Зрелище, надо сказать, не для слабонервных. Вчерашние гребцы, задрав головы, взглядами провожают свою каторгу[22] на пути к месту ее последнего упокоения. Но шока нет. После того как они наблюдали результат работы эскадрильи «Шершней», весь шок из этих людей давно вышел, да и о Крыме теперь ходит слава как о сказочной стране, в которой возможно все.
Но не успела галера исчезнуть за едва видимым во тьме гребнем горы, как ко мне из темноты подходит знаменная группа. Я выдергиваю из ножен свой меч, после чего становится светло как днем, и начинаю говорить на латыни, а энергооблочка повторяет за мной на турецком языке, местном лингва-франко. Но в любом случае, те, кто готов немедленно принять Призыв, слышат меня прямо из ума в ум, а остальные мне уже не особенно интересны.
Все, кто хочет носить оружие и вместе со мной сражаться со злом, громко произношу я, неважно, какой он веры, какой расы и какого народа, пусть отойдут направо. Те, кто хочет вернуться домой и жить мирной жизнью, должны отойти налево. Делайте выбор прямо сейчас, и не жалейте потом о своем выборе, потому что каждый получит свое сполна. Готовые принести мне воинскую присягу прямо отсюда пойдут к месту расположения моих учебных подразделений, где их начнут учить военному делу самым настоящим образом. А те, кто решит вести мирную жизнь, смогут выбрать, остаться им в моих владениях и заняться мирным трудом по своему предпочтению или отправиться на Мальту, во владения ордена госпитальеров.
Толпа бывших гребцов делится на две неравные половины; большая часть (примерно две трети или даже три четверти) движется направо, где их уже ждут тевтонские сержанты-инструктора. Значительная часть тевтонских офицеров, унтеров и солдат, оставшихся не у дел после сокращения герром де Мезьером непомерно раздутой армии, эмигрирует из мира Подвалов, но предпочитает не присоединяться к своим соплеменникам в мире Содома, а записывается на мою службу. Для тевтонов служба настоящему Богу Войны это как валерьянка для котов, и, едва оказавшись в пределах Запретного Города, они сразу кладут к моим ногам свои мечи. От них у меня командный состав в легионе Велизария и инструктора учебных подразделений, тем более что в своей тевтонской армии эти люди занимались тем же самым. Они знают, что следует делать для того, чтобы превратить почти неуправляемую толпу новобранцев в железные когорты, которые потрясут еще не один мир.
И лишь небольшая часть бывших гребцов идет налево. Ошибки в выборе быть не может. Обнаженное оружие Бога Войны, которое эти люди считают мечом архистратига Михаила, с неумолимой силой зовет к себе настоящих воинов, и в то же время пугает людей мирных призваний. Я чувствую, что большинство из тех, что выбрали мирный труд, предпочтут остаться у меня в Крыму. Современная Европа это еще тот клубок скорпионов и ехидн, где человек без гроша в кармане запросто может оказаться рабом своего единоверца, у которого эти гроши имеются в достаточном количестве. И это хорошо, потому что эти люди будут значительно лояльнее хоть мне, хоть императрице Дагмаре, чем жившие тут прежде греки, армяне, евреи и готы. Сейчас их тоже накормят и напоят, разведут по палаткам, а на следующее утро мои люди начнут сортировку, не прибегая к каким-то магическим приемам.
Теперь надо как можно скорее провести с добровольцами ритуал групповой присяги, потому что к пляжу уже подходит следующая галера, и оттуда прекрасно видно все. Как только она причалит, все начнется сначала.
Продолжая держать меч в поднятой руке, я поворачиваюсь к призванным и произношу слова взаимной Страшной Клятвы:
Знайте, что я клянусь убить любого, кто скажет, что вы все вместе и по отдельности не равны мне, а я не равен вам. Я клянусь убить любого, кто попробует причинить вам даже малейшее зло, потому что вы это я, а я это вы, и вместе мы сила, а по отдельности мы ничто. Я клянусь в верности вам и спрашиваю: готовы ли вы поклясться в ответ своей верностью мне и нашему общему дело борьбы со злом, в чем бы оно ни заключалось?
Все, дело сделано они мои, а я их. Инструкторы уводят в раскрывшийся портал возбужденно гомонящую учебную манипулу, а в песок пляжа уже тыкается носом следующая галера. И все начинается сначала
08 июня 1606 год Р.Х., день триста шестьдесят восьмой, поздний вечер. Константинополь (бывший Стамбул), дворец Топкапы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.
Это был день ярости и гнева. Стамбульская операция началась на рассвете и продолжалась почти до полудня. Исходной точкой для прокладывания порталов стал Бахчисарайский фонтан, и в первой волне десанта, нацеленной на дворец Топкапы, пошли сводные штурмовые когорты из первого ударного легиона, командование над которыми я взял на себя. Ну и, конечно же, рядом со мной была Кобра, без нее в таком деле никак. Дворцовый комплекс, отделенный от остального города крепостными стенами, представлял собой особо мощный узел обороны, но год назад мы таким же манером уже брали Ор-Капу, и знали, что положено делать в подобных случаях. Вторая группа сводных штурмовых когорт была нацелена на Семибашенный замок, и там десантом командовал сам Велизарий у него уже имелся опыт захвата изнутри города Неаполя. От нас с Велизарием требовалось не дать улизнуть никому из султанского семейства, вывезти или уничтожить (утопить в море) сокровища или убить важных заключенных, содержащихся в Семибашенном замке.
