Она потянулась, громко зевнула, повернулась на бок и открыла глаза. На стене висела картина. Ее портрет. Муж заказал его по фотографии очень и очень известному художнику. Хорошему, надо сказать, художнику. И дорогому. Портрет удался тот бородатый умелец ухватил самое главное грусть и печаль в глазах. Портрет так и назвал «Странная женщина».
Она действительно там, на портрете, была странной отрешенной, что ли. Такая вот взглядом в себя. Словно ищет там, в себе, ответ на свои вопросы, что ли? И никак не может найти.
Она долго смотрела на картину, а потом кивнула и спросила:
Ну что, дорогая? Ты как? А давай-ка Давай-ка попробуем по-другому? Порадостней как-то. Повеселей. Может, получится, а?
Ей вдруг захотелось позвонить мужу. Это бывало нечасто, звонила она ему только по неотложным, вдруг возникшим делам. Ну, когда нельзя повременить. Понимала муж занят, и занят серьезно. Да и потом зачем звонить просто так? Это у них было не принято.
Она взяла в руки мобильный, но почему-то задумалась. А может, ну их, порывы? Не ее это как-то. Совсем не ее. Он, не приведи господи, удивится, насторожится и даже испугается. И что она ему скажет? Что? Я соскучилась, милый? Хотела услышать твой голос? Спросить, как дела? Или когда ты приедешь и что приготовить на ужин?
Бред. Точно его хватит кондратий. Не приведи господи. Она отложила трубку и снова закрыла глаза.
Подумала: а ведь не только себе она не дает быть счастливой. И ему ведь в том числе. Ну разве бы он не обрадовался ее неожиданному звонку? Разве ему не было бы приятно услышать, что она по нему соскучилась?
Дура какая, господи! На шестом десятке дура! Зашоренная, закомлексованная, трусливая дура. Себе не дает воли и другим не дает.
А ведь она и вправду соскучилась по нему. Вот как бывает оказывается.
Ну, день открытий просто! Познаний, что ли. В смысле познай себя, и откроешь других. И никак не иначе.
Спасибо за все и прости!
Больницы шли чередом. Передышки были недолгими и почти не приносящими ощущения жизни. Нет, он пытался. Пытался жить по-прежнему. Но не получалось. Все его жалкие попытки хоть как-то соответствовать статусу мужа проваливались в тартарары. Сил было мало. Почти совсем не было сил. А жизнь в деревенском доме, как вы понимаете, предполагает Когда в доме здоровый мужчина, все это не кажется страшным. Обычное дело наколоть дров и сложить в поленницу. Принести ведер эдак пять воды это если нет стирки, а так, на готовку и чай. Ну и всякое по мелочам: проводка, прохудившаяся крыша, покосившаяся дверь в сенях, выскочившая половица. А он он не мог. Все это стало так тяжело и так не по силам
Ну и, естественно, начались страдания. Жена не попрекнула ни разу. Ни жена, ни теща. Та, простая деревенская баба, безусловно ценившая в мужике физическую силу, от которой зависела жизнь семьи, ни разу не бросила на него ни одного косого и недовольного взгляда.
А жена та только сводила брови, таща очередное ведро от колодца или взмахивая топором над поленом.
И снова ни грамма раздражения, ни толики недовольства, ни слова попрека.
Но разве это могло облегчить его муки? Однажды он сказал жене, что хочет уехать к матери и Прокофьичу на заимку.
Помирать там собрался? сдвинула брови она и помотала головой. Нет, мой милый. Здесь твой дом и твоя семья. И отпускать туда я тебя не готова! Слышишь?
Зря, бросил он и отвернулся к стене, ты не права. Потом резко повернулся и посмотрел на нее: Слушай, Лен! А зачем тебе это все?
На лице ее отразилось такое недоумение и непонимание, что сведенные брови тут же взлетели вверх.
Она медленно покачала головой.
А ты глупый, Саня! сказала она, чуть улыбнулась и медленно выдохнула. Очень ты глупый, мой муж. Хоть и москвич, и образованный вроде. Книжек столько прочел. Мне и не снилось. А как был дурнем, так и остался. И она улыбнулась. Ты мне муж? Или кто?
