Тем не менее Попова долго прорабатывали как поклонника древнего (а значит, царского) искусства. К тому же, архитектор Буров вменял ему в вину «неправильный масштаб».
На всякий случай станцию «Серпуховская» переименовали в станцию «Добрынинская», поставили там памятник большевику Добрынину и лишь спустя десятилетия опять открыли станцию «Серпуховская» на новой, Серпуховской линии.
Впрочем, в своей верхней части Добрынинская площадь тоже замечательна. Она даже вошла в литературу. Многие краеведы утверждают, что парикмахерская, описанная Антоном Павловичем Чеховым в рассказе под названием «В цирюльне», находилась именно здесь. «Цирюльня маленькая, узенькая, поганенькая. Бревенчатые стены оклеены обоями, напоминающими полинялую ямщицкую рубаху. Между двумя тусклыми слезоточивыми окнами тонкая, скрипучая, тщедушная дверца, над нею позеленевший от сырости колокольчик, который вздрагивает и звенит сам, без всякой причины. А поглядите вы в зеркало, которое висит на одной из стен, и вашу физиономию перекосит во все стороны самым безжалостным образом. Перед этим зеркалом стригут и бреют».
На внутренней же стороне, за зданием поликлиники имени Семашко некогда располагался деревянный особняк, в котором провел юность драматург Островский.
Внешне дом Островских практически ничем не выделялся из окружающих его таких же деревянных домиков, построенных в Замоскворечье после пожара 1812 года. Мезонин, какие-то пристроечки, вместительный подвал. Однако у Островских была огромная библиотека, и в округе их дом славился в первую очередь книгами. На Житной улице они встречались редко.
О том, что здесь живет будущий русский гений, конечно же, никто не знал. Гений был всего лишь учеником первой гимназии, в которую и бегал отсюда через пол-Москвы.
Затем семья Островских переехала, а под конец двадцатого столетия особнячок сначала подожгли, потом вообще снесли и выстроили на его месте новый дом.
Игумновский дворец
Дом Игумнова (Большая Якиманка, 43) построен в 1893 году по проекту архитектора Н. Поздеева.
Параллельно двум Полянкам проходит еще одна значительная улица Большая Якиманка. В большинстве своем Большая Якиманка скопление относительно новых домов. Возглавляет его краснобокий «Президент-отель», урожденная гостиница «Октябрьская». Ее построили в восьмидесятые, и проектировщики клялись: «Со временем гостиница станет как бы центром микрорайона», «От Крымской набережной вплоть до новой гостиницы раскинется зеленый массив парка»
Однако же «центром» гостиница так и не стала. Парк же и впрямь появился только не социалистический, а напротив, издевающийся над красными святынями садик, наполненный «застойными» скульптурами, выпихнутыми за ненадобностью из самых разных мест. Новое и большемерное не уживается с Замоскворечьем.
Здесь многое было порушено, многое безвозвратно ушло. Или же безвозвратно позабылось. Известно, например, что где-то здесь, на Якиманке проживал писатель Николай Иванович Тимковский столетие назад довольно популярный персонаж и постоянный посетитель телешевских «Сред». Викентий Вересаев вспоминал о нем: «Он пригласил меня к себе. Был я у него в Замоскворечье на Большой Якиманке. Смотрел он угрюмо, говорил очень серьезно, все время покашливая. Но иногда неожиданно улыбался, и тогда лицо освещалось мягким, теплым светом. Разговаривая, я взял с письменного стола перочинный ножик и поворачивал его, касаясь стола то одним концом, то другим. Когда я положил ножик, Николай Иванович кашлянул и водворил его на то место перед чернильницей, где он лежал раньше.
