Можно ожидать, как следствие, увеличения общественной терпимости к ситуациям преступного бездействия и дополнительных психологических барьеров в деятельности правоохранительных органов. Маятник официальной идеологии вернется к «золотой середине» не скоро как это принято в Отечестве, после какой-либо технологической катастрофы, порожденной вопиющей безответственностью, разгильдяйством и реальным бездействием должностных лиц и исполнителей. За пылкие идеологические порывы надо платить жертвами.
Важнейший идеологический вопрос, влияющий на общественное восприятие человеческого поведения, есть проблема сравнительной ценности различных благ. Она известна человечеству с незапамятных времен. Древние римляне, поклонявшиеся частной собственности, любили сравнивать индивидуальное и коллективное начала управления и отдавали предпочтение последнему: nessitas publica major est, quam privata общественная необходимость более важна, чем частная. Ч. Беккариа, пионер просвещенного уголовного права, также считал, что «на первом месте стоят нарушения, наносящие вред непосредственно обществу, а на последнем самые незначительные нарушения прав частного лица»[267].
Важнейший идеологический вопрос, влияющий на общественное восприятие человеческого поведения, есть проблема сравнительной ценности различных благ. Она известна человечеству с незапамятных времен. Древние римляне, поклонявшиеся частной собственности, любили сравнивать индивидуальное и коллективное начала управления и отдавали предпочтение последнему: nessitas publica major est, quam privata общественная необходимость более важна, чем частная. Ч. Беккариа, пионер просвещенного уголовного права, также считал, что «на первом месте стоят нарушения, наносящие вред непосредственно обществу, а на последнем самые незначительные нарушения прав частного лица»[267].
Россия, где общинные и коллективистские настроения всегда были сильны, свои управленческие и карательные мероприятия строила преимущественно на началах публичности, а преследование преступного бездействия по уголовному закону тем более. Ведь уголовно-правовые нормы, по Т. Гоббсу, олицетворяют абсолютное право государства. Да и в классической западной психологии еще XIX в. призывали к разумному сочетанию коллективных и личных надобностей: «Как бы ни были сильны привязанности человека социального к различным окружающим его предметностям, кроме естественной привязанности к семье..., эти привязанности никогда не должны становиться в противоречие с общинными интересами, т. е. с интересами нации, к которой он принадлежит»[268].
Сегодня государственная политика ориентирована на западный ранжир ценностей: личность общество государство. Смена идеологических векторов торжествующе воспринимается в науке: «В новой российской Конституции четко зафиксирован приоритет общечеловеческих ценностей над другими, объявлено недопустимым произвольное ограничение прав и свобод граждан, провозглашен курс на максимальное обеспечение безопасности личности, установлено прямое действие норм международного права в области защиты прав человека»[269].
Однако «славоправие» индивидов дает не только положительные результаты, оно атомизирует общество, дезорганизует систему управления, делает в итоге каждого отдельного человека беззащитным перед насилием и пороками. И обыватель это уже почувствовал. Нельзя абсолютизировать права личности и частный интерес. Негоже, когда в Основном законе страны упоминается несколько десятков прав и только четыре конституционные обязанности. Как согласовать этот дисбаланс с общеизвестным тезисом о корреспонденции прав и обязанностей? Да и по самому тексту Конституции (ст. 7) Россия объявлена социальным, а не индивидуалистическим государством. Крайности современной идеологии и ее отражение в праве замечены и начали активно обсуждаться. Именно проблема оптимального сочетания частных и публичных начал, «сильного государства» стала главным рефреном Всероссийской научной конференции, прошедшей 2-4 февраля 2000 г. в Москве[270]. Исследованию феномена публичного интереса вновь посвящаются статьи[271] и монографии[272].
Научная мысль ищет оптимум, пресловутую «золотую середину», то синкретическое единство различных благ и интересов, которое и может только обеспечить гражданский мир. Импортированные идеологические установки уже не кажутся безупречными, как в первые посттоталитарные годы. «Проблема частного интереса сохраняется при любых, самых совершенных формах общественного устройства. И в этом смысле ее можно считать вечной ... Хотя само собой разумеется, что абсолютизация частных интересов также не может считаться идеальным типом взаимоотношений государства, общества и человека»[273].