Или кто, хрипло ответил он, какой из меня муж, Лена? И еще я, он закашлялся от волнения, и еще я обуза тебе. Наказание господне. Вот кто я, Лен!
Смотреть на нее было страшно, и он отвернулся.
Как есть дурак, снова вздохнула она и тяжело поднялась с табуретки.
Он поймал ее за руку.
Сядь, попросил он.
Она послушно и осторожно села.
Я ведь он помолчал, ничего хорошего тебе и не дал. Ничего для тебя не сделал. Сначала Ну, прости, не хотелось особенно. А теперь Когда захотелось Теперь не могу. Ничего не осталось. Ни сил, ни желаний. Нет, вру! Желания остались. Но бодливой корове бог рога не дает, как известно. Ничего. Ничего я не успел тебе дать! Даже в Москву не свозил. А ведь мог. Сколько раз мог! А неохота было. Просто неохота, и все. А про тебя я не думал. Нет, не так. Думал успею. Честное слово! Веришь?
Кивнула.
И еще да что там Москва. Я и в Иркутск с тобой ведь не съездил. И в Нижнеангарск. В театр тебя не сводил. В ресторан ни разу! В кино. Денег давал копейки. Ни духов, ни золотого колечка Ничего ведь, Ленка! Ну, и какой от меня прок? смущаясь, шутливо спросил он.
Не сразу ответила. И у него заколотилось сердце.
Потом тяжело вздохнула и наконец переспросила:
Прок, говоришь? Понятно. А прок, Сашуня, такой. Ни разу ты меня не обидел чтобы так, по-серьезному. Не обозвал. Не крикнул ни разу. И не унизил. В дым не пришел ни разу. Не поднял руки. Митьку моего не обидел и даже не цыкнул, когда тот доставал. На маму не злился тоже ни разу. А денег денег мне много не надо. У нас же хватало на все. Не голодали и в обносках не бегали. Театры да жила я без них и еще проживу. А кино и по телевизору крутят. А уж про колечки так это совсем смех! На кой мне колечки? Сортиры в колечках мыть? За поросенком ходить? В огороде? Нет, Саня. Не так. Все у меня с тобой было, ты понимаешь? Все! И любовь, и счастье. И радость. И нежность. И мама твоя. Как ведь она ко мне? И к Митьке? За внука считает! Родная бабка, свекровь, про него и не вспомнила, а мама твоя И Прокофьич. У нас ведь семья, Саня. Семья! Просто жизнь, она такая Ну, разная у всех, что ли Только сравнивать ничего не надо и завидовать тоже. У кого-то так, а у нас с тобой по-другому. Может, и лучше, чем у других. А ты мне муж! Все, точка. И сколько отпущено Мне и тебе там видно будет!
Молчали. И он все не мог поднять на нее глаза. Трус, слабак. Только и смог произнести:
Я понял, Лен. А вообще Хорошо, что мы с тобой поговорили, а?
Она ничего не ответила, просто погладила его по руке.
Да что тут ответишь? Не надо иногда слов, не надо совсем. И так все понятно. Ну, если близкие люди. Сибирская кровь его Ленка. Совсем не трепло.
Чтобы я поняла?
Расскажи Богу о своих планах, чтобы он посмеялся. Только решила, что будет счастливой!..
Авария была страшная. Жуткая. То, что он выжил, было из разряда чудес. Так говорили врачи. Чудес было много то, что авария произошла на «Динамо», а это в трех минутах езды от Боткинской. То, что в травме в тот день задержался заведующий просто чудом остался до вечера. То, что заведующий был близким знакомым и прекрасным хирургом. То, что в тот вечер дежурила отличная бригада анестезиологов и реаниматологов. Просто так все совпало. Совпало, чтобы он выжил. Чтобы она поняла. Поняла то, что понять следовало гораздо раньше, но, как говорится, что есть, то и есть.
Авария была страшная. Жуткая. То, что он выжил, было из разряда чудес. Так говорили врачи. Чудес было много то, что авария произошла на «Динамо», а это в трех минутах езды от Боткинской. То, что в травме в тот день задержался заведующий просто чудом остался до вечера. То, что заведующий был близким знакомым и прекрасным хирургом. То, что в тот вечер дежурила отличная бригада анестезиологов и реаниматологов. Просто так все совпало. Совпало, чтобы он выжил. Чтобы она поняла. Поняла то, что понять следовало гораздо раньше, но, как говорится, что есть, то и есть.
