У Киры началась паника нет, нет и еще раз нет! Они не смогут, не потянут, у них ничего не получится. Надо срочно отговорить Мишку делать это нельзя, невозможно! Ее родители, его дочь. Ее страхи. В конце концов, здесь их дом. Их страна. Родной язык. Друзья. Родня. Разве этого мало? И все это менять на призрачное благополучие? Она готовила свою пламенную и, как казалось, убедительную речь. Но Мишка может ответить: «А как же Семен? А Андрюшка? Разве они толковее, талантливее меня?»
Действительно, почему не сможет ее умный Мишка? Трудяга, талант, светлая голова? Мишка, выгнанный, униженный, почти уничтоженный и растоптанный? И она тоже почти разбитая, вечно усталая, хмурая, недовольная, остро подмечающая все вокруг? Не желающая принимать эти правила игры? Дочь военного, как же. Пионерка и комсомолка. И просто гордая и честная женщина. Ей противно. Противно все это. А по-другому, выходит, нельзя. Не получается по-другому.
И она любит его. А для него это шанс, которого, скорее всего, здесь не будет. Это они понимают, хотя вслух об этом не говорят слишком больно и слишком страшно точно знать, что эта дыра навсегда.
«Нет, правда, подумай, Кира! уговаривала она себя. Что нас тут ждет? Даже черт с ним, с бытом, со всеми этими импортными колготками, сухой колбасой, Жигулями и прочими благами! В конце концов, все это можно пережить, мы не избалованы, привыкли. Главное Мишка. Мишка, с его неустроенностью, с его депрессиями, тоской и потерей вкуса к жизни. Вот что страшно, вот где почти смерть. Как она может остановить его, не дать ему шанс? И как потом с этим жить?»
Ради мужа она должна это сделать. Там есть надежда. А здесь ее нет. Здесь она не может даже родить куда принести ребенка? А ведь еще пара лет, и будет поздно. Правда, там тоже надо прижиться, устроиться. И получается, что будет тоже не до ребенка.
«Все, Кира, остановись! Хватит нюниться и разводить сопли. Мы молодые, здоровые. Мы вместе! И значит, все получится! Просто надо решиться. Или прозябать дальше в этой ужасной пустой и холодной квартире? В этой камере с видом на черный лес и Кольцевую? И платить за это огромные деньги, треть зарплаты? Клянчить подушки и сковородки? Нет, невозможно. Уезжаем».
И понеслось. Вызов из Израиля иначе никак. Никакой родни у Мишки там не было у него вообще не было родных. Вызов присылался каким-то сложным, загадочным путем, через знакомых это была нормальная практика, было налажено. Главное, чтобы была хоть какая-то еврейская кровь. Мама у Мишки русская, Ольга Сергеевна Калязина, из деревни Верхушки, что в Псковской области. А вот отец еврей, правда наполовину, но этого было достаточно.
Вызов пришел довольно быстро, и Кира снова испугалась держала в руках узкий хрустящий конверт и тряслась: их решение обретало реальную форму. Нет, она почти успокоилась и внутренне почти приняла его. Но тут обнаружилось, что она беременна. Что делать? Ехать туда с пузом и сесть Мишке на шею, да еще и вдвоем с малышом? Остаться здесь? Нет, невозможно ей будет нужно уйти в декрет, муж по-прежнему без работы, квартиры по-прежнему нет. Принести ребенка в этот кошмар в Медведкове? В этот вечный свистящий сквозняк?
Она ничего не сказала мужу. Понимала, чем это закончится Мишка никогда не позволит ей сделать аборт. Но аборт состоялся. В больницу она приехала утром, к семи. А к вечеру уже была дома. Все, история эта закончилась. И она правильно сделала все правильно, да. Ради них, ради Мишки. А знать об этом ему и не надо зачем причинять новую боль?