Доверить солдатам Багратиона задачу штурмовать сильные узлы обороны я попросту не решился. Основной упор при их переподготовке делался на полевую тактику. Части армии Багратиона брали городские кварталы, причем в деле был только первый корпус генерала Горчакова, а второй корпус генерала Тучкова-старшего оставался в резерве. Генерал-лейтенант Андрей Иванович Горчаков прославил свое имя боем за Шевардинский редут, в котором не получил ни царапины, но через два дня на Бородинском поле был тяжело ранен и вместе с другими героями эвакуирован в Тридесятое царство.
Дивизию Тучкова-младшего я нацелил на Галату и Перу, находившиеся за Золотым Рогом, и там было проще всего, потому что население, преимущественно христианское, не оказывало сопротивления. Две других дивизии Воронцова и Неверовского высадились у так называемой «стены Феодосия» с задачей наступать через город в восточном направлении, отжимая турок к дворцовому комплексу после захвата штурмовыми когортами я намеревался занять его частями из состава резервного корпуса Тучкова, а выполнивших свою задачу штурмовиков отвести в тыл. То же мы собирались проделать в Семибашенном замке, ибо обороняться на стенах сильного укрепления это не то же самое, что брать их штурмом.
Когда мы планировали эту операцию, то ожидали самого ожесточенного сопротивления во дворце Топкапы и Семибашенном замке, где были дислоцированы сильные янычарские гарнизоны. Однако получилось так, что ожесточенное сражение, случившееся при продвижении дивизий Воронцова и Неверовского через городские кварталы с турецким населением, полностью затмило яростные, но кратковременные бои при захвате обеих цитаделей. Уже через час после начала операции отборные янычары, охранявшие султанский дворец, были убиты, сам султан вместе со своим гаремом попал в плен, а через портал из Бахчисарая прибыла команда Мэри, чтобы начать процесс вывоза добычи, в то время как за стенами, огораживающими дворцовую территорию, только разгоралось яростное сражение.
Вооружившись тем, что оказалось под рукой, стамбульские обыватели, среди которых оказалось преизрядное количество отставных янычар и резервистов[23], оказывали фанатичное сопротивление русским солдатам. Они бросали в них камни и прочую дрянь с нависающих над улицами балконов, кидались на них с ножами в тесноте узких переулков и при зачистке их домов. При этом нередки были случаи, когда турецкие мужчины сами убивали своих женщин и детей, чтобы потом, яростно вопя, с ятаганом в руке кинуться на длинные ножевые штыки трофейных «арисак». Точно так же, оскалив зубы, сопротивляется своему убийце загнанная в угол крыса.
Вооружившись тем, что оказалось под рукой, стамбульские обыватели, среди которых оказалось преизрядное количество отставных янычар и резервистов[23], оказывали фанатичное сопротивление русским солдатам. Они бросали в них камни и прочую дрянь с нависающих над улицами балконов, кидались на них с ножами в тесноте узких переулков и при зачистке их домов. При этом нередки были случаи, когда турецкие мужчины сами убивали своих женщин и детей, чтобы потом, яростно вопя, с ятаганом в руке кинуться на длинные ножевые штыки трофейных «арисак». Точно так же, оскалив зубы, сопротивляется своему убийце загнанная в угол крыса.
И тогда я рассвирепел. Этот город жил за счет государственного бандитизма, втягивая в себя богатства, награбленные на покоренных территориях. Ценой его благополучия стали горе, кровь и слезы огромного количества людей. И эти твари, только себя считающие настоящими людьми, а всех остальных называющие неверными собаками, еще смеют сопротивляться, когда за ними пришел Бич Божий? И ведь среди них нет ни одного воина в истинном понимании смысла этого слова все они скорее бандиты, разбойники с большой дороги, которых в случае большой битвы необходимо подпирать сзади заградотрядом с пулеметами. И дерутся они сейчас не за какие-то идеалы, а за чувство национального и религиозного превосходства, да за то, что на протяжении жизни нескольких поколений было нажито ими непосильными трудами на ниве грабежа и разбоя. Покойнику Аресу такие люди, конечно, понравились бы, а у меня они вызывают только отвращение.
«Турок мужеска пола и с оружием в плен не брать, отдал я мысленную команду своим Верным, щадить только баб и ребятишек, а вы, Елизавета Дмитриевна, поднимайте в воздух Каракурта и эскадрилью Шершней. Любые очаги сопротивления давить с воздуха без всякой пощады, даже если это окажутся мечети. Исключение делать только для бывших христианских храмов. Исполнять!»
А потом, пока «Каракурт» и «Шершни» готовились к вылету и мчались сюда от Севастопольской бухты, я грохнул по Стамбулу и окрестностям сначала заклинанием Освобожденного Железа, а потом и заклинанием Мобилизации, призывая всех угнетенных и обиженных хватать то, что попадает под руку, и яростно нападать на своих турецких господ.
И началось Даже в гаремах далеко не все полоняники были высокопоставленными евнухами и любимыми наложницами, довольными «карьерой», сделанной в этом бандитском обществе, а что уже говорить о тех, чьим повседневным тяжелым подневольным трудом и существовал этот грандиозный разбойничий притон. Поднялось даже местное греческое население, являвшееся пережитком давно почившей в бозе Византийской империи. В качестве самостоятельной военной силы эти люди не представляли собой чего-то отличного от нуля, но в момент яростного и ожесточенного штурма они смогли сказать свое веское слово, разбив единый фронт сопротивления на отдельные очаги.