Но дипломатическим содействием дело не должно было ограничиться. Ссылаясь на данные обещания, посланец просил денег, так как Любомирскому «ратным людем за службу платить стало нечим»[490]. На этом дело не ограничилось, посланец намечал и возможности взаимодействия русских войск и сторонников Любомирского. Одним из таких районов должно было стать Великое княжество Литовское. На первом этапе гражданской войны оно встало на сторону Яна Казимира и выслало войско ему на помощь. Гетман стремился не допустить повторения такой ситуации. Поэтому его посланец призывал царя послать войска в Литву, «чтоб литовским войскам королю ходить на помочь» литовские магнаты и шляхта «запрещали». Посланец пояснял, что царю не следует опасаться польского войска, так как оно будет занято войной с Любомирским. «И ныне, утверждал посланец, время пристойное, чтоб ему, великому государю, послать войска свои на польского короля, а лутчи, де, того времени быть не мочно»[491].
Другой район совместных действий Украина. По утверждению Любомирского, Ян Казимир «Украину всю, то есть Малую Русь, Киев с товарыщи отдал татаром, чтоб они ему учинили помочь». К татарам здесь присоединяются казаки. Гетман предлагал прислать в Москву своего младшего сына Александра. Вместе с «полковниками» и другими «начальными людьми» он принес бы царю присягу и получил от него войско, с которым отправился бы «на Украину против татар и бунтовщиков казаков». Так это войско помешало бы татарам прийти на помощь к Яну Казимиру. Характерно, что к этому гетман присовокупил пожелание, чтобы Александру было передано «староство Нежинское и Переяславское», некогда принадлежавшее ему самому[492]. Это пожелание говорит о стремлении вернуть себе часть утраченных владений и о полном непонимании реальной ситуации на Украине. Очевидно, каковы были бы последствия, если бы русское правительство попыталось поступить так с главными центрами Левобережья.
Польские исследователи неоднократно ссылались на сообщения французского посла Пьера де Бонзи, что после смерти Любомирского в его бумагах был найден план возведения Алексея Михайловича на польский трон при содействии Австрии и Бранденбурга[493], однако следует отметить, что в переговорах с Магнификом этот вопрос вообще не затрагивался.
Исследователи, знакомые с предложениями Любомирского по их краткому изложению в «Истории» СМ. Соловьева[494], справедливо отмечали, что такие переговоры со страной, с которой Речь Посполитая находилась в состоянии войны, нельзя квалифицировать иначе, как акт государственной измены. После того как выяснилось, что он призывал русские войска к активным военным действиям против своего государства, это становится совсем очевидным. То, что с такими предложениями выступал человек, воспринимавшийся политически активной частью общества Речи Посполитой, как главный защитник «шляхетских вольностей» от попыток «учинить монархию самодержавным владеньем»[495], и пользовавшийся в этом качестве поддержкой значительной части армии, магнатов и шляхты, говорило о глубоком кризисе социально-политического строя Польско-Литовского государства. Это было серьезное свидетельство начавшегося внутреннего разложения той державы, на союзе с которой А. Л. Ордин-Нащокин хотел строить русскую внешнюю политику. Как показала его последующая деятельность, этого серьезного сигнала он не воспринял.
Исследователи, знакомые с предложениями Любомирского по их краткому изложению в «Истории» СМ. Соловьева[494], справедливо отмечали, что такие переговоры со страной, с которой Речь Посполитая находилась в состоянии войны, нельзя квалифицировать иначе, как акт государственной измены. После того как выяснилось, что он призывал русские войска к активным военным действиям против своего государства, это становится совсем очевидным. То, что с такими предложениями выступал человек, воспринимавшийся политически активной частью общества Речи Посполитой, как главный защитник «шляхетских вольностей» от попыток «учинить монархию самодержавным владеньем»[495], и пользовавшийся в этом качестве поддержкой значительной части армии, магнатов и шляхты, говорило о глубоком кризисе социально-политического строя Польско-Литовского государства. Это было серьезное свидетельство начавшегося внутреннего разложения той державы, на союзе с которой А. Л. Ордин-Нащокин хотел строить русскую внешнюю политику. Как показала его последующая деятельность, этого серьезного сигнала он не воспринял.