Вышла его жена, Екатерина Николаевна, невысокая, как и он, золотистая блондинка с очень нежным цветом лица. Она была миловидна, но странно бросался в глаза необычный для женщины, по-мужски несколько отлогий лоб. Разговаривали. Сразу в ней почувствовался человек интеллигентный и хорошо умный. Она позвала нас в столовую пить чай. Налила нам чай, вышла, воротилась с годовалым ребенком на руках и стала поить его молоком. Я с изумлением поднял брови. Сидело у нее на руках обезьяноподобное существо, почти совершенно без лба, с раскосыми маленькими глазками и бегающею по губам странною улыбкою Екатерина Николаевна преподавала историю на Пречистенских вечерних курсах для рабочих учреждении, игравшем в то время очень большую культурную роль. Не бросила работы и когда стала беременною. Работала много, приходила домой такая усталая, что ложилась спать не евши. Оттого ли, что мать неразумно потребляла на себя весь мозговой фосфор, отнимая его у зревшего плода, от более ли глубоких причин, но девочка родилась с крохотной, безлобой головкой. Врач сомнительно покачал головой. Однако родители старались уверить себя, что все еще, может быть, «выровняется». И жадно приглядывались, какое впечатление производит девочка на постороннего».
Такие вот ужасы старой Большой Якиманки.
* * *
Но и на этой улице остались, что называется, приметы милой старины. В частности, бывший дом Игумнова, практически дворец, а в наши дни французское посольство. Один из современников-купцов делился впечатлениями от этого архитектурного шедевра: «Н. В. Игумнов стал известен широкой московской публике постройкой особняка для своей жизни на Якиманской улице. Дом был построен по проекту архитектора Померанцева, строившего в то время торговые ряды на Красной площади и получившего за эти стройки звание академика.
Особняк игумновский был выстроен действительно очень красивым, под русский стиль. Затрачен на него был, как говорили, миллион рублей».
А затем состоялся осмотр: «Его особняк на меня произвел весьма приятное впечатление: в нем до самых мелочей все было предусмотрено и сделано по рисункам архитектора, даже шпингалеты на окнах и дверях. Комнат в доме было большое количество, как мне помнится, что-то до сорока, с расчетом, что в нем поселятся кроме Николая Васильевича и все его взрослые дети. Но со стороны детей такого желания жить вместе с отцом, обладавшим сварливым характером, не последовало, и Николай Васильевич, переселившись в него, прожил в нем недолго и потом продал его великой княгине Елизавете Федоровне под какое-то благотворительное учреждение за 300 тысяч рублей.
Этот дивный особняк построен был на плохой улице, довольно глухой; смежные с ним плохие дома портили впечатление; я, осматривая его, задал вопрос Игумнову: почему ему вздумалось строить этот дом в таком неудачном месте? Оказалось, он хотел увековечить место, где он родился и вырос».
На самом деле автором этого дома был не Померанцев, а Поздеев. Однако автор впечатлений не был знатоком архитектуры, и ему простительно.
* * *
После революции здесь разместился клуб фабрики Гознак, затем институт переливания крови. Безусловным лидером и идеологом этого учреждения был А. Богданов человек, с юных лет увлекавшийся вопросами переливания крови, с 1902 года близко друживший с Луначарским. Александр Александрович всерьез занимался философией, оккультными науками, работами немецкого философа, основоположника антропософии Рудольфа Штейнера.
Александр Богданов был одержим идеей вечной жизни и считал ее достижимой. Более того, научно обосновывал существование вампиров якобы они пьют кровь своих жертв, тем самым присваивают их витальную, то есть жизненную, силу и не умирают никогда. В устах серьезного ученого эти сомнительные выводы выглядели очень убедительно.
Богданов зачитывал Луначарскому главы из своего романа «Красная звезда», о том, как на Марсе было установлено коммунистическое общество бессмертных, а бессмертие обеспечивалось грамотным переливанием крови от молодых людей старикам, и наоборот. Анатолий Васильевич слушал и все больше увлекался смелыми идеями нового друга.
