Затормозишь останешься в девках!
По вечерам все выходили во двор и устраивались на лавочках. Щелкали семечки и говорили за жизнь. Женщины не снимали халатов и тапочек а зачем? Так и сидели во дворе и смех, и грех.
Но разве они были плохими людьми? Ее несчастные тетки, вечные трудяги, не ведающие о другой жизни и тянувшие свой тяжелый воз? И ее родители, тоже вечно колготящиеся, бьющиеся за «достойную» жизнь? Суетливые, глуповатые, смешные.
Но плохие? Нет. Они всегда старались помочь соседям, знакомым. Кира помнила, как она страшно удивилась, узнав уже в юности, что мать регулярно и без задержек, десятого каждого месяца, отправляла пятерку отцовской двоюродной сестре Тине одинокой вдове с тремя детьми. Тина жила где-то в сибирском захолустье, тяжело работала. Кто эта Тина была матери? Так, дальняя родственница. Виделись раз пять в жизни, и что с того? А ведь помогала. И деньги тогда это были немалые и это при материнской скупости.
А как мама выхаживала соседку бабу Лену, одинокую, оставленную пьющими детьми? Носила ей еду, кормила с ложки, меняла белье, стирала его и проводила у постели старушки ночи и дни. И хоронила ее на свои, кстати, деньги, бабы-Ленины сыновья-пьяницы ничего дать не могли. И поминки мать собрала. Говорила достойные.
А как она ухаживала за отцом ночевала в больницах на кушетках, если вообще спала.
Да и отец всю жизнь переписывался с однокурсниками по училищу. И, кстати, когда разбился его друг, отослал его вдове крупную сумму денег.
А то, что тогда мать не приняла их с Мишкой Так, наверное, она была все-таки права ни одного дня они бы не ужились, к тому же эти вечные хворобы отца.
Кира поняла, что сейчас разревется, и пошла в ванную. Потом зашла в свою комнату свою бывшую комнату. Крошечную, как и, впрочем, вся квартира словно конструктор, собранный для лилипутов. Большая комната в четырнадцать метров «зал»! И ее, бывшая детская, восемь метров. Сейчас здесь спала мать. Те же клетчатые шторки синяя и белая клетка. «Крокодильчики» на металлической струне чуть провисли то еще приспособленьице! Жесткая тахтичка узкая, неудобная. Потертый коврик у кровати полы всегда были холодными, «не дай бог Кира застудит почки». Письменный стол, стул. Двухдверный облезлый шифоньер, притараненный из гарнизона. Зачем надо было тащить его с собой? Как Кира злилась в юности: «А что, нельзя сказать шкаф?» Мать обижалась. А Кире еще больше хотелось вредничать подмечать их промахи, нелепые привычки, дурацкие деревенские словечки. Чтобы обидеть, задеть, посмеяться.
А как родители радовались этой квартире-клетушке! Все, что отец заслужил за долгую службу. А ведь он принял ее как награду. Но разве это награда? Смешно.
И перед Верой Самсоновной Кира своих родителей стеснялась. И перед Володей. А уж перед Мишкой
А сейчас стало стыдно почему она их стыдилась? За что презирала? Но разве они виноваты в том, что жизнь их приучила копить, прятать, сберегать, оставлять на черный день? Разве они виноваты, что жизнь, сама жизнь, сделала их такими? Как она оставит их немолодых, нездоровых? Совсем одиноких?
И перед Верой Самсоновной Кира своих родителей стеснялась. И перед Володей. А уж перед Мишкой
А сейчас стало стыдно почему она их стыдилась? За что презирала? Но разве они виноваты в том, что жизнь их приучила копить, прятать, сберегать, оставлять на черный день? Разве они виноваты, что жизнь, сама жизнь, сделала их такими? Как она оставит их немолодых, нездоровых? Совсем одиноких?
Пообедали молча. Только мать все извинялась, что обед вышел таким картошка да капуста. Конечно, своя, квашеная, из синего эмалированного ведра:
Почти вся осталась, Кира! Ты ж не брала! А мы уже не очень ее и едим, желудки не те. Вот приехала бы ты и на всю зиму бы обеспечили! Витамины! Витамина С в ней больше, чем
Мамочка! перебила Кира. Ну хочешь, сейчас заберу? Навитаминимся к лету.