Русские собеседники (дьяки Дементий Башмаков и Федор Михайлов) задали Магнифику только два вопроса. Один из них был понятным и естественным. Дьяки спрашивали полковника, какую «службу» может ожидать царь от Любомирского, оказывая ему помощь. Посланец ответил, что когда Любомирский вернется в состав сената, он «вести всякие писать станет», будет содействовать заключению мира между Россией и Речью Посполитой и способствовать тому, чтобы «поляки были впредь в замыслех своих невысоки и чтоб соединитца на бусурман»[496]. Как представляется, это было примерно то, чего ожидали в Москве, но обращает на себя внимание очень общий характер ответа, отсутствие упоминаний о каких-либо обязательствах и гарантиях. Особый интерес представляет другой вопрос. У Магнифика спрашивали, может ли гетман «царского величества под высокую руку в подданство привесть Княжество Литовское без крови»[497]. Заключение сепаратного русско-литовского соглашения, установление русско-литовской личной унии было одной из главных целей русской внешней политики во второй половине 1650-х гг., когда русские войска занимали бо́льшую часть территории Великого княжества Литовского. После военных неудач 1660 г. эти проекты были отодвинуты на задний план. В обстановке, когда в Речи Посполитой началась гражданская война, они снова ожили. Вместе с тем вопрос, заданный Магнифику, говорил о слабом знании внутриполитической ситуации в Польско-Литовском государстве. Дьяки основывались на сообщениях Г. Богданова, что шляхта любит Любомирского, что за него «стоит» первый литовский сенатор Павел Сапега, что войско недовольно руководителем «прокоролевского» лагеря в Литве польным гетманом М. Пацем и что ему «конечно от войска быть побитым»[498]. Это позволяло предполагать, что в Литве Любомирский пользуется серьезным влиянием. В действительности, однако, хотя первоначально некоторые литовские сенаторы (в их числе и Павел Сапега) сочувствовали Любомирскому, в конфликте Великое княжество Литовское последовательно выступало на стороне короля, и на принятые здесь решения гетман не смог повлиять[499]. Характерно, что, говоря о связях с Любомирским многих польских политиков, в том числе и тех, которые «при короле живут и с Любомирским тайно совет держат», посланец одновременно отметил, что «литовские, де, сенаторы при короле все»[500]. Неудивительно, что на заданный ему вопрос Магнифик ответил, что «говорить ему о том не наказано»[501].
Переговоры закончились 2 марта[502], а уже 6 марта гонец передал предложения гетмана А. Л. Ордину-Нащокину чтобы тот высказал о них свое мнение[503]. Свои соображения дипломат изложил в отписке, отправленной в Приказ тайных дел[504]. Если до этого он сам был инициатором переговоров с Любомирским, то теперь он выступил против того, чтобы давать субсидии мятежнику. Чем же объяснить такое изменение его взглядов? Решение обратиться к Любомирскому было связано с проявившейся на переговорах 1664 г. резкой неуступчивостью комиссаров, нежеланием королевского двора искать мира. В Любомирском и его сторонниках видели силу, способную содействовать заключению мира. В грамоте, посланной царю, гетман цитировал обращение Марселиса, который предлагал отправить в Москву его представителя, чтобы договориться о «постановлении покоя и унятии с обоих сторон крови християнской»[505]. Возможно, для Любомирского это были пустые слова, но в Москве действительно стремились к миру. К началу 1666 г. положение существенно изменилось. В позиции официальных кругов Речи Посполитой произошли перемены, обозначилась и с их стороны тенденция к поискам мира. С другой стороны, стало ясно, что Любомирский выступает с инициативой организации коалиции европейских государств, которые должны силой препятствовать возведению на польский трон французского кандидата. Тем самым Россия должна была принять участие в крупном международном конфликте. Перспективы его были неясными, но было очевидно, что такое участие явно отдалит заключение мира[506]. Оценивая предложения Любомирского, А. Л. Ордин-Нащокин писал царю, что «такому промыслу ныне быть не к делу», следует «во всех мыслях конец приводить, чем бы скорее к миру». Он, правда, предлагал ответить согласием на просьбу Любомирского принять в Москве его сына Александра, но связывал этот шаг с тем, что такой шаг «полякам будет к страху» и тем самым послужит «к большой помочи мирного промыслу», то есть заставит комиссаров скорее согласиться на заключение мира.
