Я молчу, пытаясь переварить всё услышанное. Смотрю на кресты, затем поднимаю голову. Мне кажется, что звёзды светят по-особенному ярко. Надеюсь, что две из них это Машулька и мой сын, почему-то я уверен, что она носила мальчика, и они смотрят на меня оттуда с высоты и улыбаются мне. Секундная заминка сменяется яростью, едва я осознаю, что Батя и Митяй сейчас смотрят на те же звёзды, дышат, пьют, жрут, спят, в то время как тело Маши гниёт под землёй. Хочется взвыть от беспомощности. Слезы застывают на щеках. Превращаются в кристаллики льда, которые колют кожу.
А в чём тогда справедливость? рычу я. В том, что смерть когда-то всех уравняет. Суд нужен здесь и сейчас!
А ты и судья, и палач на нём, так? спрашивает старик, хотя в его словах сквозит уверенность.
Я киваю.
А кто тебе дал право решать, кто виновен, а кто нет? продолжает старик. Где те весы, на которых можно взвесить грехи? Или ты ставишь себя выше других?
А разве это так сложно?! взрываюсь я. Они убили мою жену и ребёнка! Чего тут сомневаться!
Старик медлит с ответом. Внимательно смотрит мне в глаза. Затем отвечает, и вместе с его словами земля уходит у меня из-под ног.
Это верно только с твоей точки зрения. А вот они Колесников и Митяй, думают иначе, что правда на их стороне.
Мне кажется, что меня огрели дубинкой по голове. В ушах стоит звон. Я смотрю на старика. Жадно хватаю воздух широко открытым ртом. Силюсь что-то ответить, но из горла вырывается лишь жалкий хрип, как у смертельно раненного зверя.
Старик продолжает:
А теперь, поставь себя на их место. Ты для них враг. Угроза. Как бы ты поступил, а? Как ты обычно поступаешь, когда видишь кого-то в прицел? Стреляешь, ведь так! И человек падает! А ты уверен, что прав? Ведь ты решаешь кому жить, а кому умереть. Кто позволил тебе судить людей, даже не зная их! Как говорится, отмерено тебе будет той же мерой!
Я не убивал женщин и детей! злюсь я.
Старик прищуривается.
Ой ли? Готов поклясться?
Кровь ударяет мне в лицо, едва я вспоминаю про ту женщину выродка, которую я, тренируясь, застрелил на свалке. Видимо, игумен уловил тень сомнения на моём лице. Представляю оскал мертвеца в лунном свете.
Убивая врагов, ты уверен, что у них не было семьи, жен, детей, родителей, соплеменников, для которых они добывали пропитание? Нет? А убив очередного мародёра, ты уверен, что он тварь. Может быть, он нёс припасы родне, общине, а не принеся, после твоего выстрела, они умерли с голода или их съели! Молчишь? Отвечай мне!
Я сжимаю и разжимаю кулаки. Мне кажется, что мир рушится у меня на глазах, переворачивается. Точнее я, словно раскрутив маховик, сам переворачиваю его, пытаясь разглядеть, что там, с другой стороны.
Скажу тебе больше, в глазах старика отражаются блики звёзд, в том, что погибла Маша твоя вина. На неё пали твои грехи. Каждый раз, когда ты кого-то убивал, тебя проклинали стократно. Ведь мысли материальны. Твои действия, твои решения с самого начала вели к тому дню, когда тебя приколотили к кресту, а её убили у тебя на глазах!
Последние слова добивают меня. Я оседаю в снег. Закрываю лицо руками. Плачу. Старик опускается вместе со мной. Молчит. Мне кажется, что вместе со слезами в снег капает скорбь.
Плачь, тихо говорит игумен, тебе станет легче. Ты меня прости, но большинство не осознаёт, что любой поступок в прошлом предопределяет твоё будущее. Представь, что на одной чаше весов добро, а на другой зло, которое ты причинил. Что перевесит?
