Во многих отношениях развитые мыслительные способности нормальных взрослых людей играют важную роль: они позволяют нам предвидеть события, запоминать множество подробностей, лучше понимать происходящее и т. д. Однако все эти отличия не указывают на то, что нормальные люди испытывают больше страданий, чем прочие существа. Иногда животные могут страдать больше именно из-за недостаточного понимания ситуации. Если, например, во время войны мы захватим пленных, то им можно объяснить, что, хотя им и придется смириться с ограничением свободы, им не будет причинен вред и по окончании боевых действий их выпустят на свободу. Если же мы поймаем дикое животное, то не сможем ему объяснить, что его жизни ничто не угрожает. Дикий зверь не сможет отличить намерение поймать его и ограничить его свободу от намерения убить; первое будет вызывать такой же ужас, что и второе.
На это можно возразить, что нельзя сравнить страдания представителей разных видов, и поэтому при столкновении интересов людей и животных невозможно руководствоваться принципом равноправия. Действительно, строго сравнить страдания нельзя однако строгость здесь и не требуется. Даже если мы решим предотвратить страдания животных только в тех случаях, когда интересы людей явно не нарушаются в той степени, в которой нарушаются интересы других видов, нам уже придется внести радикальные изменения в привычный подход к обращению с животными: в наш рацион, в методы ведения сельского хозяйства, в процедуры экспериментов в самых разных отраслях науки, в отношение к дикой природе, охоте и отлову животных, а также к ношению меха и таким развлечениям, как зоопарки, цирки и родео. Все это позволило бы избежать многих страданий.
Пока что я много говорил о причинении животным страданий, но ничего об их убийстве. И это сознательное упущение. Применение принципа равноправия в контексте причинения страданий кажется, по крайней мере в теории, вполне обоснованным. Боль и страдания плохи сами по себе, их следует предотвращать или сводить к минимуму безотносительно расы, пола или вида страдающего существа. Ущерб от боли зависит от ее интенсивности и продолжительности, но боль одинаковой интенсивности и продолжительности будет одинаковым злом для людей и животных.
Доказать, что убийство это зло, значительно сложнее. Я обхожу вопрос убийства стороной и намерен обходить его и дальше, поскольку сегодня, в условиях порабощения человеком других живых существ, более простой и обоснованный принцип равного внимания к боли и удовольствию вполне достаточное основание для протеста против всех основных видов угнетения животных, практикуемых людьми. И все же следует сказать несколько слов и об убийствах.
Точно так же, как большинство людей можно назвать видистами из-за их готовности причинять боль животным и неготовности причинять такую же боль по тем же поводам людям, большинство людей можно также отнести к видистам из-за их готовности убивать животных и неготовности убивать представителей своего вида. Однако ко второму вопросу следует подходить более осторожно, поскольку в обществе существуют весьма различные взгляды на правомерность убийства людей: это подтверждают непрекращающиеся споры об эвтаназии и абортах. Философы-моралисты не смогли прийти к единому мнению о том, почему недопустимо убивать людей и при каких обстоятельствах убийства все же можно оправдать.
Для начала рассмотрим точку зрения, согласно которой отнимать жизнь невинного человека нельзя ни в коем случае. Назовем это концепцией святости жизни. Те, кто придерживается подобных взглядов, выступают против абортов и эвтаназии. Однако обычно эти люди не возражают против убийства животных, так что, вероятно, более точно эту точку зрения стоило бы назвать концепцией святости человеческой жизни. Убежденность в том, что священна только человеческая жизнь, одна из форм видизма. Для доказательства рассмотрим следующий пример.
Представьте себе, что в результате трагического стечения обстоятельств младенец появляется на свет со значительными и неизлечимыми повреждениями головного мозга. Нарушения настолько серьезны, что ребенок навсегда останется «овощем»: он не сможет говорить, узнавать других людей, совершать самостоятельные действия или осознавать себя. Родители, понимая, что не стоит надеяться на улучшение здоровья младенца, и будучи не в состоянии тратить на уход за ним тысячи долларов в год (или не желая требовать этого от государства), просят врача безболезненно умертвить ребенка.
Должен ли врач сделать то, о чем его просят? С юридической точки зрения он не имеет на это права, и здесь закон следует концепции святости жизни. Жизнь любого человека священна. Однако люди, которые твердят об этом по отношению к младенцам, не возражают против убийства других животных. Чем они могут оправдать разницу в подходах? Взрослые шимпанзе, собаки, свиньи и представители многих других видов могут значительно превосходить младенца с поврежденным мозгом по способностям к общению, самостоятельным действиям и самосознанию да и по любым другим способностям, которые придают жизни смысл. Даже при наилучшем уходе некоторые тяжелобольные дети никогда не догонят по интеллекту собаку. Не можем мы сослаться и на мнение родителей, поскольку в нашем примере (как и в ряде других случаев) они и сами не хотели бы сохранить ребенку жизнь. Единственное, что отличает этого младенца от животного в глазах тех, кто заявляет о его праве на жизнь, его биологическая принадлежность к виду Homo sapiens, к которому не относятся упомянутые шимпанзе, собаки и свиньи. Но считать это основанием для того, чтобы наделять правом на жизнь такого ребенка и не наделять им других животных, это, конечно, видизм чистой воды[17]. Это и есть установление произвольных границ, к которому прибегают самые ярые и беззастенчивые расисты для оправдания расовой дискриминации.
