К. Федин как художник, знавший и ощущавший, где располагаются основы е г о культуры, верно говорит о крестьянстве не как о косной, темной силе, противодействующей социальному и техническому прогрессу общества, но как о сложной, медленно меняющейся основе всего бытия в целом, которую понуканием с места не сдвинешь, не испугаешь, а напротив, вызовешь ее презрение, а может быть, и гнев [15].
Шолохов по-своему ответил на чаяния и пророчества Л. Толстого и Ф. Достоевского о «глубинном» изображении человека, о «выплывании» народности в будущей русской литературе. Звучит этот его голос и в рассуждениях периферийных героев (вспомним хотя бы рассказ деда Гришаки на свадьбе Григория и Натальи, как пожалел он офицера в турецкую кампанию «итъ человек»), и в полном грусти повествовании о смерти Валета, и в многочисленных суждениях стариков и старух, дающих всечеловеческую оценку всему происходящему в мире, прорывается он и в поисках Григория Мелехова, пытающегося спасти Мишку Кошевого и Котлярова от гибели, несмотря на то, что между ними пролилась кровь Петра «ведь не чужие же мы». А рассказ «Судьба человека», а неповторимые характеры с «чудинкой» «Поднятой целины», а жизни героев глав из романа «Они сражались за Родину»? [16] Все это и есть ответ новой русской литературы в ХХ веке на вопросы и требования своих предшественников, какие уж точно не страдали особыми идеологическими предпочтениями с марксистской подоплекой, они думали о том, о чем уже нельзя было не думать: народ, человек из народа, не может не проснуться (и он проснулся!), и это станет и главной надеждой, и главным вызовом новой русской литературы.
Шолохов по-своему ответил на чаяния и пророчества Л. Толстого и Ф. Достоевского о «глубинном» изображении человека, о «выплывании» народности в будущей русской литературе. Звучит этот его голос и в рассуждениях периферийных героев (вспомним хотя бы рассказ деда Гришаки на свадьбе Григория и Натальи, как пожалел он офицера в турецкую кампанию «итъ человек»), и в полном грусти повествовании о смерти Валета, и в многочисленных суждениях стариков и старух, дающих всечеловеческую оценку всему происходящему в мире, прорывается он и в поисках Григория Мелехова, пытающегося спасти Мишку Кошевого и Котлярова от гибели, несмотря на то, что между ними пролилась кровь Петра «ведь не чужие же мы». А рассказ «Судьба человека», а неповторимые характеры с «чудинкой» «Поднятой целины», а жизни героев глав из романа «Они сражались за Родину»? [16] Все это и есть ответ новой русской литературы в ХХ веке на вопросы и требования своих предшественников, какие уж точно не страдали особыми идеологическими предпочтениями с марксистской подоплекой, они думали о том, о чем уже нельзя было не думать: народ, человек из народа, не может не проснуться (и он проснулся!), и это станет и главной надеждой, и главным вызовом новой русской литературы.
Шолохов замешивает человека на родовом начале сложного состава. Это родовое всеобщее начало располагается «над» отдельным индивидом, оно «вскрывает» человека по его «родове», как бы обрывая во времени и пространстве художественного произведения (или же в ряде эпизодов, подчас в одной только ситуации) связи человека с конкретной социальной обстановкой, историческими конфликтами и пр., измеряя его во всеобщем, всечеловеческом масштабе.
Особенно четко мысль Шолохова о соединенности в человеке национального и общечеловеческого прозвучала в речи при вручении ему Нобелевской премии: «В чем же состоит призвание, каковы задачи художника, считающего себя не подобием безучастного к людским страданиям божества, вознесенного на Олимп над схваткой противоборствующих сил, а сыном своего народа, малой частицей человечества» [17] Не только художник, но каждый человек, по убеждению М. Шолохова, выступает перед миром в этих двух ипостасях; вглядеться в их неразрывное единство, понять тайну их стянутости в русском характере вот чему посвятил свое творчество великий русский писатель ХХ века.
1. Горский В. С. Образ истории в памятниках общественной мысли Киевской Руси. (На основе анализа «Слова о законе и благодати» Илариона и «Слова о полку Игореве») // Историко-философский ежегодник. 1987. М., 1987.
2. См. об этом нашу работу «Теоретические и методологические проблемы исследования художественного психологизма» // Учен. записки вузов Лит. ССР. XXII (2). Вильнюс, 1980.
3. Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.
4. Батищев Г. С. Социальные связи человека в культуре // Культура, человек и картина мира. М., 1987.
5. Заметим также, что это представляет предмет внимания многих других ученых К. А. Абульхановой-Славской, Л. П. Буевой, Л. С. Выготского, В. А. Лекторского, А. Н. Леонтьева, А. Г. Спиркина, Е. В. Шороховой других.
6. Лукач Д. Своеобразие эстетического. В четырех томах. М., 1986. Т. 2.
7. Толстой Л. Н. Собр. соч. М., 1984. Т. ХIХХХ. Л. Толстой отвечал на следующее высказывание Н. Страхова: «Достоевский, создавая свои лица по своему образу и подобию, написал множество полупомешанных и больных людей и был твердо уверен, что списывает с действительности и что такова именно душа человеческая» [7, 251].
8. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в тридцати томах. Л., 1984. Т. 26.
9. Литературное наследство. Т. 70. М., 1963.
10. В кн.: К творческим разногласиям в РАПП. Л., 1930.
11. Бабель И. Избранное. Минск, 1986.
12. Полонский Вяч. На литературные темы. М., 1968.
13. Звезда. 1929, 12.
14. Гегель. Эстетика. М., 1968. Т. 1.
