Беда, Костя, беда. Ой, какая большая беда!
Сердце сжалось до невозможно острой, как вспышка, боли.
Мама! выкрикнула Кира. Ну какая беда? Ты же все знаешь! Тебе все известно про наши мытарства! Выхода нет, понимаешь? Мишка погибнет. Еще пару лет и погибнет! А там там я рожу! Это здесь я старородящая, убогий и презираемый перестарок. А там и после тридцати рожают, мама!
«Все, аргументы кончились», подумала она.
Но мать прекратила рыдать в секунду, как выключили. И спокойным голосом ответила:
Погибнет? Как же! А если и погибнет, так и, прости, слава богу! Выйдешь нормально замуж у тебя еще есть пара лет. А про внуков да что это нам, если мы их не сможем растить?
Пораженная, Кира молчала, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Наконец из горла вырвался хриплый, сдавленный крик:
Господи, мама! Как же ты можешь! Он Я же люблю его, мама!
Юля, тихим голосом откликнулся отец. Прекрати. Пусть делают что хотят. Их жизнь. Пусть коверкают, ломают их право. А то, что дочь вырастили такую, так это к нам, а не к ней.
Он открыл глаза и повернул голову к Кире:
Подпишем тебе твои бумаги, не беспокойся. Все, что надо, подпишем. И давай в новую жизнь! У вас там получится, не сомневаюсь если через нас перешагнула, через родину.
Кира ничего не ответила. Последнее, что запомнилось, глаза матери, растерянные, удивленные и не верящие услышанному. Неужели это сказал ее муж? Как же так? Ведь она так на него рассчитывала.
Кира шла по улице и ревела. Облегчения не было вроде бы все разрешилось, слово отца закон, как он сказал, так и будет. Отец не из тех, кто меняет решение. Только горечь на сердце, тоска. Душа рвется на части. А они ведь правы, ее старики! Хотя какие они старики? Слегка за пятьдесят разве это возраст? Но очень скоро они и вправду превратятся в стариков. Отец и сейчас постоянно болеет сказывается тяжелая жизнь в гарнизонах. Мать еще держится женщина всегда сильнее. Но ведь они правы, а? Как они будут без поддержки, совершенно одни? Но разве есть альтернатива? Разве она может отказаться от их с Мишкой решения? Ну допустим, она остается без любимого мужа, без надежд, без перспектив. По-прежнему без угла. Только теперь совершенно одна. С очень незначительным шансом устроить личную жизнь, потому что в первую очередь это не нужно ей самой. Окончательно без детей это понятно. Но родителей не бросит. На алтаре две жертвы родители и муж. Кого она выберет?
Вернуться к ним? Хорошо, и это допустим. Хотя что тут хорошего? Не уживутся они. Никогда. Даже в юности было сложно. А уж теперь! Но самое главное не это самое главное, она им никогда не простит, что они сломали ее жизнь и лишили любимого. И довольно скоро или не очень скоро, особой разницы нет, это все равно обязательно случится она начнет их ненавидеть. Одинокая старая дева, снимающая убогую комнатку на задворках Москвы, считающая жалкие копейки, еле выживающая, в такую она превратится очень скоро, лет через пять. А то и раньше. Нет, конечно, она их не оставит будет мотаться по воскресеньям, проклиная и ненавидя свою одинокую жизнь. Отстаивать очередь за колбасой и «Юбилейным» печеньем, вырывать из чьих-то рук тощую синюю курицу гостинцы родным. Тащиться в холодной электричке и снова проклинать свою судьбу.
А там, у родителей, бросаться пятеркой мать непременно будет требовать, чтобы дочь взяла деньги: «Ты же и так считаешь копейки!» В результате, конечно, они поругаются. Кира откажется обедать, наорет на мать, швырнет на стол банку с вареньем ответный гостинец и, громко хлопнув дверью, с облегчением выкатится за дверь. А в электричке снова примется реветь. А потом вернется в чужой угол, на чужую кровать. И опять одиночество кошмарное, дикое, беспросветное. Уже окончательно и навсегда.
А потом кто-то из них уйдет уйдет первым. Это жизнь, это нормально. Допустим, отец это скорее, хотя бывает по-всякому. Если мама останется, она справится. А если останется отец? Он не сможет себя обслужить ему и сейчас это сложно, без мамы он никуда. И она, хорошая дочь, конечно же, переедет к нему это не обсуждается. Ну и все, что к этому прилагается, уход, врачи, таблетки, уколы. Каши на воде. Нытье, капризы. Мать привыкла, терпит муж. А она, дочь? Нет, она не стерва она, безусловно, исполнит свой долг. Станет выслушивать жалобы, претензии, терпеть. Злиться, раздражаться, но терпеть, неумолимо превращаясь в окончательную скрипучую зануду. Только простить ему она не сможет, нет! Меняя белье, купая его в ванной, подавая ему еду, она всегда всегда! будет вспоминать, что осталась из-за них. И это чистая правда.
Ну а если первым уйдет отец, с матерью начнутся вечные ссоры. Они никогда не понимали друг друга. И никогда никогда! она не забудет и не простит ей те слова: «Погибнет? Как же! А если и погибнет, так и, прости, слава богу! Выйдешь нормально замуж у тебя еще есть пара лет».
Никогда. Если только не наступит полнейшая амнезия.
Ну а потом Кира стала себя успокаивать. «А на что ты рассчитывала, дорогая? На горячие объятия и бурную радость от эдакой вести? Ага. Ты, кстати, думала, что будет куда хуже например, они откажутся подписывать разрешение на выезд. Была почти уверена в этом. И получается, что все сложилось совсем неплохо. В обморок никто не упал, Скорую не вызывали. Свыкнутся с мыслью, привыкнут деваться-то некуда. Ни им, ни мне», вздохнула она и слегка успокоилась. Надо подождать, переждать, и все устаканится. Главное, что она решила. И без потерь не бывает во всяком случае, в подобных ситуациях. Всегда надо жертвовать. Всегда будут жертвы. В конце концов, таких, как они, сотни и даже тысячи. И все как-то живут. Жестоко? Жестоко. Будет за это платить? Безусловно. Готова? Готова. И переключилась мыслями на Мишку: «Как он там»?
Домой почти бежала. «Домой» По темным окнам поняла его еще нет. Сердце сжалось. Открыла дверь и поняла, что Мишка дома споткнулась о его ботинки в прихожей. Бросилась в комнату одетый, он лежал на кровати.
Села на край:
Мишка, милый! Все плохо?
Он дернулся, кашлянул и мотнул головой:
Нет, все в порядке, если можно так сказать. Истерично и коротко хохотнул.
Про нее не спросил боялся?
Не дождавшись сколь-нибудь вразумительного ответа, Кира пошла раздеваться. В квартире, как всегда, было прохладно. Как ни заклеивай окна, как ни подкладывай под разбухшие от сырости рамы старые полотенца, все равно дует изо всех щелей. И не справиться с этим никак.
Надела старый теплый свитер, шерстяные носки, треники и пошла готовить ужин. Открыла холодильник почти пусто. В морозилке валялась пачка пельменей вот оно, счастье! Такое простое и незатейливое, такое бедняцкое и насмешливое счастье. От отчаяния и жалости к себе брызнули слезы. Поставив на плиту кастрюлю с водой, Кира встала у окна. Было темно. Фонари не горели. От порывов ветра хлопала дверь подъезда. По темной Кольцевой проезжали машины, и от их фар коротко и ненадолго освещалась улица. Впрочем, пора было ставить чайник. На этой чертовой плите под названием «Лысьва» он закипал не меньше чем через полчаса. Не дождешься особенно по утрам, когда торопишься на работу. Вытащила пельмени, достала из холодильника майонез тоже дефицит, кстати, и пошла в комнату.
Про нее не спросил боялся?
Не дождавшись сколь-нибудь вразумительного ответа, Кира пошла раздеваться. В квартире, как всегда, было прохладно. Как ни заклеивай окна, как ни подкладывай под разбухшие от сырости рамы старые полотенца, все равно дует изо всех щелей. И не справиться с этим никак.
Надела старый теплый свитер, шерстяные носки, треники и пошла готовить ужин. Открыла холодильник почти пусто. В морозилке валялась пачка пельменей вот оно, счастье! Такое простое и незатейливое, такое бедняцкое и насмешливое счастье. От отчаяния и жалости к себе брызнули слезы. Поставив на плиту кастрюлю с водой, Кира встала у окна. Было темно. Фонари не горели. От порывов ветра хлопала дверь подъезда. По темной Кольцевой проезжали машины, и от их фар коротко и ненадолго освещалась улица. Впрочем, пора было ставить чайник. На этой чертовой плите под названием «Лысьва» он закипал не меньше чем через полчаса. Не дождешься особенно по утрам, когда торопишься на работу. Вытащила пельмени, достала из холодильника майонез тоже дефицит, кстати, и пошла в комнату.
Мишка дремал уже хорошо. Укрыла его одеялом и пошла есть одна будить нельзя, пусть отдохнет. С трудом глотала уже остывшие пельмени, запивала горячим чаем и молча глотала слезы. Вымыв тарелку, осторожно легла рядом с Мишкой. Тихонько прижалась и закрыла глаза. И наступило блаженство. Такой покой наступил, что она улыбнулась. Вот ее жизнь. И по большому счету никому, кроме друг друга, они не нужны в этом мире. У матери есть отец и наоборот. У Кати есть мать и бабушка с дедушкой. А у них с Мишкой никого больше нет. Выходит, все они правильно делают. И все они переживут и через все пройдут. А может, не так все и страшно? С этими мыслями она наконец уснула.
У Мишки вот странное дело! выходило все более-менее. Нина новость восприняла спокойно и даже сказала, что внутренне была к ней готова. Не то чтобы поддержала бывшего мужа, но постаралась понять. Про Катю разговоров не было что обсуждать? Что обсуждать, кроме денег?
Стала оправдываться: «Ты должен меня понять. Тяжело поднимать одной. Да, от тебя и раньше-то финансовой помощи не было если по-честному. Не обижайся. А вот поддержка была ты был рядом. Но пойми и меня. Обдирать тебя не буду. Много требовать тоже. Но извини, дружба дружбой, как говорится»
Короче говоря, итог переговоров был таков две тысячи рублей. Деньги огромные, неподъемные. А еще предстояло купить кое-какие вещи в новую жизнь. Оставалось одно идти на поклон к Зяблику.
А если откажет? тихо спросила Кира. Что будем делать?
Мишка с надеждой ответил, что вряд ли. Для Зяблика это не такие уж дикие деньги. Про то, когда они отдадут этот долг, оба молчали. Что они знали, что понимали? Да ничего.
К Зяблику отправились в первые же выходные. Ехали как на каторгу. Понимали: если откажет все, конец. Нет, был еще малюсенький шанс уговорить Нину обождать, пока они устроятся. Но не хотелось. А просить в долг хотелось?
У Зяблика было все по-прежнему шумно, накурено, по дому слонялись красивые девицы, стол был уставлен яствами, пахло хорошими духами, настоящим кофе, кожей уверенностью и богатством. В духовке запекалась баранья нога, и аромат был такой, что Кира громко сглотнула слюну.
Зяблик, в вельветовых, в крупный рубчик, зеленых брюках и в белом свитере, был, как всегда, хорош и вполне соответствовал всей обстановке. Вернее, обстановка соответствовала хозяину. Да и что могло измениться?
Негромко играла музыка, и Кира устало опустилась в кресло. «Сейчас решается наша судьба», грустно подумала она.
Мишка с Зябликом удалились в кабинет.
Не было их минут десять, не больше. Кира вздрогнула, увидев их на пороге гостиной, Мишка был весел, Зяблик растерян. Муж махнул Кире, позвал ее на кухню. Дрожали руки, дрожали ноги. Расселись, и Зяблик молча разлил коньяк и порезал лимон. Сел напротив.