Они обрели новых знакомых «отъезжантов», как их называли. Публика, надо сказать, тут была разная и научная интеллигенция, прижатая властями, и торгаши, убегающие от тюрьмы. И люди творческие довольно известный пожилой актер с молодой и очень красивой женой, и неудачливый поэт, и немолодая балерина, давно оттанцевавшая свой балетный век и тоже выкинутая за борт.
Была пара, уезжающая ради больного ребенка, помочь мальчику могли только там. Кто-то презирал власть и даже пытался бороться с ней. Кто-то мечтал о тряпках и полных полках в магазинах. Кто-то задумывался о будущем своих детей.
Они обрели новых знакомых «отъезжантов», как их называли. Публика, надо сказать, тут была разная и научная интеллигенция, прижатая властями, и торгаши, убегающие от тюрьмы. И люди творческие довольно известный пожилой актер с молодой и очень красивой женой, и неудачливый поэт, и немолодая балерина, давно оттанцевавшая свой балетный век и тоже выкинутая за борт.
Была пара, уезжающая ради больного ребенка, помочь мальчику могли только там. Кто-то презирал власть и даже пытался бороться с ней. Кто-то мечтал о тряпках и полных полках в магазинах. Кто-то задумывался о будущем своих детей.
Многие оставляли родителей, ни в какую не желающих уезжать. Без сожаления бросали квартиры, дачи, машины, надеясь, что там, в новой жизни, всем этим добром они сто раз обрастут. Все были воодушевлены, возбуждены, и без конца из уст в уста передавались бесчисленные рассказы об уехавших знакомых конечно же, самые радужные и обнадеживающие. Все тут же устраивались на работу, почти сразу покупали большие машины и дома с лужайками, все лечились у замечательных врачей, щеголяли в модных тряпках и питались замечательными продуктами. Из рук в руки передавались цветные блестящие фотографии не фотографии, а картинки из сказки. И вправду, машины были длинными, блестящими и серебристыми, тряпки немыслимые джинсы, платья и кофточки восхитительными. А еще йогурты всех цветов и любого вкуса малиновый, грушевый, клубничный, чистые, без единого бочка, яблоки и груши, как искусственные такие ровные и красивые. Такие бывают?
И чистейшие, гладкие, без единой жилочки и косточки, ровные куски мяса загляденье, сладкая греза любой хозяйки. И гладкие розовые курочки с толстыми боками. При виде них перед глазами тут же всплывали в памяти родные синие птицы с крючковатыми желтыми, страшными когтями. Да все, господи! Все красивое, как из сладкого сна. Невозможного и нереального. А улицы? Такие чистые улицы неужели такое бывает?
Все писали о совершенно невозможных, невероятных соседях и случайно встреченных незнакомых людях на заправках, в лавках и банках, которые постоянно улыбались и искренне готовы были помочь. И снова все качали головами и дивились: так бывает? Без нашего вечного хамства, вымогательств, гнусных чиновничьих рож? С улыбкой, добром и без унижений? Не очень верилось. Но в душе поднималась горячая волна и у нас будет так же! И у нас будет красивая, сытая и счастливая жизнь. Интересная и любимая работа. И наши дети будут расти в этом мире мире добра и любви. И сердце затопляла гордость за свою отвагу, решительность, смелость.
По рукам ходили списки, что обязательно надо везти и что точно не нужно. И что интересно списки составлялись для «богатых» и «бедных». В список для «бедных» входили спальные мешки, кухонная утварь, включая ручную кондовую мясорубку на первое время, цветной телевизор «Юность». Ковер непременно, а лучше два: один себе, один на продажу, там они прекрасно идут! Только вот ковер надо было достать. И вдобавок нужны были деньги, чтобы его купить. История не для Киры с Мишкой, хотя новые знакомые предлагали помочь возможности у некоторых были немалые.
Были в списке и подушки, и постельное белье, и почему-то ситцевые ночнушки, и даже горчичники с валокордином смешно. Ну валокордин им точно не нужен, а вот белье и подушки вполне пригодились бы.