Сказанное не означает, что во избежание видизма нужно приравнять убийство собаки к убийству дееспособного человека. Но безнадежно видистской будет позиция тех, кто попытается провести границу для права на жизнь по границе между нашим видом и всеми прочими. Именно это делают сторонники концепции святости жизни: четко разделяя людей и других животных, они не признают никаких границ внутри нашего вида, возражая против убийства умственно отсталых и страдающих старческой деменцией людей так же решительно, как и против убийства нормальных взрослых людей.
Чтобы избежать видизма, нужно признать, что существа, схожие по всем значимым критериям, имеют одинаковое право на жизнь, а простая принадлежность к нашему биологическому виду не может считаться моральным основанием для обладания этим правом. При таком подходе мы можем по-прежнему считать, что убить нормального взрослого человека, обладающего самосознанием, способного планировать будущее и выстраивать отношения с другими, хуже, чем убить мышь, которая предположительно не обладает этими характеристиками; мы можем апеллировать к тесным семейным и другим межличностным связям, которые у людей крепче, чем у мышей; или считать, что разница заключается в том, что убийство взрослого человека страшит других людей, которые начинают опасаться за свою жизнь; или опираться на совокупность этих или других факторов.
Но какими бы критериями мы ни руководствовались, следует признать, что они не будут полностью соответствовать границам нашего вида. Мы можем с полным правом утверждать, что некоторые качества отдельных существ делают их жизнь более ценной, чем жизни других; но при этом, безусловно, найдутся животные, чья жизнь окажется ценнее жизней некоторых людей. Например, у шимпанзе, собаки или свиньи уровень самосознания и способность к осмысленным отношениям с другими особями выше, чем у новорожденного с серьезными повреждениями головного мозга или у человека, страдающего неизлечимой деменцией. Поэтому, если обосновывать право на жизнь подобными характеристиками, мы должны признать за этими животными такое же или даже большее право на жизнь, какое признаем за людьми с задержками в развитии или с деменцией.
Этот аргумент палка о двух концах. Его можно привести в подтверждение того, что шимпанзе, собаки, свиньи и некоторые другие виды обладают правом на жизнь, а убивая их, мы совершаем серьезное моральное преступление, даже если они состарились и страдают, а наш единственный мотив избавить их от боли. Однако кто-то может использовать тот же самый аргумент для обоснования того, что умственно отсталые и страдающие неизлечимой деменцией люди не имеют права на жизнь и их можно убивать под самым незначительным предлогом, как сегодня мы убиваем животных.
Поскольку эта книга посвящена этическим вопросам, связанным с отношением к животным, а не с эвтаназией, я не буду пытаться окончательно ответить на этот вопрос[18]. Однако мне кажется вполне очевидным, что, хотя обе изложенные выше позиции свободны от видизма, ни одну из них нельзя признать удовлетворительной. Нам нужно нечто среднее позиция, которая не заражена видизмом, но и не ставит жизни умственно отсталых и страдающих деменцией людей так же низко, как сейчас ставятся жизни собак и свиней, и не провозглашает жизни свиней и собак настолько священными, чтобы их нельзя было убивать даже ради прекращения их страданий. Мы должны включить животных в сферу своих моральных забот и перестать относиться к их жизням как к разменной монете для достижения любых целей. В то же время, осознав, что одной лишь принадлежности существа к нашему виду недостаточно, чтобы это существо нельзя было убивать ни при каких обстоятельствах, мы сможем вернуться к вопросу о том, действительно ли мы обязаны любой ценой поддерживать в человеке жизнь, даже если нет шансов придать этой жизни смысл или избавить человека от ужасной боли.
Подведу итог. Отказ от видизма не подразумевает, что все жизни имеют одинаковую ценность. Хотя способность осознавать себя, способность поступать обдуманно, планировать будущее, выстраивать осмысленные отношения с окружающими и т. д. не связаны с проблемой причинения боли (поскольку боль остается болью вне зависимости от других характеристик живого существа), эти способности имеют прямое отношение к вопросу лишения жизни. Есть некоторые основания считать, что жизнь сознающего себя существа, способного абстрактно мыслить, планировать будущее, участвовать в сложных актах коммуникации и т. д., ценнее, чем жизнь существа, не обладающего такими способностями. Чтобы понять разницу между проблемой причинения боли и проблемой лишения жизни, рассмотрим пример с представителями нашего вида. Если бы перед нами стоял выбор: спасти жизнь нормальному человеку или человеку с нарушениями интеллекта мы бы, вероятнее всего, спасли первого; но если бы пришлось выбирать между избавлением от боли нормального и умственно отсталого человека (допустим, оба получили болезненные, но неопасные повреждения, а болеутоляющего хватит только на одного), то выбор вовсе не так очевиден. То же относится и к другим видам. Боль это всегда плохо, и этот факт не зависит от характеристик существа, которое эту боль испытывает; ценность жизни, напротив, от этих характеристик зависит. Вот лишь один из аргументов: отнять жизнь у существа, которое надеялось на будущее, планировало его, работало для достижения какой-либо цели, значит лишить это существо удовлетворения от достижения своих целей; лишение жизни существа, чье умственное развитие не позволяет ему понимать идею будущего и тем более строить планы, не приводит к таким потерям[19].