляя за собой след из развороченного асфальта. Дальше по курсу попался автомобиль, и его тоже пропустило через этот адский блендер.
Я здесь сидеть не буду, процедил Енох сквозь зубы. Пойду приведу в чувство машиниста.
Он выбежал из купе. Мы тоже высыпали вслед за ним в узкий проход и дружно кинулись бежать вдоль всего поезда в тщетной попытке убраться подальше от Мурнау. Мы скакали из вагона в вагон, мимо обалдело глядящих на нас пассажиров, большинство из которых и понятия не имело о кошмаре, с каждой минутой растущем прямо у них за окном.
Поезд дернулся и наконец-то начал набирать скорость.
О, слава богу! вскричал в сердцах Гораций.
Мы остановились это был вагон-ресторан и прилипли к окнам. Мурнау начал отставать. Он собрался с силами, вложился в еще один рывок и ринулся на нас но распался в воздухе, окатив поезд цветами, землей и мелкими автомобильными запчастями.
А мы покатили вперед на скорости пятьдесят-шестьдесят миль в час, оставив позади то, что от него осталось.
Рухнув на сиденья в своем купе, мы захлопнули дверь и попытались успокоиться. Каулу больше нечего было нам предъявить, заверил я остальных по крайней мере, пока мы не доберемся до Акра.
Енох расстегнул рубашку, и на диван вывалился десяток сэндвичей, которые он успел уворовать из вагона-ресторана. Никто не имел ничего против. Хлеб из петли мисс Крачки нам пришлось бросить на полях Первой мировой, вместе с тяжелыми рюкзаками, а между тем все уже адски проголодались. После того как переживешь какие-нибудь жуткие события, так частенько бывает.
Кстати о жутком. Я бросил даже пытаться как-то переварить то, что с нами случилось. Меня просто окатило приливом каких-то совершенно диких событий, накрыло с головой, и согласия у меня никто не спрашивал Если мы выживем, у меня, наверное, разовьется нервный тик ну, или вернутся старые знакомые кошмары, которые так успешно отравляли мне жизнь в прошлом. Может быть, когда-нибудь, в один прекрасный день какой-нибудь психотерапевт поможет мне развязать этот узелок с ужасами и тогда Не нанятый родителями чудак из нормальных и не замаскированная тварь, а приличный странный терапевт. Я спросил друзей, есть ли в странном мире такая вещь, как мозгоправ, но они как-то странно на меня посмотрели, а объяснять, что к чему, у меня совсем не было настроения.