Мать грустно кивнула и украдкой отерла слезу. Ни о чем не спрашивали ни об отъезде, ни тем более о Мише. Кира понимала он для них враг, увозит родную дочь. Без него бы она ни в жизнь до такого не додумалась. И в голову бы не пришло она ж дочь военного!
Кира сама начала про отъезд.
Когда? робко спросила мать.
Кира небрежно махнула рукой:
Да нескоро, мам! Еще столько всего! И бумаг надо кучу собрать, и дождаться разрешения. Сколько не знает никто. Они там могут выкинуть любой фортель.
И не пустить? с надеждой спросила мать.
Кира вздохнула.
И в том числе не пустить.
И тут же пожалела об этом вот, подарила надежду. Дура, ей-богу. Не пустить их в принципе не должны были, так считалось. Мишка давно ушел из института, сто лет назад. Но кто его знает, как сложится.
Потом долго пили чай и тоже молчали.
Наконец мать выдавила:
Это ведь навсегда, Кирочка? Ну, если вас выпустят?
Отец дернулся и покраснел.
Мама! Не мучай меня, умоляю! Ну ты же сама все понимаешь! Мы же здесь пропадем!
Мать быстро заверещала:
Кирочка, о чем ты? Никто не пропал, а вы пропадете? Почему, доченька?
Кира вздрогнула мать никогда не называла ее доченькой. Ну, если только в далеком детстве.
Почему пропадете? повторяла мать. Да, жизнь непростая. Но ведь никто не пропал, доченька, все как-то живут. Не голодают же, а! Работают, детей рожают. Мебель покупают, дачки строят! Живут ведь люди! Куда вы собрались, дочка? Это же совсем незнакомый мир! Совсем чужой! Как вы там? Одни, без родных? А не приживетесь? Подумай, Кирочка! Умоляю тебя!
Уже подумала, жестко ответила Кира. Мама, решение принято. У Миши там перспектива. Работа. Бывший коллега ему обещает. Дело его. Ну и я как-то устроюсь. Мама, там, знаешь ли, тоже еще никто не пропал! Никто, понимаешь? Ну и потом Устроимся и вызовем вас! И будем все вместе.
Ни секунды она не верила этому. Прекрасно понимала этого никогда не будет. А сказала.
Ну нет! Отец хлопнул ладонью по столу. Мы туда никогда не уедем! Никогда, понимаешь? Плохо ли здесь, хорошо, а родина! Тебе мы это не объяснили наша вина. Мы тебя не держим, езжай. А про нас и не думай, я всю жизнь ей отдал, родине своей. Плохой, хорошей не знаю. Он резко встал, качнулся, и мать тут же вскочила, чтобы его поддержать.
«Пора, подумала Кира. Все, надо ехать. В конце концов, это еще не прощание. Это начало прощания. Только теперь надо почаще к ним ездить единственное, что я могу. А сейчас вдвоем им будет проще, когда уйдет раздражитель. Вот так получается».
Мать увела отца в комнату, и Кира зашла попрощаться, помогла матери уложить его в кровать. Наклонилась.
Папочка! Ты нас пойми, умоляю! Ну не складывается здесь у нас!
Отец чуть привстал на локте Кира видела, что даже это простое телодвижение далось ему с большим трудом. Откашлявшись, просипел:
А может, дело в другом? Не в стране и не в режиме? Может, дело в человеке? Знаешь, дочь, он снова закашлялся, все от человека зависит. Если здесь он бесполезен и ни на что не годен Подумай, дочь! И повернулся к матери: Не забудь!
Мать кивнула. Кира не поняла, о чем они. Да и ладно.
У двери мать протянула ей плотный конверт.
Здесь деньги, Кира! Немного, но сколько уж можем. Вам в дорогу. Вам же многое надо ну, разное там. Я с Раей Левиной говорила, у нее сестра с детьми уезжала. Она меня и просветила. Да тебе лучше меня все известно! Возьми!