Книги оставались у Нины, в той семье. Мишка мечтал их забрать, к тому же подошло время для объяснений, надо было решать вопрос с алиментами для Кати. Кира видела: Мишка надеется, что Нина благородно не станет требовать деньги с безработного бывшего мужа. Кира, конечно, в это не верила Нина остается с дочкой одна. Да и к чему благородство? Да, он оставил ей квартиру. Но когда это было и сколько воды утекло!
Решили так на один день они разъезжаются. Мишка к Нине, Кира к своим. На самый трудный в их жизни разговор. Одновременно будет легче каждому будет не до переживаний за другого.
Кира нервничала так, что с ночи страшно разболелась голова. По слабости духа подумывала разговор отложить. Но, увидев Мишкино решительное лицо, передумала: пропадать так вдвоем! У них все вдвоем, пополам, вся их совместная жизнь.
На улице обнялись.
Как на войну, грустно усмехнулась Кира.
Мишка молча кивнул.
Дорогой в Жуковский Кира всплакнула всех было жалко: и родителей, и себя. Но требовалось еще и родительское разрешение вот и это было проблемой. Хотя чего ждать, на что рассчитывать? Реакция матери и отца была вполне предсказуемой и Кира это отлично понимала.
Мишка молча кивнул.
Дорогой в Жуковский Кира всплакнула всех было жалко: и родителей, и себя. Но требовалось еще и родительское разрешение вот и это было проблемой. Хотя чего ждать, на что рассчитывать? Реакция матери и отца была вполне предсказуемой и Кира это отлично понимала.
Мать выглядела озабоченной и Кириного настроения, кажется, не заметила вечно болеющий муж теперь был ее основной проблемой. Что там дочка? У нее давно своя жизнь, она давно отрезанный ломоть.
Кира села на кухне, и мать спросила:
Голодная? Есть будешь? У меня сегодня кислые щи.
Кира обреченно кивнула: обед небольшая оттяжка. Пусть будут щи.
Отец к обеду не вышел спал. Мать посетовала, что он теперь много спит. Только приляжет, сразу засыпает. Ну и уже легче. При отце начать разговор было совсем страшно. Она молча хлебала щи и готовилась. «Кажется, так я никогда не боялась», подумалось ей. Но и это надо пройти. Надо. И она это пройдет.
Наконец выдавила, как пискнула:
Мама, у нас для вас новость. Не слишком приятная, но неизбежная.
Мать вскинула брови:
Ну-ну! поджала губы. Чего от вас ждать? Одних неприятностей.
Мама! выдохнула Кира. Мы уезжаем.
Мать растерянно моргала глазами не понимала.
Куда? булькнула она. И надолго?
Страшно было произнести «навсегда».
Кира молчала.
Мать повторила:
Куда вы собрались? Что еще в голову вздумалось этому твоему?
Кира оборвала:
Мужу, мама! Как бы тебе это ни нравилось, Миша мой муж. И хватит, пожалуйста! Помолчала с минуту и как в воду: Мы уезжаем насовсем. Насовсем, мама! И вам надо принять наше решение. Ты же знаешь. Кира, ободренная материнским молчанием и растерянностью, затараторила: Мама! Ты же знаешь, что у Мишки с работой! Ты же знаешь, как мы живем. Тебе же известно, где мы и как. Мы устали слоняться по чужим углам! Мы уже взрослые люди и Кира заплакала.
Мать молчала.
Мама! выкрикнула Кира. Ну не молчи! Умоляю! И еще пойми меня! Пойми нас! Мама, пожалуйста!
Вас? хрипло сказала мать. А меня? А отца? Нас кто поймет? Она резко встала со стула и вышла из кухни.
Кира сидела как прибитая. Уйти? И что дальше? Что вообще дальше? Как быть? Так и сидела бы до второго пришествия. Если бы не услышала рыдания матери. Встала, прошаркала, как старуха, по коридору и наконец решилась зайти в комнату, где спал отец. Он лежал на спине с закрытыми глазами. «Как мертвец, господи», мелькнуло у нее. Мать, притулившись на краю кровати, рыдала, закрыв лицо руками, и приговаривала: