Так они стояли у окошка, прижавшись, вернее, девушка позволила ему к ней прижаться; немного дольше, чем нужно, был он уже в этом состоянии нежности, и девушка опять удивилась, потому что приготовилась к продолжению боя. Когда наконец он пустил свои ладони гладить везде, где бы им захотелось, девушкины руки крепко их хватали, как жандармы, на окраинах платья хотя и не прежде и тут же опять отсылали их к центру, то есть к середине платья, на талию.
Долго продолжался этот бой, с постепенными уступками и отвоеваниями, Иван Петрович всего не упомнил, он был только уверен в своей правоте, он честно знал: это так все и нужно все, что он делал, и даже досада одолевала не очень, потому что девушка постепенно сдавалась. И каждый раз, когда рука добиралась до теплой, живой кожи тела, Иван Петрович от волнения вздрагивал, словно добирался до голой, живой, человеческой сущности этой девушки, уже не закрытой от него в скорлупу.
Подражательность интонации и приемов прозы Марамзина хорошо были заметны и тогда. Приведу замечательный отрывок из мемуарного очерка Льва Лосева, который, увы, так и не успел полностью закончить книгу своих воспоминаний:
Влияние, подражание так мне казалось тогда. Марамзин сначала писал под Голявкина, а теперь пишет под Платонова. Получается хорошо, похоже, но у Платонова все равно лучше. Как-то Марамзин пожаловался: «Я стою в Лавке писателей, разглядываю книги. Подходит Рейн с большим портфелем и, не говоря ни слова, со всей силы ударяет меня этим портфелем по голове. Женя, говорю, за что? Он говорит: За то, что плохо пишешь».
Борис Вахтин в повестях и рассказах предлагаемого сборника демонстрирует выученность уроков «Серапионовых братьев». Его повесть «Летчик Тютчев, испытатель»:
Часть населения нашего дома сидела на лавочке возле котельной и миролюбиво беседовала.
Если, конечно, так, сказал бывший рядовой Тимохин, то значит, в этом смысле все так буквально и будет.
В этом буквально смысле, я считаю, и будет, сказал писатель Карнаухов.
Но летчик Тютчев сказал:
Я не согласен. Если бы так было, то уже было бы, но так как этого ничего нет, то значит, и вероятности в этом уже никакой нет.
Старик-переплетчик прикурил у летчика Тютчева и сказал:
Вот оно как получается, если вникнуть.
Борис Иванов в литературной энциклопедии «Самиздат Ленинграда. 1950-е 1980-е» с уважением пишет:
Творчество Вахтина пример глубокой трансформации литературного языка, вслед за переоценкой ценностей, когда существовавший до этого язык был уже не в состоянии свидетельствовать о действительности, напротив препятствовал этому.
Все хорошо. Но «если вникнуть», как советовал мудрый старик-переплетчик, то тексты авторов «Горожан» объединяет лишь одно качество вторичность. И не важно, кто кому подражает или у кого учится. Смешно, что, запустив сборник на второй круг, соавторы пишут к нему звонкое предисловие:
Чтобы пробиться к заросшему сердцу современника, нужна тысяча всяких вещей и свежесть слова. Мы хотим действенности нашего слова, хотим слова живого, творящего мир заново после бога.
Желание достойное, но, как убедительно показали авторы трудновыполнимое. Путь к «заросшим» сердцам современников оказался тернистым.
Появление «Горожан» в издательстве «Советский писатель» не произвело какого-то яркого впечатления. Напротив, Вера Кетлинская в отрицательной рецензии приходит к небезосновательному выводу о «горожанах»: «К концу сборника нагнетающее, тяжелое и безотрадное настроение Какими серо-коричневыми очками прикрыли авторы свои молодые глаза!»
Об оттенках при желании можно и поспорить, но в яркости соавторов действительно обвинить трудно. Вторая рецензия одобрительная, принадлежала ленинградскому прозаику Александру Розену. Интересно, что у предполагаемого издания имелись, кроме всего, рекомендация для издательства и вступительная статья. Автором их был Давид Яковлевич Дар. Вопрос о семейственности повис в воздухе. Здесь явно не хватало ядовитого пера Всеволода Анисимовича Кочетова. Без скандала и разборок издательство вернуло «горожанам» их щедрый подарок. Соавторы не унывали и снова отправили сборник в то же издательство, украсив тексты отрицательными отзывами и новым предисловием:
С читателем нужно быть безжалостным, ему нельзя давать передышки, нельзя позволить угадывать слова заранее.
По поводу безжалостности, пожалуй, соглашусь. Есть такое. А вот по поводу «угадайки» скажу, что словесное жонглирование может быть интересно в литературном цирке, но как яркий короткий номер: между клоунами и медведями на велосипедах. Когда так строятся тексты подряд, то очень быстро возникает усталость от языкового стекляруса. Кстати, в завершении вступительной статьи-манифеста соавторы срываются, пропадает бодряческий, в стиле ранних футуристов тон и появляется интонация великого гоголевского персонажа, лишившегося прекрасного наряда: «на шелку, с двойным мелким швом». Слушаем: «Почему мы не имеем права объединиться в одной книге, как творческие единомышленники почему, почему, почему?»
Отмечу, что никаких репрессий в отношении соавторов не последовало. Более того, через несколько месяцев Игорь Ефимов «каменел» и «отшатывался» на приемной комиссии, когда его почти втолкали в ряды советских писателей. Вышло, как помним, книжное издание «Смотрите, кто пришел!». Владимир Марамзин не мог похвастаться такими достижениями, но и у него дела шли неплохо. В 1966 году он публикует детскую «познавательную» книгу «Тут мы работаем». Отрывок из нее под названием «Портрет завода как он есть» с подзаголовком «Рассказы человека, не всегда абсолютно серьезного» напечатали в «Юности» в декабрьском номере того же года. Нужно признать, что хотя содержание официальных и самиздатовских текстов Марамзина не совпадают, стилистически они гармонируют. Итак, автор рассказывает подрастающему поколению о прелести работы на крупном промышленном предприятии:
Когда я начал работать на заводе, я думал, что там будет все не такое, как в моей прежней жизни. В нашей школе, например, меня долго отучали от веселости, от живого характера.
Привыкайте быть серьезными, говорила нам часто учительница литературы Лидия Сергеевна. Если сейчас не привыкнете, то потом на работе вам достанется лихо.
Сама Лидия Сергеевна никогда не смеялась, потому что давно приучила себя быть серьезной.
И потом мне не раз приходилось слышать, что, готовясь работать, а особенно на заводе, надобно спрятать в карман всякие свои черты характера, кроме настойчивости, пресерьезности и разответственности.
Детство кончилось. Все! говорили мне многие, словно бы с удовольствием. Мол, повеселились, поиграли и хватит: отрабатывайте нынче за это.
Говорившие не правы: работа на заводе радость. И начинается работа-радость уже на подходе к месту трудовой вахты:
Утром все мы идем на завод. Кто уже проснулся, а кто на ходу досыпает. Кто торопится, а кто спокойно ему говорит:
Не торопись, никто твой станок не займет.
Вся улица понемногу втягивается в проходную завода.
И вдруг из проходной мы услышали музыку. Самую веселую музыку. И даже не одну, а сразу две музыки, то есть одну, но из двух колокольчиков, которые силятся друг друга обогнать.
Кто еще не проснулся тот разом проснулся, а кто был вялый по природе тот сразу стал по природе не вялый.
Идем, как на танцы, сказал Жора Крекшин из соседнего цеха.
Заманивают нас в завод с утра пораньше, сказала тетя Настя, а сама довольна, даже пошла поскорее, хотя и знает, что станок не займут.
Оказывается, было решение завкома: по утрам давать из проходной людям музыку. Для утренней бодрости.
Заботится завком о нас о всех с утра пораньше.
Неожиданно в сознании картины «праздника труда» смешиваются с похождениями любвеобильного Ивана Петровича:
Моя соседка по квартире Тоня работает в нашем цеху на монтаже.
Тоня работает хорошо, но всегда говорит своему мастеру:
Ты меня подхваливай, так я как лошадь работать буду.
Вполне возможно, что трудовой порыв Тони находит свое продолжение в подъездной сцене. Там, как помните, крепкие «как жандармы» пальцы незнакомки (работа на монтаже сказывается) мешали Ивану Петровичу познавать на практике прекрасное. Возникает представление об обратной хронологии единой писательской вселенной Марамзина. Подросток с отставанием в развитии после крепкой заводской закалки поступает по «рабочей квоте» учиться на инженера-электрика, получает от автора имя-отчество и вылетает с третьего курса после эпохальных вопросов о природе электрона. Читая «официальные» журнальные тексты Марамзина «из сегодня», невольно задаешь себе вопрос: видели ли «второе дно» тогдашние редакторы, или принимали его за неумелую, хотя и идейно правильную, стилизацию косноязычной речи пролетарского подростка?
Через три года Марамзин снова радует ленинградскую детвору, издается его новая книга с названием «для своих»: «Кто развозит горожан». Кроме того, все там же в «Юности» в 1968 году появляются два его небольших текста в юмористической рубрике «Пылесос» с подзаголовком: «Из цикла Рассказы горожанина"». Второй привет был передан. Отдельные рассказы печатаются в антологиях и коллективных сборниках. Параллельно развивается диссидентская карьера Марамзина. Начинается она, впрочем, с отстаивания прав самого Владимира Марамзина. Вот как рассказывает об этом Ефимов:
После многолетних усилий ему удалось заключить договор с издательством «Советский писатель» на издание сборника рассказов. Но после вторжения в Чехословакию в 1968 году атмосфера сгустилась, и издание книги откладывали год за годом. Марамзин подал в суд на издательство, а потом с судебной повесткой ворвался в кабинет директора и устроил там настоящий погром. Его привлекли к суду за хулиганство.
После многолетних усилий ему удалось заключить договор с издательством «Советский писатель» на издание сборника рассказов. Но после вторжения в Чехословакию в 1968 году атмосфера сгустилась, и издание книги откладывали год за годом. Марамзин подал в суд на издательство, а потом с судебной повесткой ворвался в кабинет директора и устроил там настоящий погром. Его привлекли к суду за хулиганство.
Отмечу, что инцидент, по свидетельству Льва Лосева («запустил чернильницей в морду директора издательства»), произошел, собственно, в 1968 году, поэтому «год за годом» слишком сильное преувеличение. Марамзину повезло, приговор носил мягкий характер условный срок. Гуманизм советского суда, как тогда писалось в газетах, привел к тому, что состоявшийся хулиган Марамзин распоясался и пополнил список преступных деяний новыми, куда более тяжкими эпизодами.
Он активно распространяет «тамиздат» и «самиздат». В истории последнего он оставил след как составитель пятитомного собрания сочинений Бродского. Для Марамзина диссидентство было игрой, карнавалом, который можно прекратить без особых последствий. Из интервью Ирины Вахтиной жены Бориса Вахтина журналу «Сумерки»:
Естественно, это попало в поле зрения людей, связанных с организацией, естественно, стали приглядываться, кто туда ходит, что там такое, как они там собираются. Начиная с 1968 года начали следить. Я помню, в начале 70-х годов Володя представлял, как они придут, будут звонить, он им не откроет, они будут ломать дверь. Мне даже кажется, что иногда он на рожон лез.