Она держала в руках конверт, и в глазах ее были испуг и мольба. Чего она боялась? Что Кира откажется?
Кира прижалась к матери и тихо сказала:
Спасибо, мам! Ты даже не представляешь, как нам это надо!
Мать всхлипнула.
В электричке Кира не могла сдержать слез. «Какая тяжесть на сердце, какая тоска. Электричка эта, кратовская, дорога, знакомая до каждой мелочи, каждого деревца, каждой урны. Дорога слез и тоски».
Ей всегда казалось, что она не очень любила своих родителей. Точнее, спокойно без них обходилась. Ей было вполне достаточно редких, раз в месяц, коротких и скупых встреч повидались, и ладно. Она не ждала от них помощи никогда и никакой и не прибегала в родительский дом, когда ей было невыносимо плохо. И в голову бы это ей не пришло! Она никогда не рассказывала им о своих проблемах, уверенная, что так им будет спокойнее. Нет, вспомнила: что-то произошло на работе, какой-то конфликт с начальством, и она очень переживала. Приехав к родителям, неожиданно для себя начала подробно, в лицах, рассказывать об этом. Держаться не было сил разревелась. И вдруг увидела, поняла, что им это точно неинтересно отец продолжал листать «Советский спорт», иногда повторяя свое вечное «угу». А мать лепила пельмени. И вдруг, посреди Кириного рассказа, подняла глаза и сказала:
Ой, Костя! А свинина-то постная! Может, сальца добавить?
Кира поперхнулась от возмущения и обиды, схватила пальто и выскочила на улицу. Как было жалко себя! Окна квартиры выходили во двор, аккурат на ту скамейку, где плакала обиженная Кира. Наверняка мать подходила к окну она любила поглазеть во двор: кто как поставил машину, кто из соседок судачит на лавочке. Кира просидела на той скамейке около часа. Подняла глаза на окна родительской квартиры мать отпрянула от окна. Она поднялась и пошла на станцию. С откровениями было покончено теперь навсегда.
Трудно было с этим смириться принять то, что она, по сути, им тоже не очень нужна. Обидно? Обидно. Может, дело в том, что она рано ушла из дома? Какая разница? Но вот сейчас, в эти дни, когда до отъезда оставались считаные месяцы, почему-то особенно болела душа.
А дома удивила Мишкина реакция так удивила, что она смешалась.
Раскошелились старички? Ух ты! И их пробило! Ну, Кирка! Гуляем!
Кира ничего не ответила. Было обидно и юморок его дурацкий, и эта неприкрытая радость. И это «раскошелились старички».
Не удержалась, выдала:
А они тебе чем-то обязаны, Миша?
Он ничего не понял.
Мне нет. А вот тебе Ты же единственная дочь.
А приличная единственная дочь не бросает своих, как ты изволил выразиться, «старичков» приличная и единственная дочь живет возле них и заботится о них!
Сказано это было, естественно, с вызовом, и Мишка снова удивился:
Что-то я не заметил, что ты стремилась жить возле них. Извини.
Конечно, Кира обиделась. Но назавтра хлопоты закрутили. Мишку она, конечно, оправдала мужики, что с них взять. Лепят первое, что придет в голову. А по сути-то прав. Сама же ему рассказывала про вечные разговоры о деньгах, про вечные «отложить и сберечь», про пять сберкнижек, обнаруженных ею случайно. Про скупость родителей. Выходит, сама виновата. Ну, не подумал Мишка такой, о форме не беспокоится. Бог с ним.
Дел было много. Бросилась по магазинам, судорожно сжимая в руке список «отъезжантов». А все надо было доставать, с потом и кровью. Одеяла, подушки, кастрюли, чайник обязательно небольшой, на один литр. Попробуй найди! И со свистком непременно там, знаете ли, денежки берегут и электричество понапрасну не жгут, как у нас. Одеяла надо было достать обязательно теплые, желательно пуховые, из тех же соображений экономии отопления. А еще шерстяные спортивные костюмы. Клей. Как будто они отправлялись на Северный полюс, а не в Европу!