Кира слушала умных и опытных тех, кто списывался с уже отъехавшими. На своих ошибках, как говорится, учатся одни дураки. А дураками в очередной раз быть не хотелось.
В их новой компании говорили только об одном об отъезде. И обо всем, что с этим связано. Кире начинало казаться, что поднимается весь Советский Союз и других забот у людей просто нет. Мишка тянул ее в эти «гости», она сопротивлялась, он настаивал. «Больше информации меньше ошибок», без конца повторял он.
Может, и так. Только как все это утомляло! Как хотелось сходить в театр, в кино. Просто отключиться от этих проблем хотя бы на пару дней. Забыть, что ты отъезжант, будущий эмигрант. Что ты навеки прощаешься с неласковой, но все-таки родиной. Что скоро закончится прежняя знакомая и понятная жизнь. И ждут тебя а ждут ли? чужие берега, непонятные, неизвестные.
Страшно. Но это и будоражило сколько всего можно узнать! Например, посмотреть мир. Разве от такого отказываются? Да сколько людей мечтают об этом получить этот шанс. У них этот шанс есть! Выходит, они счастливцы?
Пару раз съездили к Зяблику тот был странно тих и молчалив. Да и в доме была тишина никаких тебе красоток на длинных ногах, никаких иностранных дипломатов с вечными стаканами виски в руках. Никаких ночных покеров тишина. Кира удивилась. Мишка скупо объяснил, что у Зяблика тяжелый и бесперспективный роман.
Очередной? с сарказмом уточнила Кира. Ну тогда не страшно, пройдет. Сколько раз уже было!
Нет, здесь другое! уклончиво ответил Мишка. А что уточнять не стал. Секрет.
«Тоже мне, секрет! подумала Кира. Ну и бог с ними со всеми с Зябликом, его роковой любовью, с Мишкой и с их общими секретами. У меня есть дела поважнее».
Был май месяц, который Кира особенно любила. Месяц обновлений, надежд. Месяц свежий, душистый первые робкие цветы, первые молодые и клейкие зеленые листочки. Запах черемухи, сирени, ландышей. Липы и тополей. И просветлевшие лица люди ждали обновления вместе с природой.
Но этот май радости не приносил сплошные тревоги.
Отъезд был назначен на конец июня дни щелкали, как счетчик в такси. И утекали, как время бесследно и неизбежно. Заканчивалась старая жизнь, и где-то там, за невнятным горизонтом, скоро должна была начаться другая.
Какой она будет? Кто знает.
В Жуковский Кира ездила часто, раз в три дня. Родители вглядывались в ее лицо, словно пытаясь найти признаки изменений. Но пока, естественно, не находили дочь была все той же. Разве что более нервной, дерганой, измученной.
Кира старалась изо всех сил делала вид, что ей весело, радостно. Что она так ждет этого часа. Что ей не терпится поскорее бы. Но на душе было по-прежнему погано.
Трещала не переставая рассказывала байки про отъезжающих, таможенников и прочее. Родители внимательно слушали, охали, удивлялись и, конечно, пугались.
Мать подружилась с Раечкой Левиной и проводила у соседки вечера. Опытная Раечка показывала ей фотографии сестры и племянников, хвасталась их успехами. Она все знала про цены от хлеба до мяса. И надеялась вскоре «воссоединиться» с родными.
У нее-то есть шанс, однажды сказала мать. Племянники хорошо устроены, вышлют вызов, и полетит наша Рая.
Отец с удивлением посмотрел на жену:
А ты что, тоже хочешь вслед за этим?
Мать сурово подобрала губы и сухо ответила:
Не за этим, а за дочерью! Разницу чувствуешь?
Нас они не позовут и не надейся. Отец хлопнул ладонью по столу. Кому ты там нужна? Ему? Или дочери своей? Так и ей ты давно не нужна! Не заметила? Он вышел из кухни, а мать еще долго сидела в темноте и тихо плакала. Все было правдой. Муж сказал то, о чем она и подумать боялась. Только стало ли ей от этого легче? Нет, ни минуты стало еще тяжелее.
«На что я рассчитываю, дурочка? подумалось ей. Костя прав. Прав, как всегда. Это я, дура, всю жизнь на что-то надеюсь, все за чистую монету принимаю».
Кира по-прежнему не замечала того, что происходило вокруг в середине июня окончательно установилась жара, да такая, что старожилы ничего подобного не помнили. На улицах плавился асфальт, Москва задыхалась от жара и смога. По ночам было особенно невыносимо распахнутые окна прохлады на давали, асфальт, стены и крыши домов не успевали остыть за короткую и светлую ночь. С раннего утра солнце нещадно палило.
Мишка слушал «вражеские голоса», ловил сводки погоды и бурно радовался:
Кирка! У нас двадцать два! Ты представляешь? Вот погодка!
Кира молчала: «У нас, ага. А что еще скажешь?» Она удивлялась, что Мишка не созванивается с Семеном как же так, они ведь скоро приедут. Все ли там в порядке, все ли по-прежнему в силе? Нечего не поменялось?
Муж небрежно отмахивался:
Да все в порядке! Что названивать, Кир? Три дня назад говорили, тебя не было дома. Конечно, все в силе! А как по-другому?
«Ну и ладно, успокаивала она себя. В порядке, и слава богу. Будет как будет».
Отъезжанты устраивали проводы было так принято. Кто-то если позволяла квартира «провожался» дома. А те, у кого были средства, снимали кафе или ресторан в зависимости от толщины кошелька. В квартире в Медведках не было ни места, ни посуды, ни стульев со столом. Решили найти недорогое кафе.