Я не знаю едва слышно отвечаю я.
Зато он знает! игумен поднимает указательный палец вверх. Вот в чём суть.
Вы хотите сказать, что я погубил Машу? спрашиваю я.
Старик кивает.
Но как?! ору я. В тот день, когда мы познакомились, точнее нашли друг друга, я спас её от смерти, от твари, которая хотела её убить! И потом, сколько лекарств, продуктов я принёс в Убежище. Сколько каннибалов убил, которые жрали тех, кто потом орал «распни его, распни!». Люди, они отвернулись от меня, едва им наплели, что я предатель! Я! Тот, кто защищал их от внешнего мира. От того ужаса, что творится на поверхности! Как такое возможно?!
Старик молчит. Внимательно смотрит на меня.
В тебе говорит гордыня, тихо начинает он, кто в этом мире без греха, пусть первый бросит камень. Слышал, наверное?
Я киваю.
Тебе просто надо принять законы этого мира. Понять, что, творя зло, оправдывая себя, ты ничем не лучше тех, кто творит его походя. Ведь ты знал, что за задания ты выполняешь. Кто тебя посылает убивать. Что за люди в твоей команде. Так? И ты действовал с ними заодно. И неважно, было тебе противно это делать, заставили тебя, или тебе это нравилось. Раз делал, то значит согласился. Не встал, не ушел, не сказал «не буду». Ты просто нашёл себе оправданье. Совершил сделку с совестью и тем успокоил себя. Хотя признаю, не всегда человек может противиться. Даже самые сильные духом и телом оступаются, или находят сотни причин, чтобы сказать себе, что выхода не было. И лишь единицы, старик выдерживает паузу, находят в себе силы сказать нет, нести свой крест, даже если весь мир ополчился на них и следующий шаг приведёт к смерти.
Сквозь туман, застилающий мозг, до меня начинает доходить смысл речи старика. Я отматываю время назад, вспоминаю, как меня вели на казнь. Перед глазами возникают образы перекошенные лица укрываемых. Они вопят, норовят ударить меня, пнуть или плюнуть в лицо, когда меня тащили сквозь толпу. И я понимаю, почему они это делали. Они хотели быть как все. Выслужиться перед Батей. Страх заменил совесть. Заставил принять правила игры, даже если ты не согласен с ней. Главное остаться в живых любой ценой. Даже если придётся убить. Только бы не тебя поставили к стенке, только бы не тебя
Старик продолжает:
Знаешь почему Он выбрал тебя?
Я недоумённо смотрю игумену в глаза.
Ты нашёл в себе силы и мужество сказать нет. Ты принял удар на себя, пытаясь спасти Машу. Пошел против всех. Против стены из злобы. Пусть тебе и не удалось это сделать, но действо твоё шло от сердца, а такое не забывается. Вставай, не хватало нам с тобой простудиться.
Мы поднимаемся. Меня ощутимо пошатывает. Перед глазами всё плывет. Священник даёт мне руку.
Только представь, говорит он, если бы каждый знал, что за его грехи ответ будут держать его дети, жена, мать или отец. Любой, кто дорог тебе. Причём, расплата начнётся здесь и сейчас. Не завтра, не после смерти, а с того момента, как ты совершил деяние. Самое страшное наказание видеть, как страдают твои близкие, знать, что ты причинил мучение тем, кто тебе дорог. Каждый день видеть, как они страдают из-за твоих поступков. И ты чувствуешь, как внутри всё горит. Это пылает твой собственный рукотворный ад. Это ли не справедливость и лучшее наказание?
За грехи отцов заплатят их дети, внезапно говорю я.
Да, кивает старик, ты усвоил урок. Кстати, Колесников тоже знает об этом, только он ещё не признался себе в этом.
Батя? удивляюсь я.
Спроси Эльзу, если она захочет, то расскажет тебе, старик сурово смотрит на меня, это её тайна.