15. Заметим, что М. Горький отвечает К. Федину в духе своего тогдашнего понимания русского крестьянства: «Все мои симпатии на стороне «понукающих» и мне органически враждебно постоянное противодействие мужика неотразимым требованиям истории» [9, 497].
16. Во многом шолоховский подход к изображению человека перекликается с мыслями М. Пришвина, который писал в дневнике: «Все недаром! Какая масса людей проходит даром, как тени, и кажется, все это не настоящие, не интересные. Стоит только попасть с любым из них на одну тропинку, как откроется неизбежно их природа в ужасающей силе, и тогда понимаешь действительность, все равно как, глядя на мелькнувшую падучую звезду, догадываешься о действительной, мчащейся природе неба, а не спокойной, как кажется нам» [Пришвин М. М. Собр. соч. М., 1986. Т. 8. С. 91].
16. Во многом шолоховский подход к изображению человека перекликается с мыслями М. Пришвина, который писал в дневнике: «Все недаром! Какая масса людей проходит даром, как тени, и кажется, все это не настоящие, не интересные. Стоит только попасть с любым из них на одну тропинку, как откроется неизбежно их природа в ужасающей силе, и тогда понимаешь действительность, все равно как, глядя на мелькнувшую падучую звезду, догадываешься о действительной, мчащейся природе неба, а не спокойной, как кажется нам» [Пришвин М. М. Собр. соч. М., 1986. Т. 8. С. 91].
17. Благодарный материал для разысканий в области р о д о в о г о в художественном творчестве, в том числе и у Шолохова, предоставляет богатейшая по содержанию монография Б. А. Рыбакова «Язычество древней Руси» [М., 1987]. Ученый утверждает, что в дохристианской традиции на Руси существовал «всеобъемлющий и вездесущий бог», это «Род, сопоставлявшийся русскими писателями XII в. с вавилонским Ваалом-Гадом, египетским Озирисом и Саваофом» [С. 245]. «Этому величественному богу Вселенной, пишет Б. Рыбаков, крайне не повезло в нашей научной литературе: его или принимали за мелкого домового, охраняющего всего лишь род-семью, или же просто не упоминали» [С. 245246]. В то время как «с именем Рода связан широчайший круг понятий и слов, в которых корнем является «род»:
Род /семья, племя, династия / Природа
Народ Родина, рожать
Родина Урожай» [С. 246].
И важная констатация: «Не подлежит сомнению, что для средневековых русских людей слово «род» было всеобъемлющим обозначением Вселенной во всех ее жизненных, пространственных и временных проявлениях» [С. 247].
Русская революция и русская литература
Боги пали, троны опустели
В активное участие в мировой истории Россия включается полно-ценно в XX веке. Трудно отрицать то обстоятельство, по которому ее роль ранее, подчас крайне значительная и серьезная, ограничивалась определенного рода регионом, Восточной Европой в основном. Частично речь может идти и об освоении Средней Азии, кавказских территорий, но, невзирая на интерес к этим ареалам других мировых держав, Британии, прежде всего, все это носило достаточно локальный характер.
А покорение Россией Сибири и Дальнего Востока и вовсе прошло малозамеченным для мировой цивилизации времени освоения этих территорий в XVXVII веках.
Первый уверенный шаг в европейскую, по крайней мере, историю происходит при Петре Великом, который обломал претензии на господство в регионе Балтийского моря Швеции и начал период войн с Турцией, Османской империей, какой будет длиться на протяжении всего XVIII и в XIX веках.
Но безусловное утверждение Россией себя как мирового игрока происходит в период наполеоновских войн. При всей значительности усилий коалиционных государств во главе с Англией, нельзя отрицать того факта, что поход Бонапарта на Россию и неожиданное (для Наполеона и Европы) и в какой-то степени тотальное его поражение в войне с российской империей были ключевыми моментами всех исторических преобразований начала XIX века в Европе.
Эти преобразования привели к целой серии разнообразных по содержанию и последствиям революций в континентальной Европе, к объединению Германии в единое государство, к франко-немецкой войне, выступившей преддверием подготовки первой мировой войны.
Но вплоть до поражения в Крымской (1855 г.) войне Россия являлась в известной степени доминирующим государством на территории Центральной и Восточной Европы.
Однако все переменилось в XX веке. Три революции, какие переживает Россия в начале века, участие в первой мировой войне приводят к прекращению существования России в виде монархии, а гражданская война, начавшаяся почти сразу после победы коммунистического переворота в октябре 1917 года, становится первоначальным этапом формирования новой глобальной империи советского типа нечто невиданного в мировой истории.
Этот момент исторической приоритетности необходимо подчеркнуть, так как историческое творчество в мировом разрезе было уделом небольшого количества этносов. Повестка дня, какую Россия предложила миру, явно выбивалась из той парадигмы, которая определилась к этому времени в истории мировой цивилизации. Россия отметала все привычные формы и модификации государственного устройства и начинала их творить с чистого листа. Тем более, что в основание этой этатической новации ложилась совершенно новая, даже и не апробированная в каких-то практических формах, идеология. Совокупность утопико-социальных, экономических и политических представлений, какие могли бы лечь в основание государства нового типа, носила абсолютно теоретический характер; никто из отцов-прародителей марксизма не знал, во что это практически выльется. Родоначальники коммунистической идеологии, рассуждая о возможной смене социально-экономической формации капиталистического развития, считали, что следующая стадия может носить иное и идеологическое, и экономическое качество должны измениться формы собственности, на первое место должен выйти новый класс пролетариат, и большее значение должны приобрести формы народного самоуправления. Они говорили о неизбежности смены капиталистической формации социализмом. (Мы сознательно упрощаем многие моменты доктрины марксизма, поскольку нас интересует больше культурный аспект этой истории по отношению к России).