Мы поднялись по восьмидесяти ступеням разговаривая по пути и никуда не торопясь. Оказавшись на самом верху, Макданн выключил свет в помещении, чтобы в зеркальном стекле ничего не отражалось. Гигантский световой глаз тихо жужжал, плавно вращаясь в промасленной глазнице. Гудела Туманная Сирена раз в пятнадцать секунд.
Звук такой, словно какое-то животное кричит, правда? Макданн кивнул сам себе. Огромное одинокое животное кричит в ночи. Сидит здесь на пороге десяти миллиардов лет и взывает в Бездну: я тут, я тут, я тут. И Бездна отвечает, о да, ещё как. Ты, Джонни, пробыл здесь уже три месяца, так что надо бы тебя подготовить. Примерно в это время года, он вгляделся в туман и хмарь, кое-кто приплывает в гости к маяку.
Косяк рыб, как ты рассказывал?
Нет, не рыбы. Я всё откладывал, не говорил тебе, а то вдруг ты решишь, что я сбрендил. Но дальше откладывать невозможно, сегодня крайний срок: если мой календарь размечен правильно с прошлого года, ночью у нас будет гость. Не буду вдаваться в подробности, тебе надо увидеть это своими глазами. Просто посиди здесь. Если захочешь, завтра соберёшь сумку, доедешь на моторке до берега, сядешь в свою машину, припаркованную у лодочного пирса на мысу, и умотаешь в какой-нибудь городишко на Большой земле, и спать будешь при включённом свете. Я не стану ни о чём расспрашивать, и винить тебя не стану. Это происходит уже три года подряд, и сейчас впервые рядом со мной есть живой свидетель. Ты подожди и посмотри.
Прошло полчаса; мы шёпотом обменялись от силы несколькими словами, не больше. Когда нам надоело ждать, Макданн принялся излагать мне свои идеи. У него были свои теории насчёт Туманной Сирены.
Однажды, много лет назад, человек пришёл туда, где шумел океан, и встал на холодном бессолнечном берегу, и сказал: «Нам нужен голос, чтоб звать через море и предостерегать корабли; я его создам. Я создам голос, подобный всему времени и всем туманам мира; я создам голос, который всё равно что пустое ложе рядом с тобою всю ночь до утра, всё равно что пустой дом, когда отпираешь дверь, всё равно что безлистные деревья по осени. Звук, подобный кличу улетающих на юг птиц; звук, подобный ноябрьскому ветру и морю на суровом, холодном берегу. Я создам звук, исполненный такого одиночества, что он донесётся до всех и каждого; и тот, кто его услышит, зарыдает в душе своей, и очаг покажется теплее, и домашний уют желаннее всем тем, кто услышит его в далёких городах. Я создам себе звук и специальную машину, и назовут её Туманной Сиреной, и кто услышит её познает скорбь вечности и скоротечность жизни».
Загудела Туманная Сирена.
Эту историю я сам придумал, тихо признался Макданн, в попытке объяснить, почему это существо каждый год возвращается к маяку. Думаю, Туманная Сирена призывает его, и оно приходит
Но встрял я.
Тссс! шикнул Макданн. Вон оно! И он кивнул на пучину.
Что-то и впрямь плыло к башне маяка.
Как я уже рассказывал, ночь выдалась холодная; высокая башня остыла, свет то вспыхивал, то гас, Туманная Сирена взывала и взывала сквозь слоистый туман. Видно было недалеко и нечётко, но вот оно глубокое море, омывающее ночную землю, ровное и спокойное, оттенка серой грязи, и вот они мы, одни-одинёшеньки на высокой башне, и там, сперва очень далеко, обозначилась зыбь, всколыхнулась волна вода запузырилась и вспенилась. Над поверхностью холодного моря поднялась голова, гигантская тёмная голова с огромными глазами, а затем и шея. А затем не тело, нет, но ещё шея и ещё! Голова воздвиглась над водой на высоту целых сорока футов на тонкой и изящной тёмной шее. Только тогда из пучины показалось влажное тело точно островок из чёрного коралла, ракушек и рачков. Мелькнул хвост. В целом от головы до кончика хвоста, по моим прикидкам, монстр достигал девяноста футов, а то и ста.
Я что-то сказал сам не знаю что.
Спокойно, сынок, спокойно, прошептал Макданн.
Но это же невозможно! воскликнул я.
Нет, Джонни, это мы невозможны. А вот оно такое же, каким было всегда десять миллионов лет назад. Оно-то ничуть не изменилось. Это мы и земля изменились до невозможности. Мы!
Там, вдали, из ледяных вод медленно выплывала тёмная величественная громада. Вокруг неё сгустился туман, ненадолго размыв силуэт. В одном из глаз чудища отразился, и заплескался, и вспыхнул наш ослепительный свет красный, белый, красный, белый, точно высоко поднятый диск слал сообщение на каком-то древнем коде. Существо безмолвствовало; безмолвствовал и туман, сквозь который оно плыло.
Это же какой-то динозавр! Я присел, ухватившись за перила лестницы.
Да, один из них.
Но они же вымерли!
Нет, они просто спрятались в Бездне. Глубоко-глубоко в глубинах Бездны. Это ведь правильное слово, Джонни, настоящее слово, оно так много говорит: Бездна. Весь хлад, и тьма, и глубины мира заключены в этом слове.
Но что же нам делать?
Делать? Мы на работе, мы не можем сбежать. Кроме того, здесь мы в большей безопасности, нежели в любой лодке, которая попыталась бы добраться до земли. Эта тварь размером с истребитель и почти так же стремительна.
Но почему она плывёт сюда, сюда-то зачем?!
А в следующий миг я понял и сам.
Загудела Туманная Сирена.
И монстр ответил.
Над миллионами лет воды и тумана пронёсся крик. Крик, исполненный такой муки и одиночества, что меня пробрала дрожь. Чудовище взывало к башне. Гудела Туманная Сирена. Чудовище взревело снова. Туманная Сирена гудела. Разверзлась громадная зубастая пасть, и рёв, исторгшийся оттуда, был во всём подобен звуку Туманной Сирены. Одинокий, необъятный, далёкий. Голос отчуждённости, и бескрайнего моря, и холодной ночи, и отверженности. Вот какой это был голос.
Теперь ты понимаешь, что ему здесь понадобилось? прошептал Макданн.
Я кивнул.
Весь год напролёт, Джонни, этот горемыка прячется далеко отсюда, в тысяче миль, и на глубине двадцати миль, не меньше, и ждёт своего часа; возможно, ему миллион лет, этому уникальному созданию. Ты только представь себе ждать миллион лет: вот ты бы смог прождать так долго? Может, он вообще последний в своём роду. Я склонен думать, что так и есть. Как бы то ни было, на землю пришли люди и пять лет назад построили этот маяк. И установили Туманную Сирену, и включают её, и включают, и включают, и звук её долетает до того места, где ты покоишься, погружённый в сон и морские воспоминания о мире, в котором жили тысячи таких, как ты, но теперь ты один, совсем один в мире, для тебя не предназначенном, в мире, где тебе приходится прятаться.
Теперь ты понимаешь, что ему здесь понадобилось? прошептал Макданн.
Я кивнул.
Весь год напролёт, Джонни, этот горемыка прячется далеко отсюда, в тысяче миль, и на глубине двадцати миль, не меньше, и ждёт своего часа; возможно, ему миллион лет, этому уникальному созданию. Ты только представь себе ждать миллион лет: вот ты бы смог прождать так долго? Может, он вообще последний в своём роду. Я склонен думать, что так и есть. Как бы то ни было, на землю пришли люди и пять лет назад построили этот маяк. И установили Туманную Сирену, и включают её, и включают, и включают, и звук её долетает до того места, где ты покоишься, погружённый в сон и морские воспоминания о мире, в котором жили тысячи таких, как ты, но теперь ты один, совсем один в мире, для тебя не предназначенном, в мире, где тебе приходится прятаться.
Но звук Туманной Сирены приходит и уходит, приходит и уходит, и ты пробуждаешься на илистом дне Бездны, и глаза твои открываются словно объективы двухфутовых кинокамер, и ты приходишь в движение медленно, очень медленно, ведь на плечи тебе давит тяжесть океанского моря. Но Туманная Сирена пробивается сквозь тысячу миль водного пространства, еле слышно, но так знакомо, и топка в твоём брюхе разгорается с новой силой, и ты начинаешь подниматься медленно, очень медленно. Ты кормишься гигантскими косяками трески и гольяна и целыми реками медуз и неспешно всплываешь сквозь осенние месяцы, сквозь сентябрь, когда начинается сезон туманов, сквозь октябрь, когда туманы густеют, а Сирена всё зовёт тебя и зовёт, и вот в конце ноября, повышая в себе давление день ото дня, поднимаясь с каждым часом выше на несколько футов, ты уже приближаешься к поверхности и ты всё ещё жив. Спешить нельзя: если вынырнуть сразу тебя разорвёт. На то, чтобы подняться со дна, уходит целых три месяца, а затем ещё сколько-то дней на то, чтобы доплыть по холодным волнам до маяка. И вот он ты, там, в ночи, Джонни, самый здоровущий монстр в целом свете, чтоб мне пропасть. А вот и маяк, он зовёт тебя, его длинная шея высоко торчит из воды, прямо как твоя, и тело в точности как твоё, и, что самое важное, твой голос. Теперь ты понял, Джонни, ты понял?
Загудела Туманная Сирена.
Чудовище ответило.
Я всё это видел, я представил себе, каково это миллион лет ждать в одиночестве, чтобы вернулся кто-то, кто не вернётся никогда. Провести миллион лет вдали от мира на дне моря, постепенно лишаясь рассудка, в то время как небеса очистились от летающих рептилий, на континентах пересохли болота, ленивцы и саблезубые твари пережили лучшие дни и потонули в смоляных ямах, и повсюду забегали люди, точно белые муравьи по холмам.
Загудела Туманная Сирена.
В прошлом году, рассказывал Макданн, это существо плавало кругами и кругами, кругами и кругами всю ночь напролёт. Этак озадаченно, я бы сказал; приближаться не приближалось. Может, испугалось. А то и разозлилось малость немудрено, проделав этакий путь! Но на следующий день туман внезапно развеялся, вышло солнце, небо синело как на картине. И чудовище уплыло прочь от жары и безмолвия и назад уже не вернулось. Наверное, размышляло обо всём об этом целый год, обдумывало дело со всех сторон.
Теперь от гостя нас отделяли какие-нибудь сто ярдов; динозавр и Туманная Сирена перекликались друг с другом. В луче света глаза чудовища блестели огнём и льдом, огнём и льдом.
Вот она, жизнь, покачал головой Макданн. Кто-то всегда ждёт кого-то, кто домой так и не вернётся. Кто-то всегда любит сильнее, чем любят его. И рано или поздно тебе захочется уничтожить то, что любишь, чтобы не страдать больше.
Чудище неслось прямиком на маяк.
Гудела Туманная Сирена.
Посмотрим, что будет, предложил Макданн.
И отключил Туманную Сирену.