В 1974 году дверь пришлось все же открыть. Хотя нужно признать, что некоторая атмосфера «праздника» присутствовала в момент этого невеселого действия. Из воспоминаний Дианы Виньковецкой:
«Владимир Рафаилович это не первоапрельская шутка», сказал сотрудник всем известной организации (какой юморист!), когда они пришли обыскивать Володину квартиру.
Судили Марамзина в феврале следующего года. На суде Марамзин полностью признал вину, покаялся и получил условный срок. Михаил Золотоносов приводит фрагменты последнего слова Марамзина по публикации в газете «Ленинградская правда»:
Закон есть закон. И тот, кто преступает его, является преступником. Сегодня я сам сужу себя вместе с вами <> Раскаиваюсь в содеянном и прошу у суда милосердия.
Особое негодование просвещенной публики вызвал даже не сам факт «раскаяния», а то, что после приговора Марамзин поцеловал руку прокурору. Естественно, прокурор была женщиной. Поступок снизил пафос события, придав ему несколько опереточный оттенок. На мой взгляд, это пример не сервильности, а следование тому самому «языческому началу» в личности Марамзина. Ну и при желании можно увидеть в поступке писателя парафраз из классики:
Батюшка Петр Андреич! шептал Савельич, стоя за мною и толкая меня. Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод (тьфу!) поцелуй у него ручку.
В том же 1975 году Марамзин благополучно эмигрировал во Францию. Понятно, что его злоключения лежат за пределами истории с «Горожанами».
Правда, ровно через год после инициативы с изданием сборника пострадал Борис Вахтин, но тоже по другому поводу. Его отстранили от ведения на Ленинградском телевидении передачи «Русский язык» за мысль о необходимости сохранения дореволюционных топонимов. Телевизионные репрессии не помешали ему в том же 1966 году посетить Китай. Поездка носила рабочий характер. Вахтин профессиональный востоковед с ученой степенью кандидата филологических наук имел крепкие позиции в академическом сообществе. Он заведовал Дальневосточным кабинетом ЛО Института востоковедения. Кроме того, он уже был членом СП, заслужив высокое звание своими переводами с китайского языка. Не будем забывать и об исключительном положении его матери.
Для Вахтина участие в проекте «Горожане» носило характер умеренно острого развлечения. На особые дивиденды от «проекта» он не рассчитывал, но при определенных раскладах успех был возможен. Что касается общих человеческих качеств Вахтина, то большой интерес представляет предисловие к посмертному собранию его художественной прозы. Автор предисловия Игорь Ефимов. Оно намного интереснее пресного «мемуарного портрета» Вахтина в «Связи времен»:
Умел очень эффективно влиять на ход закулисной борьбы в писательских организациях и принял самое активное участие в перевыборных кампаниях, завершившихся скандальным провалом обкомовских кандидатов на пост первого секретаря Ленинградского отделения Союза писателей сначала Александра Прокофьева, а несколько лет спустя Олега Шестинского.
Умел очень эффективно влиять на ход закулисной борьбы в писательских организациях и принял самое активное участие в перевыборных кампаниях, завершившихся скандальным провалом обкомовских кандидатов на пост первого секретаря Ленинградского отделения Союза писателей сначала Александра Прокофьева, а несколько лет спустя Олега Шестинского.
Пример, хорошо опровергающий склонность некоторых авторов биографических исследований к излишней биологизации мотивов и действий своих героев. Хотя Давид Дар не был «кровным отцом» Вахтина, но явно оказал весомое практическое влияние на формирование своего пасынка. Вот что говорит о характере своего мужа Ирина Вахтина в уже известном нам интервью:
Ему были тесны рамки, он все время старался за них выйти. Он много, конечно, занимался Китаем, он делал переводы, он сделал две большие работы, которые до сих пор не опубликованы, они идут, но идут очень медленно. Эти работы отнимали очень много времени, и Боря много над ними сидел, но потом с большим увлечением уходил в русскую литературу. Он вообще был человек, который не терпит слова «должен». Если он должен идти на службу, ему уже не очень хочется.
Тут вырисовывается еще один непростой сюжет отношения Вахтина с матерью. Говоря о них, Ирина Вахтина старательно обходит острые углы:
Ее влияние было сильным. Он ее очень любил и ценил, как литератора тоже. Иногда немного иронично относился к чему-то
И дальше практически неизбежные слова:
Конечно, был очень большой пресс над ним, ему было трудно не только как сыну из-под руки матери, которую он очень любил всю свою жизнь, но и из-за отношения окружающих, потому что все говорили: «Ну конечно, он тоже хочет писать, как мамочка». Поэтому он никогда в своей жизни такими тропинками не пользовался, и она ни в чем не помогала ему, кроме, может быть, советов.
Здесь необходимо ради справедливости уточнить: не только советами ограничивалась помощь Пановой. И не только при жизни. Например, сценарий к известному фильму «На всю оставшуюся жизнь» по сюжету повести Пановой «Спутники» совместно с Петром Фоменко написал именно Вахтин. В любом случае, «тень матери», безусловно, нависала над Вахтиным. О характере писательницы можно судить по высказыванию Валерия Попова, который говорит о ней как о «немного жесткой и даже высокомерной». Очередной стилистический срыв Попова, тем не менее, дает представление о том, каким человеком была Вера Федоровна. Вряд ли дети Пановой были избавлены от давления и даже диктата своей непростой матери. Реакция на них предсказуема.
Желание пробиться в литературу самому демонстрация отдельности и самодостаточности. Проблема Вахтина состояла в том, что его желание быть писателем носило умозрительный характер. Он банально не мог найти, почувствовать героев своей прозы. Надеюсь, читатель не забыл о персонажах повести «Летчик Тютчев» старике-переплетчике, рядовом Тимохине. О том, как рождался текст, нам снова расскажет Ирина Вахтина:
А вот «Летчик-Тютчев» это Школьная улица. Тогда она воспринималась как окраина, и место дуэли Пушкина там рядом. И там был вот этот внутренний двор, сейчас он немного другой. Школьная, 5. Окно одной комнаты выходило на Школьную, а окно кабинета (комната была солнечная, квадратная, с балконом, Борис очень любил ее) выходило во двор. Большой внутренний двор. Там была и котельная, которую он описал, и стол, на котором вечно «заколачивали» домино. Он не играл с ними, не сидел, но как-то хорошо увидел этих людей. Он всех их поселил в повесть. Мы даже не знали, кто живет на нашей лестнице.
Говоря чуть иначе, Вахтин изучал жизнь народа с балкона своего кабинета. Отсюда и балконно-квадратный стиль письма, геометрически безжизненное пространство его прозы. И в этом трудно винить научная работа формирует особый тип человека. Скучные академические успехи только подстегивали стремление выйти на свет или, как вариант, создать собственную тень. Невозможность полноценно реализовать себя как писателя соблазняла Вахтина выступить негласным «крестным отцом» ленинградских писателей. Разумеется, при этом недовольство или даже гнев «дона Корлеоне» могли вызвать не только явные враги, но и оступившиеся друзья. Слова Довлатова из «Невидимой книги» воспринимаются теперь совсем иначе:
Излишняя театральность его манер порою вызывала насмешки. Однако же насмешки тайные. Смеяться открыто не решались. Даже ядовитый Найман возражал Борису осторожно.
Излишняя театральность его манер порою вызывала насмешки. Однако же насмешки тайные. Смеяться открыто не решались. Даже ядовитый Найман возражал Борису осторожно.
Свежеполученный писательский билет охладил пыл Ефимова как в продвижении сборника, так и в каких-то акциях совместно с «творческими единомышленниками». В мемуарах об этом особо не говорится запасная взлетная полоса не понадобилась, хотя какой-то мелкий профит зафиксирован:
После долгой борьбы сборник был отклонен, но в результате поднятого вокруг него шума и как бы в противовес ему ежегодный альманах «Молодой Ленинград» 1965 дал место на своих страницах всем четверым «горожанам».
Согласимся, мелковато на фоне громких обещаний «пробиться к заросшему сердцу современника». В «Самиздате Ленинграда» приведена следующая информация о публичной деятельности «Горожан»:
Группа провела несколько литературных чтений в ДК работников пищевой промышленности, в кафе «Молекула», в районных библиотеках. В 1975 группа распалась в связи с арестом, а затем вынужденной эмиграцией В. Марамзина.
Для десяти лет активность совсем несолидная, хотя духовное окормление работников ленинградской «пищевички» несомненно идет в плюс как пример синтеза материального с идеальным. На Владимира Губина анабиоз «Горожан» оказал сильное негативное влияние. В его личном активе самым большим достижением значилась победа на конкурсе рассказов, организованном Всесоюзным радио в 1958 году. Невыход сборника он воспринял как безусловное поражение. Среди «Горожан» он был самым незаметным, видимо осознавая, что его взяли для числа. Собственно, другом своих соратников он и не являлся. И снова интервью жены Вахтина:
Они были очень дружны. Володя [Марамзин], пожалуй, чаще всех забегал Они очень дружили. Володя необыкновенно тепло и хорошо относился к Борису. Игорь [Ефимов] немного меньше заходил к нам, хотя тоже бывал часто. Володя Губин, пожалуй, меньше всех, и как-то раньше всех и прочнее всех он исчез.
В силу темперамента он не мог компенсировать провал со сборником диссидентской активностью, как Марамзин, или негромкими, но зримыми профессиональными писательскими достижениями подобно Ефимову. Он ушел в тень, продолжал писать. Некоторые его вещи по старой дружбе печатал Марамзин в своем эмигрантском журнале «Эхо», но и они не вызвали никакого читательского отклика, несмотря на похвалы главного редактора: «Сюжетная сторона не играет в его сочинениях существенной роли. Именно язык его изобразительные и выразительные ресурсы главное для Губина-художника». Подтверждая свои слова, Марамзин в 1984 году публикует повесть Губина «Илларион и Карлик»:
Среди суматохи насыщенного и напыщенного мордобоя Карлик умел упадать из окна непоруганным экклесиа-стишкой.
Среди провокаций липовых истин и ложных или сверхложных идей.
Среди торжества дисциплины товарищей по топору.
Среди всенародного вопля товарищей в очередях у прилавка на торжище.
Среди помрачительной гонки наперегонки в обустройстве нашего быта, где, сколько туда ни тащи добра, сколько ни вкладывай по каталогу, сколько ни вкалывай, чтобы жилье наконец у тебя засверкало не хуже, чем у соседа, все тебе кажется мало стяжательства для перевеса тщеславных утопий.