Я пытаюсь переварить всё то, что рассказал мне священник. Одна часть меня соглашается, другая вопит: «Это ложь! Ты убивал только плохих людей. Разве можно наказывать невиновных?»
Старик, словно читая мои мысли, говорит:
Если ты сомневаешься, то загляни в свою душу и вспомни, среди тех, кого ты убил, были только плохие люди? Или
Игумен вопросительно смотрит на меня.
Не знаю, неуверенно отвечаю я.
Загляни в себя, продолжает священник, там ты найдёшь ответ.
Я слышу скрип снежного наста. Поворачиваю голову. На дорожке среди деревьев замечаю тень. Человек направляется к нам. Слышу знакомое кряхтенье.
Отче, обращается Эльза к старику, нам пора, здесь слишком холодно, надо уходить.
Да, да, кивает игумен, мы заговорились с Сергием, ты замёрз?
Я мотаю головой.
Всё равно иди, старик подталкивает меня, уже поздно. Тебе надо отдохнуть, всё взвесить. Появятся вопросы, или как надумаешь, приходи ко мне, мы продолжим беседу.
Я делаю шаг по дорожке, оборачиваюсь.
А вы запинаюсь и добавляю: отче.
Ты иди, я ещё постою, ночь хороша, подышу воздухом.
Я оставлю вам куртку?
Не нужно, сын мой, старик поднимает руку над головой, всё, что мне нужно, у меня есть. Иди с миром!
Мы с Эльзой уходим. Молчим. С одной стороны, мне нужно выговориться, а с другой нет сил на это. Хочется забиться в угол и тупо сидеть, не думая ни о чём.
Эльза нарушает молчание:
Он рассказал тебе?
О добре и зле? отвечаю я вопросом на вопрос.
О выборе, отвечает старуха, о том, что предопределяет нашу судьбу.
А ты веришь в это? я стискиваю ладонь Эльзы.
Веришь ты в это или нет неважно, старуха смотрит на меня, оно просто есть, а ты можешь принять или отвергнуть это. Выбор за тобой, но от этого зависит твоё будущее. Видишь, как всё просто устроено.
Мы продолжаем идти по дорожке. Я уже вижу корпуса зданий, когда словно кто-то, подначив меня, заставляет задать Эльзе вопрос:
Ты ведь тоже убивала, как ты живешь с этим?
День за днём! грубо отвечает старуха. Не лезь в мои грехи! Придёт день, и я отвечу за них. Ни раньше, ни позже. Руки сильно болят? Эльза резко меняет тему разговора.
Намного лучше, спасибо, отвечаю я, удивляясь реакции старухи, заживут скоро?
Пострелять хочешь? Эльза ухмыляется.
Не быть для вас обузой, уточняю я, я ведь не только убивать могу, я намеренно делаю ударение на слове «убивать».
Мы продолжаем идти по дорожке. Я уже вижу корпуса зданий, когда словно кто-то, подначив меня, заставляет задать Эльзе вопрос:
Ты ведь тоже убивала, как ты живешь с этим?
День за днём! грубо отвечает старуха. Не лезь в мои грехи! Придёт день, и я отвечу за них. Ни раньше, ни позже. Руки сильно болят? Эльза резко меняет тему разговора.
Намного лучше, спасибо, отвечаю я, удивляясь реакции старухи, заживут скоро?
Пострелять хочешь? Эльза ухмыляется.
Не быть для вас обузой, уточняю я, я ведь не только убивать могу, я намеренно делаю ударение на слове «убивать».
Через пару дней посмотрим, что ты сможешь делать, а пока отдыхай, беспокоить тебя не будут и сам ни к кому не лезь. Понял?
Угу, киваю я, ловя себя на мысли, что разговор отвлекает меня от боли.
Вот и пришли, Эльза становится на первую ступень братского корпуса, келью свою найдешь?