После революции нарком, конечно, вспомнил друга молодости, Александра Богданова с его идеей переливания крови. И фактически «подарил» своему старому единомышленнику целый институт, негласно для опытов над продлением жизни. Официально это было государственное учреждение, но большевистские власти не слишком вникали в суть богдановских разработок. В то время экспериментировали многие за всеми разве уследишь? И только Луначарский знал, что его друг Богданов собирается решить проблему вечной жизни. Не особенно, конечно же, надеялся. Но и не мешал. А вдруг?
Опыты Богданова закончились плачевно. В 1928 году он решил обменяться кровью с одним юношей. Исследователь, к сожалению, не знал, что у них разный резус-фактор (резус-фактор открыли только спустя 12 лет). «Красного Гамлета», как звали близкие товарища Богданова, не стало.
Здание же перешло к французскому посольству лишь в 1938 году.
Антон Павлович Чехов, поминки и свадьбы
Административный корпус французского посольства (Большая Якиманка, 45) построен в 1979 году по проекту архитекторов Ю. Раваева, К. Адлера и других.
Улица Большая Якиманка чеховское место. Антон Павлович сначала поселился в доме 43. Некоторое время радовался своему жилью: «Квартира моя за Москвой-рекой, а здесь настоящая провинция чисто, тихо, дешево и глуповато».
Однако вскоре «новая квартира оказалась дрянью», и тут, от чрезмерной сырости у Антона Павловича впервые открылось кровохаркание.
В декабре 1885 года Чехов переехал в дом 45 на той же улице, но оказалось, что над ним один кухмистер сдает жилье. Этот предприниматель рекламировал свои услуги в объявлениях: «Уведомляю моих знакомых, что я продолжаю принимать заказы для свадеб, балов и обедов по-прежнему, как у себя в помещении, так и на стороне, и отдаю помещение под свадьбы, балы и обеды. На Большой Якиманке, против церкви Иоанна Воина, д. Клименкова».
Сам же Антон Павлович писал: «Над моей головой идет пляс. Играет оркестр. Свадьба. В обед поминки, ночью свадьба Смерть и зачатие Кто-то стуча ногами, как лошадь, пробежал над моей головой Должно быть, шафер. Оркестр гремит Ну чего ради? Чему обрадовались сдуру?
Сам же Антон Павлович писал: «Над моей головой идет пляс. Играет оркестр. Свадьба. В обед поминки, ночью свадьба Смерть и зачатие Кто-то стуча ногами, как лошадь, пробежал над моей головой Должно быть, шафер. Оркестр гремит Ну чего ради? Чему обрадовались сдуру?
Жениху, который собирается тараканить свою невесту, такая музыка должна быть приятна, мне же, немощному, она мешает спать».
Неудивительно, что именно в этой квартире родились «Свадьба» и «Панихида». Истинному писателю всякое лыко в строку.
Правда, по воспоминаниям писателя Н. Телешова, не таким и немощным в то время был его коллега Антон Павлович. Пробовал литературу на зубок, жил радостным открытым домом, веселился и вел жизнь вполне себе счастливую: «В то время он был известен все еще не столько как Чехов, а по-прежнему как Чехонте, автор коротеньких веселых рассказцев. И слышать о нем приходилось не что-нибудь существенное и серьезное, а больше пустячки да анекдотики, вроде того, например, будто Чехов, нуждаясь постоянно в веселых сюжетах и разных смешных положениях для героев, которых требовалось ему всегда множество, объявил дома, что станет платить за каждую выдумку смешного положения по десять копеек, а за полный сюжет для рассказа по двадцать копеек, или по двугривенному, как тогда говорилось. И один из братьев сделался будто бы усердным его поставщиком. Или рассказывалась такая история: будто бы в доме, где жили Чеховы, бельэтаж отдавался под балы и свадьбы, поэтому нередко сквозь потолок вниз доносились звуки вальса, кадрили с галопом, польки-мазурки с назойливым топотом. Чеховская молодежь, если бывали все в духе, начинала шумно изображать из себя приглашенных гостей и весело танцевать под чужую музыку, на чужом пиру».