Нет! Благодарить за такую науку да не дай бог! Просто Так вышло.
И ничего не было важнее, чтобы он, ее муж, опутанный трубочками, подключенный к мониторам, дышащий через аппарат искусственного легкого, окруженный врачами, просто был жив. Просто остался на этом свете. В любом состоянии, честное слово. Вот здесь она ничуть не кривила душой. Ни минуты. Сидя в больничном коридоре возле реанимации, где лежал ее муж. Ее любимый.
Она сидела на кушетке и молилась. Молитв она не знала ни одной. Молилась своими словами старенькая нянечка сказала, что так тоже можно. Господь услышит, если от сердца.
И она просила. Умоляла. Извинялась и требовала. И снова просила. И еще обещала. Обещала, что дальше, ну, если все будет Она никогда. Ни разу и ни на минуту! Не посмеет подумать, что у нее что-то не так. Честное слово!
Потому что стыдно. Неприлично. Ужасно. «Ты дал мне это понять? прошептала она, подняв глаза к потолку. Ох, как жестоко! Прости, но очень жестоко! И потом а при чем тут он? Ну, если я.
Я, а не он?»
Бог услышал ее или судьба. Муж выжил и даже вышел из этого ужаса с наименьшими потерями. Полгода на костылях мелочь, подумаешь!
Два месяца она жила рядом в палате. После реанимации. Два месяца ужаса, растерянности, страха и ожиданий. Шестьдесят дней качался маятник то вправо, то влево. То хуже, то лучше. Два месяца молитв и надежд. Два месяца горя и счастья оттого, что он рядом и дышит. Открывает глаза. Говорит сначала помалу, два слова, не больше. Но все равно великое счастье! Ложка бульона, глоток воды, полстакана сока. Кусочек мясного суфле. Половинка творожника. Блюдечко каши.
Пятнадцать минут телевизора новости. Нет, хватит, устал. Да и что там услышишь хорошего, господи!
Первая улыбка и просьба открыть окно. Первая спокойная ночь без наркотиков. Первая просьба почитай мне Толстого. «Анну Каренину».
Теперь очень многое у них было впервые. И это было таким открытием. И таким счастьем, что
Что просто кошмар думать про то, что должно было случиться, произойти, чтобы она поняла!
Через год с небольшим после аварии им разрешили поехать на море. Отель выбрали на самом берегу, в октябре, ну, чтоб без жары гарантированно. Погода была нежной и тихой солнце по-осеннему медленно потухало и не докучало. После завтрака они шли на берег, садились в шезлонги и просто смотрели на море. Подолгу молчали. Иногда читали или дремали. Иногда болтали. Так, о чепухе. Строили планы. Мечтали, чтобы дочь наконец вышла замуж и поскорей, поскорей, осчастливила внуками.
Ты кого хочешь пацана или девку?
А мне все равно. Лишь бы был!
«И ты лишь бы был. Просто был рядом, и все».
Казалось бы малость!
Чтобы я понял?
И вся, собственно, жизнь. Сашка прожил еще три года. Тяжело, трудно и очень счастливо. Иногда приезжал Прокофьич и увозил их на заимку. Естественно, летом. Они лежали на берегу озера, смотрели на воду и подолгу молчали. Если поднимался ветерок, жена тут же начинала тревожиться, вскакивала и укрывала мужа одеялом. Потом доставала из сумки еду вареное мясо, хлеб, огурцы и принималась его кормить. После еды Сашка блаженно откидывался на раскладном стуле и закрывал глаза. Засыпал.
Лена шла мыть посуду, протирала ее полотенцем, поправляла под ним подушку и подтыкала одеяло, садилась рядом и смотрела на него, спящего.
Лицо его было спокойным и безмятежным. И как ей казалось счастливым.
Впрочем, наверное, так и было. Женщины в таких делах ошибаются редко.
Когда касается счастья или речь идет о любви.