На исходе 1930-х гг. в судьбе особняка произошел очередной поворот. Из центра науки он превратился в один из центров мировой дипломатии. Здание передали в аренду посольству Франции. В то время советско-французские отношения заметно оживились на почве осознания общей угрозы со стороны гитлеровской Германии. Но переговоры о взаимодействии в 1939 г. окончились неудачей. А в следующем году Франция была разгромлена и потеряла суверенитет. Патриоты, не смирившиеся с поражением, продолжали борьбу. В Лондоне обосновался комитет «Свободная Франция» (позднее «Сражающаяся Франция») во главе с генералом Шарлем де Голлем. После нападения фашистов на СССР французские патриоты заявили о своей поддержке борьбы советского народа против агрессии. В 1942 г. по инициативе де Голля, поддержанной Москвой, была сформирована добровольческая авиаэскадрилья, позднее преобразованная в истребительный полк «Нормандия-Неман». О героической странице в истории советско-французского боевого сотрудничества напоминает мемориальная доска на здании посольства Франции особняке Игумнова. Она свидетельствует, что здесь в декабре 1944 г. генерал де Голль вручил награды летчикам полка «Нормандия-Неман».
На исходе 1930-х гг. в судьбе особняка произошел очередной поворот. Из центра науки он превратился в один из центров мировой дипломатии. Здание передали в аренду посольству Франции. В то время советско-французские отношения заметно оживились на почве осознания общей угрозы со стороны гитлеровской Германии. Но переговоры о взаимодействии в 1939 г. окончились неудачей. А в следующем году Франция была разгромлена и потеряла суверенитет. Патриоты, не смирившиеся с поражением, продолжали борьбу. В Лондоне обосновался комитет «Свободная Франция» (позднее «Сражающаяся Франция») во главе с генералом Шарлем де Голлем. После нападения фашистов на СССР французские патриоты заявили о своей поддержке борьбы советского народа против агрессии. В 1942 г. по инициативе де Голля, поддержанной Москвой, была сформирована добровольческая авиаэскадрилья, позднее преобразованная в истребительный полк «Нормандия-Неман». О героической странице в истории советско-французского боевого сотрудничества напоминает мемориальная доска на здании посольства Франции особняке Игумнова. Она свидетельствует, что здесь в декабре 1944 г. генерал де Голль вручил награды летчикам полка «Нормандия-Неман».
Тот визит лидера «Сражающейся Франции» в Москву справедливо называют историческим. Речь шла о заключении договора о союзе и взаимопомощи, призванного определить отношения партнеров на десятилетия вперед. Прибыв в Москву, де Голль поселился на Якиманке. Здесь в понедельник 9 декабря 1944 г. он и вручил отличившимся летчикам ордена Почетного легиона. Переговоры же в Кремле с самого начала шли трудно и фактически оказались в тупике. Де Голль провел бессонную ночь в посольском особняке, совещаясь с помощниками. Глубокой ночью компромисс был найден. Де Голль выехал в Кремль, где в четыре часа утра 10 декабря 1944 г. в присутствии его и Сталина министр иностранных дел Бидо и наркоминдел Молотов подписали долгожданный договор. Для Франции это был дипломатический прорыв. Договор с СССР открыл ей дорогу в клуб великих держав-победительниц, где ее не слишком хотели видеть Черчилль и Рузвельт.