Принялись составлять список гостей. Конечно, родители. Вторым номером Зяблик. Пара Кириных подруг одна школьная, Алла, и две институтские Света и Галя. Мишкины одногруппники, Дима и Стас. Ну и самые близкие «отъезжанты». А вот их набралось прилично, аж четырнадцать человек. И еще коллега Лерочка. Лерочка, к слову, очень им помогла ее свекровь работала заведующей секцией в универмаге «Москва». Знакомство более чем ценное волшебное. Она и помогла собрать «узелок» югославские зимние сапоги Кире, австрийское пальто там такая зима, что проходишь в демисезонном! косметика кое-какая на первое время, пока точно не будет денег. Польские духи на французские Кира денег пожалела: «Обойдусь». Джинсы и куртку Мишке отличную теплую «аляску». «А разве такая нужна? робко спросила Кира. Вы же говорили, теплая зима». Тетка обиделась: Кире тут такое предлагают, а она еще и недовольна!
Народу получалось много, на такие деньги они не рассчитывали. И снова спас Зяблик сообщил, что икрой, рыбой и мясными деликатесами он обеспечит. И вправду приволок огромного, метрового, осетра и банку черной икры килограмма на полтора. Ну и еще всякой всячины сухую колбасу, огромный целиковый окорок и здоровенный шмат буженины.
Кира, совсем не спавшая в последние дни, выглядела ужасно от зеркала правды не скроешь. Похудела на шесть килограммов раньше об этом мечтала, а теперь ей это не нравилось. Не стройности прибавилось рахитичности. В парикмахерскую, конечно, сходила прическа, маникюр, все как положено. А выглядела все равно плохо. Даже новое платье, щедрый подарок Лерочкиной свекрови, настоящее джерси нежно-сиреневого цвета, не платье мечта, не спасало.
Родители сидели тихие, скорбные и пришибленные, как на поминках. Совсем ничего не ели в тарелках опадала горка салата, жухли огурцы, заветривалась рыба. Сидели, как незваные гости, словно боялись, что сейчас их опознают и погонят прочь. Мать расстаралась высокая «башня» на голове, залаченная до твердости, стеклянности, кримпленовый костюм в крупную розу, лаковые туфли. Отец парился в темном костюме кажется, единственном, купленном сто лет назад, на сорокалетний юбилей. Костюм был давно тесноват, галстук давил на шею, и было видно, что он страшно мучается.
Кира подошла к нему и помогла снять пиджак, потом стащила и галстук. С жалкой улыбкой отец выдохнул, порозовел и на радостях хлопнул хорошую стопку водки. А мать сидела по-прежнему вытянувшись в струну, словно окаменела. С удивлением рассматривала незнакомых гостей дочери и не понимала, как надо себя вести сказать тост? Какой тост, господи? Пожелать им счастливого пути? Да, наверное, надо. Только она так нервничает, что громко сказать не получится голос, кажется, сел. «Поднять отца? Она мельком взглянула на мужа. Нет, не стоит. Он, кажется, уже вполне хорош. Да и нервничать ему не след не дай бог что гипертоник». Она судорожно глотнула воды, взяла себя в руки, медленно поднялась, чувствуя, как дрожат и руки, и ноги. Подняла бокал с вином, осторожно постучала ножом по бутылке, призывая к вниманию. Но ничего не получилось по-прежнему гремела музыка, кто-то танцевал, кто-то пил, кто-то ел, кто-то курил, а кто-то бурно что-то рассказывал. Ее так никто и не услышал ни стука ножа о бутылку, ни слабого, хриплого призыва. «Товарищи!» начала она, и слава богу, что никто не услышал. Слишком нелепо прозвучало здесь это «товарищи». Ее никто и не собирался слушать все были заняты своими делами. Да и какие особые тосты на проводах? Так, коротенько: «Ребята, удачи! Счастливого пути и легкой посадки».
Что разводить? Да и тосты давно все сказаны люди пьют, едят, танцуют и треплются. Какие тут тосты, о чем вы? Не столетний же юбиляр за столом! Кира поглядывала на родителей, и ей хотелось плакать. Знала вот сейчас подойдет и Не сдержаться Откуда взять столько сил? Старалась не сталкиваться с ними взглядами. И думала скорее бы это прошло, закончилось. Скорее бы, господи! Сколько можно кромсать по кускам! Как живодеры собачий хвост. Больно же, больно!
С родителями прощались у подъехавшего такси. Отец хмуро смотрел в сторону. К подошедшему зятю не повернулся молча протянул руку и, не глядя, кивнул:
Будь здоров.
Кира прощалась с матерью. Обнимая, шептала какие-то глупые слова, уткнувшись мокрым лицом в ее жилистую и твердую, пахнувшую прогорклыми духами шею, гладила ее по волосам, а мать замерла, напряглась взгляд в никуда, плотно сжатый рот, деревянные руки столб, а не человек. Обледенелый каменный столб.
Будь здоров.
Кира прощалась с матерью. Обнимая, шептала какие-то глупые слова, уткнувшись мокрым лицом в ее жилистую и твердую, пахнувшую прогорклыми духами шею, гладила ее по волосам, а мать замерла, напряглась взгляд в никуда, плотно сжатый рот, деревянные руки столб, а не человек. Обледенелый каменный столб.
Мама! в отчаянии крикнула Кира. Ну скажи что-нибудь, я тебя умоляю!
Мать очнулась, мертвыми глазами посмотрела на дочь и, почти не открывая рта, тихо произнесла:
Будь счастлива, дочка.
Ситуацию спас таксист. Открыв окно, заорал на всю улицу: