Такой н о в ы й, почти античный стоицизм по отношению к содержанию культуры и шире к духу создания нового общества заслуживает всяческого уважения, но он совсем не отнимает трагической правоты у самой истории, обломавшей эти рассуждения о страшное колесо массовых репрессий советской эпохи и применительно к предмету наших рассуждений исказившей процессы развития культуры по разряду именно г у м а н и з м а.
Такой н о в ы й, почти античный стоицизм по отношению к содержанию культуры и шире к духу создания нового общества заслуживает всяческого уважения, но он совсем не отнимает трагической правоты у самой истории, обломавшей эти рассуждения о страшное колесо массовых репрессий советской эпохи и применительно к предмету наших рассуждений исказившей процессы развития культуры по разряду именно г у м а н и з м а.
Ответить на вопрос, отчего это произошло именно т а к, невозможно без понимания, как мы отметили выше, приниженного градуса индивидуализма в русской культуре и, соответственно, в реальной исторической практике. Если нет высоко развитого индивидуализма, то нет и развитых форм гуманизма. Поэтому главное, что происходило с формированием концепции нового гуманизма в русской советской культуре, так это неприятие основной идеи гуманизма европейского Ренессанса и Нового времени персонализма в его наиболее яркой форме по сравнению даже с античностью.
Думается, что столь широко представленные в ранней советской литературе картины и образы насилия, смертей, разрушения человеческого тела, некая достоевская линия в изображении предельного давления на человека, не в последнюю очередь объясняется тем, что для молодой, новой русской литературы не было никаких моральных, эстетических, мировоззренческих ограничений в изображении человеческого страдания.
В принципе жестокое отношение к человеческому существу (что в своем крайнем виде представлено у А. Платонова), обнаруживающееся также у Вс. Иванова, А. Веселого, М. Шолохова, И. Бабеля, А. Малышкина, В.Маяковского и множества других писателей, было связано с мифологическим по сути представлением, что начинающаяся новая эпоха требует бескомпромиссности, жестокосердности, непримиримости по отношению прежде всего к врагам советского общества, далее по отношению к сомневающимся из собственной среды и, наконец, по отношению к прежним гуманистическим ценностям самого широкого рода.
Понятно, что многие из писателей, названных выше, преодолели в своей эволюции эти крайности (если, добавим, им посчастливилось выжить), но тенденция была определена некоей изначальной убежденностью (и не только идеологической), что прежние представления о человеке, его внутреннем мире, его чувствах и желаниях мертвы, бесконечно устарели, и их невозможно приладить к новой жизни.
Указание на разложение прежнего типа гуманизма не только было предвидено и проанализировано А. Блоком в его статьях, но в художественной форме представлено в «Двенадцати». Не забудем также о ярчайшим образом выраженным В. Маяковским расхожего для советской культуры представления о столкновении индивидуальности и массы в новой идеологии в поэме «150 000 000» с безусловным поражением отдельно взятого человека: «единица ноль».
«Герои» и персонажи русской революции, взяв крайне много у Достоевского и Толстого в смысле отрицания несправедливой действительности, защиты «молчаливого большинства» общества, борьбы с тем крайним индивидуализмом человека, который приводит его к «разврату» и игнорированию жизни других людей, не смогли по причинам культурно-идеологического характера взять у русских гениев другое опору на моральность и нравственность человека не в абстрактном коммунистическом духе, а в самом прямом христианском, евангелическом. Инерция и идеи отрицания не были уравновешены идеями утверждения, позитивности в человеческом, гуманистически-индивидуальном смысле.
Русская революция, совершая свои преобразования во имя блага и счастья большинства, не разглядела в этом большинстве «набор» индивидуальностей, субъектов. Толстой в «роевом» соединении в с е х ясно различал не только князя Андрея с Пьером Безуховым, но и Платона Каратаева, Тихона Щербатого, Алешу Горшка; Достоевский, разложив на мельчайшие элементы эгоистическую душу отдельного человека, всегда видел и показывал, как образец, фигуру другой л и ч н о с т и Христа.
Идеи русского Возрождения, будучи разработанными в XIX веке с удивительной временной интенсивностью, реализовавшись в творчестве основных русских гениев, не смогли по ряду причин как временного, так и ментального свойства, победить архаичность русского общества, взрыхлить сознание русского народа до такой степени, чтобы индивидуальное предстояние перед жизнью и Богом, ответственность за все, совершаемое в жизни, стало альфой и омегой русского человека. Увы, этого не произошло. Вины Толстого и Достоевского в этом нет.
Все это привело к тому, что мы можем обозначить как гуманистическое сиротство русской литературы после 1917 года, которая, отказываясь под невиданным идеологическим давлением от органических, родовых свойств искусства: проявлять сочувствие и сожаление, любить человека, должна была создавать или ложный дискурс, воображая, что существует «высшая» форма гуманизма некий пролетарский гуманизм и, соответственно, носителем данного типа гуманизма является пролетарий, или всячески прятать остаточные связи с гуманизмом прежней русской культуры, которая и не будучи похожей на гуманизм западного образца, породила великолепные образцы гуманности в своих творениях. Оторванность от корней, невозможность, а подчас и нежелание признаться в связях с «проклятой» буржуазной культурой, приводила к искривлению духа, смысла и самой традиции национальной литературы.