Чем закончились переговоры, точно не известно. В грамоте, отправленной Е. Любомирскому 16 марта, было лишь сказано, что ответ на его предложения дан полковнику «словесно»[507]. Поскольку переговоры не получили продолжения, очевидно, ответ соответствовал предложениям А. Л. Ордина-Нащокина.
Следует особо отметить, что, возражая против предоставления субсидий Любомирскому, советник предостерегал царя, что в этом случае «ратные люди всшумят, что в чюжую землю казна послать, а в порубежных городех и хлебом, и денгами скудно»[508]. Эти замечания следует сопоставить с разобранными выше соображениями А. Л. Ордина-Нащокина, что решение о выплате денежной компенсации Речи Посполитой должно быть принято на земском соборе, чтобы не вызвать сопротивления со стороны общества. Эти свидетельства показывают, что в сознании русских политических деятелей этих лет сохранялось представление о том, что в стране после долгой и тяжелой войны сложилось напряженное положение, что население (не только крестьяне и горожане, но и «ратные люди») может воспротивиться новым налогам, связанным с ее продолжением.
В Москве отказались от соглашения с Любомирским, но сделанные им предложения ясно указывали на то, что в скором времени гражданская война в Речи Посполитой возобновится. О том, что Любомирский готовится к войне, поступала информация и из других источников. Так, в марте А. Л. Ордин-Нащокин сообщал пришедшие с Украины известия, что у «Любомирского с казаки ссылка есть, чтоб при нем против поляков и хана стояли»[509].
В таких условиях завершалась подготовка к мирным переговорам. Полученные в феврале инструкции не удовлетворили А. Л. Ордина-Нащокина, так как в них «на чем и на каких статьях вечному миру или перемирью в постановлении быть, не написано»[510]. Настойчивость А. Л. Ордина-Нащокина достигла определенного результата. 6 апреля царь отправил ему указания, касающиеся главного вопроса на переговорах территориального. Указания эти были краткими: «1. Киева здешнюю з заднепрскою стороною не уступать. 2. Смоленска со всеми 14 городами не уступать. 3. Полоцка и Витебска, и Диноборка не уступать». Однако, «по конечной мере», когда комиссары «похотят разъехатца», можно было бы уступить Полоцк, а затем Витебск. «А Диноборка, указывалось в инструкциях, конечно не уступать»[511]. Все это было близко к условиям мира, которые предлагались на переговорах в Дуровичах в 1664 г., с той лишь разницей, что тогда речь шла о заключении «вечного мира», а теперь аналогичные условия предлагались для соглашения о перемирии на длительный срок.
В эти условия было внесено одно, но важное изменение. Если в более ранних документах неоднократно говорилось, что на территории Украины граница между государствами должна пройти по Днепру, то теперь А. Л. Ордин-Нащокин должен был добиваться, чтобы и Киев отошел к Русскому государству. В инструкции не было никаких пояснений, почему вопрос о Киеве оказался поставлен именно в это время. Представляется, что это было связано с опасениями того, какая будет реакция казачества на договор о разделе территории Украины между Россией и Польско-Литовским государством. Очевидно, когда возникла реальная перспектива скорого заключения мирного договора, в Москве уяснили, что при проведении границы по Днепру к Речи Посполитой отойдет Киев не только столица Древней Руси, «мать городов русских», но и важный центр Левобережного гетманства, и отдача этого города вызовет резкую реакцию левобережного казачества.