Следующий раз стены гостеприимного особняка на Якиманке увидели генерала осенью 1966 г. Он совершал свой официальный визит в СССР в качестве президента Франции. Хотя резиденцией высокого гостя стал тогда Кремль, часть мероприятий и переговоров проходила в посольстве. Этот визит тоже вошел в историю. Он закрепил особое партнерство Франции и СССР. Преемственность этому курсу сохранялась и впоследствии. Ее поддерживали преемники де Голля на президентском посту Помпиду, Жискар де Эстен, Миттеран, Ширак, Саркози. Каждый из них бывал в доме на Якиманке. Здесь, в одном из служебных флигелей, переоборудованном под апартаменты, обычно останавливаются и французские премьер-министры во время визитов в Москву. В игумновском особняке перебывала едва ли не вся политическая и культурная элита Франции и России, в том числе советские и российские руководители, ученые, бизнесмены, артисты, художники, модельеры
Рядом с историческим домом Игумнова в глубине зеленого участка виднеется новый корпус посольства Франции, построенный в 1978 г. по проекту архитекторов Ю. Рабаева, К. Адлера и др. До этого на месте нынешней посольской лужайки стоял двухэтажный ампирный особняк с полуколоннами и лепниной. Он вошел в историю Москвы великими литературными именами. В конце 1885 г. здесь, в доме, принадлежавшем врачу 1-й Градской больницы Клименкову, в наемной квартире на первом этаже поселилось семейство Чеховых. Главной надеждой и кормильцем ее был Антон Павлович, 25-летний врач и литератор. К тому времени он успел опубликовать в различных журналах и газетах серьезных, развлекательных и бульварных около полутысячи рассказов, фельетонов, очерков, юморесок. Среди них были шедевры, впоследствии признанные классикой, но было и немало вещей, которые Чехов больше никогда не переиздавал и о которых даже не вспоминал. Несмотря на успех у читателей, молодой автор не считал себя настоящим писателем, дар свой называл «ничтожным». Произведения он не смел подписывать собственным именем, скрываясь за псевдонимами, из которых основным был Антоша Чехонте. Снисходительно, хотя и доброжелательно относились к нему и в московской литературной среде.
Чтобы утвердиться в своем призвании, надо было переступить некую грань. Это случилось на рубеже 18851886 гг. на Якиманке. Как уже говорилось, осенью Чеховы сняли квартиру в доме Лебедевой, стоявшем между Большой Якиманкой и Казанским переулком в глубине двора, там, где ныне возвышается пятиэтажка за посольством Франции. Антон Чехов в ту пору с головой в трудах. Он молодой, активно практикующий врач, а в свободное время литератор. Из дома Лебедевой Чехов уезжает в Петербург, где его благожелательно принимает писательское сообщество и где он знакомится с известным издателем А. Сувориным. Вернувшись в предзимнюю Москву, он обнаруживает, что «новая квартира оказалась дрянью: сыро и холодно». Пришлось переезжать в соседний дом Клименкова на Большой Якиманке.
Чтобы утвердиться в своем призвании, надо было переступить некую грань. Это случилось на рубеже 18851886 гг. на Якиманке. Как уже говорилось, осенью Чеховы сняли квартиру в доме Лебедевой, стоявшем между Большой Якиманкой и Казанским переулком в глубине двора, там, где ныне возвышается пятиэтажка за посольством Франции. Антон Чехов в ту пору с головой в трудах. Он молодой, активно практикующий врач, а в свободное время литератор. Из дома Лебедевой Чехов уезжает в Петербург, где его благожелательно принимает писательское сообщество и где он знакомится с известным издателем А. Сувориным. Вернувшись в предзимнюю Москву, он обнаруживает, что «новая квартира оказалась дрянью: сыро и холодно». Пришлось переезжать в соседний дом Клименкова на Большой Якиманке.
