Эта вечная сутолока людей, эти бесконечные очереди и целодневная работа Батюшки заставляли его попросту игнорировать свое здоровье. Только настойчивые убеждения родных и близких «за послушание» заставляли его обращаться к докторам и пить лекарственные снадобья».
Еще одна из главных черт этого настоятеля неприятие всего искусственного, существующего только для канона. Дошло однажды до того, что батюшка по окончанию службы обратился к прихожанам:
Я откажу наемным певчим, которых прямо-таки не переношу, а вы все здесь присутствующие пойте и читайте. Ты, Мария, будь канонархом, ибо хорошо, четко произносишь стихиры. Я надеюсь, с Божией помощью, вы справитесь с церковной службой. Господь да благословит вас начать и исполнить это дело.
И действительно все получилось. И нередко, зайдя в храм на Маросейке, человек неподготовленный терялся и не понимал, что происходит. Стоит батюшка перед алтарем и распевает во все горло. А перед ним вся паства подпевает.
И ведь никто не обвинял новатора в отходе от канона, в подражании страшно подумать баптистам, а то и хлыстовцам, сектантам! Вероятно, настолько была очевидна чистота его помыслов, что мысль о сектантских радениях никому даже в голову не приходила.
Кстати, фактом своего рождения отец Алексей был обязан чуду. Сам он, во всяком случае, в это охотно верил и любил рассказывать историю своего появления на свет.
А было так. Мать будущего старца (а его, пусть не келейного монаха, часто называли старцем) сильно заболела перед родами. Врачи отчаялись, и все шло к неизбежной смерти.
Тогда Алексей Иванович Мечев, отец будущего священника, отправился на Красные пруды, в Алексеевский монастырь, где в тот день служил митрополит московский Филарет.
Митрополит его заметил. Подошел. Спросил:
Что ты такой печальный? Что у тебя?
Ваше высокопреосвященство, жена умирает в родах, ответил Алексей Иванович.
Ваше высокопреосвященство, жена умирает в родах, ответил Алексей Иванович.
Бог милостив, сказал митрополит Филарет. Помолимся вместе. Все будет хорошо. Родится мальчик. Назови его Алексеем, в честь святого Алексея человека Божия. Сегодня ведь как раз память его в Алексеевском монастыре.
И действительно, когда после обедни Алексей Иванович пришел домой, его встретили с радостью родился сын.
Резиденция пастора Глюка
Жилой дом (улица Маросейка, 11) построен в начале XVII века.
Строилось это здание для давным-давно забытого голландца Рутца. Но прославилось оно лишь при Петре Великом, когда тут открылась гимназия пастора Эрнста Глюка из Саксонии. К своим добропорядочным ученикам он обращался с такими воззваниями: «Здравствуйте плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие дидевины! По указу державнейшего нашего Монарха полюбится мне термиточию словесам вас с изъяснении разума вашего обучити. Врата умудрения ныне отпираются!.. Понеже младая юность, аки воск преобразится, часто в злобу превратится Десница готова немощных водити, плавающим помогати и всяким заблудящимся светило подносити»
А давняя служанка пастора Марта в это время была уже царицей, Екатериной Алексеевной, женой Петра Великого.
Кстати сказать, пастор Глюк был одним из таинственнейших москвичей. Россией он заинтересовался в 1680-е и, будучи человеком образованнейшим и способным, выучил русский язык и принялся переводить на него европейские учебники и богословские трактаты. Не таился, но особо и не афишировал свой труд. Лишь спустя пятнадцать лет после начала этой редкой по тем временам деятельности он направил русскому правительству письмо. В то время перечень переведенной им литературы выглядел весьма внушительно.
Как же отреагировало это самое правительство? Увы, никак. И жить бы Глюку в опостылевшей Саксонии, если б не имперские амбиции Петра и не его воинственность. В 1702 году, во время войны Глюк был пленен российскими войсками. Тут-то письмо и вспомнилось. И пригодилось.
В соответствии с царским указом, следовало явленного пастора Глюка, «который умеет многим школьным, и математическим, и философским наукам на разных языках, взять для своего великого государя дела с женою его и с детьми и с челядями в государственный посольский приказ».
Поначалу к Глюку относились настороженно. Подозревали его в шпионаже, а также в том, что этот лютеранин посредством своих переводов хочет провести духовную экспансию обратить православных «в папскую религию». Но назад пути не было: саксонцы еще больше наших соотечественников подозревали Глюка в шпионаже, но уже в пользу России.
Однако в скором времени к пастору привыкли, да и сам он как-то обрусел. Преподавал в своей гимназии, и никому до него, по большому счету, дела не было.
А гимназия, кстати, была учреждена царским указом. Сам Петр распорядился, чтобы обучали здесь детей «Для общей всенародной пользы учинить на Москве школу на дворе В. Ф. Нарышкина на Покровке, а в той школе бояр и окольничих и думных и ближних и всякого служилаго и купецкаго чина детей их, которые своей охотою приходить и в школу ту записываться станут, учить греческого, латинского, итальянского, французского, немецкого и иных розных языков и философской мудрости».
Это, по сути, была первая гимназия в России.
Как же к ней относились современники? Увы, не всегда положительно. Один из них, генерал Христофор-Герман Манштейн свысока отзывался о пасторе Глюке и его начинании: «Человек этот, обладавший познаниями и сведениями в такой только мере, как любой деревенский священник, сумел, однако же, прослыть за гениальную личность, потому что знал основательно русский язык. Петр I обратил на него внимание и поручил ему основать школы, в которых молодые дворяне могли бы получать образование. Глюк предложил ему устроить школу по образцу тех, какие он видел в лифляндских городах, где молодые люди обучаются латинскому языку, катехизису и другим предметам учения. Император одобрил этот проект, назначил значительную сумму денег для платы учителям и дал в Москве большой дом Тогда Глюк вызвал несколько студентов богословия лютеранского вероисповедания и при обучении в своей новой школе следовал во всем правилам шведской церкви, а для того чтобы нисколько не уклониться от них, перевел даже несколько лютеранских гимнов весьма плохими русскими стихами; учеников своих он заставлял петь эти гимны с большим благоговением при начале и при окончании занятий.
Подобный порядок был до того смешон и успех этого нововведения так жалок, что Петр I не мог вскоре не заметить этого. Поэтому он закрыл школу и снова предоставил обучение детей родителям».
А историк В. Ключевский делал свои выводы: «Гимназия Глюка была у нас первой попыткой завести светскую общеобразовательную школу в нашем смысле слова. Мысль оказалась преждевременной: требовались не образованные люди, а переводчики Посольского приказа, и училище Глюка разменялось на школу иностранных корреспондентов, оставив по себе смутную память об академии разных языков и кавалерских наук на лошадях, на шпагах и т.п., как охарактеризовал школу Глюка князь Б. Куракин».
Так что пастора-подвижника остается только пожалеть.
* * *
А после в рутцевых палатах жили своей тихой жизнью Елизаветинская женская гимназия (ее окончила Мария Ильинична Ульянова), Усачевско-Чернявское рукодельное заведение, Маросейская богадельня, детское училище Валицкой, где воспитывался Ходасевич. Здесь же он встретил свою первую любовь, о чем охотно писал в мемуарах: «В то время (лет восьми) стал я ходить в детское училище Л. Н. Валицкой, на Маросейке. В классе, состоявшем поровну из мальчиков и девочек, поражал я учительниц прилежанием и добронравием. Смирение мое доходило до того, что даже на переменах я не бегал и не шумел с другими детьми, а держался где-нибудь в стороне. Только уроки танцев выводили меня из неподвижности. С необычайной тщательностью выделывал я свои па, а когда доходило дело до вальса, воображал себя на балу и предавался сладостным мукам любви и ревности. Эти муки были небеспредметны. Сердце мое было уязвлено моей одноклассницей, Наташей Пейкер, в самом деле прелестной девочкой. Не думаю, чтобы я танцевал с ней больше двух или трех раз: до такой степени я перед нею робел, столь недоступной она мне казалась».
Размещался здесь и комитет Человеколюбивого общества. В 1900 году он вошел в хронику происшествий. «Московский листок» сообщал: «1 мая легковой извозчик крестьянин Савелий Колобанов, стоя у дома комитета Человеколюбивого общества, на Маросейке, стал свою лошадь кормить сахаром, причем она откусила ему палец на правой руке. Пострадавшего поместили в Яузскую больницу».
Вот так была вторично опозорена эта во всех отношениях достойная организация. Первый же раз был почти за сотню лет до происшествия с Колобановым: тогда Александр Сергеевич Пушкин публично заявил, что «Московский английский клуб» звучит так же абсурдно, как и «Императорское человеколюбивое общество».
* * *
А еще в конце прошлого века дом, о котором идет речь, славился незамысловатым и дешевеньким кафе «Под сводами». В действительности, кафе называлось несколько иначе чебуречная «Элеонора». «Под сводами» народное название. И оно было значительно точнее. Никакой Элеоноры здесь никто и никогда не видел. Тетушек, которые тут остограммивались, могли звать Наташками, Машками, Ленками, Аньками, но никак уж не Элеонорами. Для кафе «Под сводами» такое имя было бы чересчур гламурным. А своды были. Подлинные своды, выжившие со времен московского средневековья.
За десятилетия свого существования кафе ни разу не менялось. Тот запах подгоревших в скверном масле чебуреков, та же витрина, те же железки под витриной, и по ним с той же легкостью скользили, казалось бы, насквозь пропитанные салом подносы терракотового цвета И массивная кованая решетка, преграждающая путь потенциальному лукавому посетителю, решившему сбежать с каким-нибудь салатом раньше, чем дойдет до кассы.
Впрочем, лукавый посетитель и не собирался никуда бежать. Он, облаченный в грязно-серое пальто на два размера больше, чем надо, вовсе презирал закуски. Он покупал стакан дешевой водки и полстакана «напитка лимонного» чтобы запить. Молча подходил к высокому круглому столику, вливал в себя эти жидкости и так же молча уходил.