Другое дело, что период разрушения заканчивается у любой революции периодом Термидора, и какое-то время спустя начинается собирание оставшихся частей и фрагментов в новое целое, и оно (целое государство, культура) начинает жить уже по законам, в которых не может не просвечивать то основное, что лежало в ядре прежнего общества, и в измененном виде начинает переходить в новое.
В своем привычном виде гуманизм русской культуры стал возрождаться в 5060-годы прошлого века, когда и личность человека получила некоторые права на самостоятельное существование. Большой же стиль советской культуры не мог принять существования старого типа гуманизма, так как был ориентирован на некую идеальную модель нового человека и нового же нравственно-психологического содержания его духовной жизни. Практически это выливалось в реализацию нескольких абстрактных догм, не имеющих к идее гуманизма никакого отношения.
Тем-то и велика была «военная» и «деревенская» проза в русской советской литературе, что в лучших текстах этих направлений была воссоздана линия подлинной гуманности русской культуры, идущей от XIX века. Но это означало и прекращение «сиротства»: отцовство было обнаружено, преемственность была подтверждена. Получал права нормальный человек, в общем-то такой же маленький и обиженный властью и государством (один только пример «Привычное дело» В. Белова), как и прежде, с привычными аспектами гуманизма через сохранение нравственной правды, чувство справедливости и ощущение некой общей (народной) истины, которой необходимо придерживаться, несмотря ни на какие исторические и социальные передряги.
Но в определенном смысле это означало и приближение неизбежного краха мироустройства, которое игнорировало этот архаичный и почти разрушенный в обществе и культуре стереотип гуманизма, и никак не могло породить ничего более определенного в индивидуалистическом плане, чего требовала и требует современная цивилизация. Вернуться к прежнему типу культуры невозможно, но и проинтегрировать в себя новую цивилизацию также не представляется возможным такова главная коллизия современной русской культуры.
Это порождает ситуацию нового «сиротства» русской культуры внутри современной цивилизации, с которой она, как ни старается, не может примириться и породниться, сопротивляется ей изо всех сил, и неизвестно, выстоит ли, победит ли?
1. Цит. по: Арсланов В. Г. Предисловие к книге: Мих. Лифшиц и Д. Лукач. Переписка. 19311970. М., 2011.
Идеал Шолохова как проекция идеала русской жизни
Идеал термин, понятие, определяющее формирование в духовной деятельности человека представлений о некоем образце поведения человека, о норме его нравственного мира, об оптимальном устройстве общества. Эта идеальная деятельность вырабатывает определенную цель, вектор развития, интегрирующий все стороны жизни человека от частной до исторической. Как правило, данная идеальная цель получает некий образный эквивалент, который через свою эстетическую составляющую делает идеал понятным и адекватно усваиваемым большинством людей. Поэтому чаще всего формирование идеала происходит в эстетической деятельности человека, в концентрированном виде представая в творениях гениев, что определяет дальнейшее развитие идеала на значительный период времени.
На содержание идеальных представлений человека о целесообразном устройстве социума, поведении человека, его нравственных и духовных ориентиров влияет непосредственная общественная сфера развития самого человека. Разные типы цивилизаций, национальные культуры, включая религию, формируют своеобразные типы идеального. Однако существуют и метанациональные идеалы, говорящие о всеобщих человеческих идеальных целях, связанных с совершенствованием человеческого рода в глобальном смысле.
На содержание идеальных представлений человека о целесообразном устройстве социума, поведении человека, его нравственных и духовных ориентиров влияет непосредственная общественная сфера развития самого человека. Разные типы цивилизаций, национальные культуры, включая религию, формируют своеобразные типы идеального. Однако существуют и метанациональные идеалы, говорящие о всеобщих человеческих идеальных целях, связанных с совершенствованием человеческого рода в глобальном смысле.
Формирование идеалов в русской цивилизации обладает своими специфическими особенностями, отражающими оригинальность исторического, социального, культурно-религиозного, художественного развития русского народа на протяжении более чем тысячи лет. От летописей, первых памятников древнерусской письменности до образцов русского искусства нового и новейшего времени мы обнаруживаем молекулярное единство этой цивилизации, может быть и прежде всего, в сфере идеального. По сути вся русская культура ХIIХХ веков складывалась под воздействием определенного идеального целеполагания, которое, за малым исключением, не претерпевало сколь-нибудь значительных изменений на протяжении целых столетий.
Неизвестный автор «Слова о полку Игореве», протопоп Аввакум, Ломоносов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тютчев, Толстой, Лесков, Достоевский, Чехов, Бунин, Блок, Есенин, Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Шолохов, Твардовский, Леонов, Платонов, Булгаков все они, и громадное множество других русских писателей, по сути едины в этом взаимодополнении в рамках идеального «духостроительства» всей русской литературы [1].