Впервые в жизни Антон Павлович мог теперь похвастаться, что у него «отдельный кабинет, а в кабинете камин». Здесь начинающий врач принимал пациентов, отсюда выезжал по вызовам. Навестил, к примеру, Гиляровского, подхватившего на Хитровке рожистое воспаление. Врачебная деятельность доктора Чехова, развернувшись на Якиманке, чуть было здесь же не закончилась. Впервые умерли две его пациентки москвичей в ту зиму косил сыпной тиф. Антон Павлович тогда хотел бросить профессию. Нездоровилось порой и ему. Гиляровский вспоминал забавный случай: заглянув на Якиманку, он застал Чехова страдающим животом. Когда из аптеки принесли касторку, ее оказалось так много, что болящий отослал коробку обратно с автографом: «Я не лошадь!» Гораздо серьезнее были симптомы легочного заболевания, открывшегося той суровой зимой. Досаждало и беспокойное соседство. Бельэтаж над Чеховым снимал кухмистер Подпорин, сдававший помещение под балы, свадебные и поминальные застолья. «В обед поминки, ночью свадьбы смерть и зачатие» читаем в одном из писем Антона Павловича. Да и в самой квартире, всегда полной пациентами, гостями и поклонниками сестры Марии, была «вечная толкотня, гам, музыка». Удивительно, но в такой обстановке Антон Павлович умудрялся писать. И как писать! Это был один из самых плодотворных периодов его творчества, пора литературного самоутверждения, возмужания. Рассказ «Панихида» автор впервые подписал не псевдонимом, а своим именем. Фельетонист Антоша Чехонте превращается в писателя Антона Чехова. В этом превращении свою роль сыграло и полученное на Якиманке письмо из Петербурга от Д. Григоровича. Живой классик благословлял на творчество молодого собрата по перу, призывал его ценить свой дар и не совершать «нравственный грех», растрачиваясь по-пустому. Письмо взволновало Чехова, во многом утвердило его в выборе жизненного пути.
Антон Павлович Чехов
На Якиманке он не только писал и лечил. Его не раз видели в Мещанском училище на соседней Большой Калужской улице (ныне Ленинский проспект, 6, здание Горного университета), где служили его брат Иван и друг М. Диоковский. В прудах училищного сада Чехов удил карасей. Однажды за этим занятием его застал гимназист Иван Шмелев, будущий писатель, изобразивший встречу в одном из своих рассказов. Остатки Мещанского пруда дожили до наших дней на территории парка Горького. Чеховы съехали с квартиры на Большой Якиманке в конце августа 1886 г. Отсюда они перебрались на Садово-Кудринскую.
Адрес Большая Якиманка, 45 остался и в биографии Осипа Мандельштама. Он и его молодая жена Надежда провели в этом доме зиму 1923 г. и первую половину 1924 г. Их жизнь на Якиманке была уединенной, небогатой событиями, но для поэта плодотворной.
Век. Известковый слой в крови больного сына
Твердеет. Спит Москва, как деревянный ларь,
И некуда бежать от века-властелина
В этом знаменитом стихотворении «1 января 1924 г.» в сложный и глубокий смысловой контекст вплетены и реалии старого Замоскворечья «переулочки, скворечни и застрехи». Самым ярким эпизодом того якиманского уединения стали, пожалуй, смерть и похороны Ленина, воспринятые поэтом как отлив океана Революции и предвестники дряхления века в атмосфере нового мещанства и бездуховности. Эти симптомы Мандельштам и впоследствии чутко улавливал в послереволюционном быте Замоскворечья. «Рядом со мной проживали суровые семьи трудящихся. Бог отказал этим людям в приветливости, которая все-таки украшает жизнь. Они угрюмо сцепились в страстно-потребительскую ассоциацию, обрывали причитающиеся им дни по стригущей талонной системе и улыбались, как будто произносили слово «повидло» И я благодарил свое рождение за то, что я лишь случайный гость Замоскворечья и в нем не проведу лучших своих лет» так уже в 1931 г. в очерке «Москва» О. Мандельштам писал о днях жизни на квартире юриста Д. Рысса в доме на Большой Полянке у Водоотводного канала. Но были у поэта здесь места, где он не чувствовал себя на чужбине. Это и «грязно-розовый особняк» на Большой Якиманке, 22, увы, давно снесенный, где жил с семьей друг и персонаж его произведений биолог Б.С. Кузин, и квартира гостеприимной семьи Бруни на Большой Полянке, 44, и древние палаты на Берсеневке, где размещался Институт народов Востока, была, наконец, Москва-река с ее «светоговорильней», вольными и бодрыми ветрами Замоскворечье вызывало у Мандельштама, по-видимому, такие же двойственные чувства, как и сама Москва таинственный материк, неподвижное Срединное царство, пропитанное духом рабства, континентальная деспотия, враждебная гуманистической культуре Средиземноморья и одновременно последний осколок Античности, Третий Рим, территория пестрого цветущего многообразия, творческого хаоса.