Эти политические заметки и отвлечения понадобились нам, чтобы подчеркнуть зависимость законодательного и социально-психологического реагирования на случаи бездействия от господствующей идеологии. Примат общинных ценностей влечет солидные моральные и правовые обязанности живущих в стране людей, повышенную этическую ориентированность составов. Моральные, коллективистские стереотипы поведения считались в конфуцианском Китае главным организующим началом общества, поэтому «между действиями индивидуума и реакцией права устанавливалась жесткая (ригидная) связь, срабатывающая одинаково»[274]. Обязанности тайцев перед традиционным китайским обществом поддерживались государственными санкциями. К примеру, 7-е (сыновняя непочтительность) и 9-е (нарушение долга) преступления из 10 зол, предусмотренных Уголовным кодексом династии Тан (618 907 гг. н. э.) величайшим правовым памятником мировой цивилизации, совершались посредством бездействия[275]. В уголовной практике преследовались «неизъявление скорби», «сокрытие известия о кончине мужа» и пр. Можно утверждать поэтому, что криминализация и преследование случаев пассивного поведения зависит от общественной атмосферы и господствующей морали (что сказывается и на официальной идеологии).
Близки нашим наблюдения А. А. Тер-Акопова. По его мнению, «количественное увеличение уголовно-правовых норм, предусматривающих ответственность за бездействие, наблюдается в периоды критических (выделено нами. А. Б.) для государства ситуаций, требующих активизации деятельности всех членов общества, строгого выполнения ими своих трудовых и общегражданских обязанностей»[276]. Он приводит и статистическое подтверждение своего «открытия»: законодательные изменения в критические периоды устанавливали ответственность в основном за бездействие (в 1917 1918 гг. около 60% нововведений криминализировали пассивные образцы поведения; в 1918-1920 гг. 65%; в период Великой Отечественной войны 70%).
6. О криминологической составляющей при установлении уголовной противоправности поступков сказано много. И активный, и бездействующий злодей создает всю уголовно-правовую инфраструктуру. Вспомним «Капитал» К. Маркса: «Преступник производит не только преступление, но также и уголовное право, а потому и профессора, читающего лекции по уголовному праву, а вместе с ним и неизбежное руководство, в форме которого этот же профессор выносит на общественный рынок свои лекции, свой товар: ... Преступник производит, кроме того, всю полицейскую и уголовную юстицию, сыщиков, палачей, присяжных и пр.»[277].
Сегодня криминологическая основа преступного бездействия выглядит более убедительно, ведь «нынешний любитель вести себя как заблагорассудится способен изменить в худшую сторону условия жизни большего числа людей и более основательно, чем 10 лет назад»[278]. Научно-технический прогресс сделал свое дело, выдвинул бездеятельность и безответственность в центр общественного внимания. Обыватели и ученый мир вынуждены смириться с мыслью, что «святенький болван» опаснее бесшабашного злодея, что деяние человека «все более играет роль не механической силы, а кнопочной команды или сигнала для технических устройств и автоматических приспособлений»[279]. Как стремительно прогрессирующий ущерб от неосмотрительного поведения почти уравновесил неосторожность с умыслом, так и легко угадываемая цена общинной беспечности повышает рейтинг бездействия в структуре преступного поведения.
К сожалению, государственная статистика не содержит отдельных учетов преступных действий и бездействия. Это обстоятельство изначально создает угрозу того, что уголовный закон не будет соответствовать криминологическим знаниям. Постоянную тревогу на сей счет высказывает известный ученый: «Создается впечатление, что разработчики проекта УК вообще игнорируют современную криминологическую ситуацию в России. Криминологическая обстановка и уголовно-правовые нормы сосуществуют как бы параллельно, сами для себя. Проигнорирована необходимость квалифицированной криминологической экспертизы проекта, основанной на прогнозе развития ситуации»[280].
Подчеркнем и еще одну общесоциальную подробность криминологического свойства. Точнее ее было бы именовать доминантой. Не только в России, но и во всем мире наблюдается «реальный процесс отставания уголовно-правового контроля над преступностью от ее качественно-количественных изменений»; немыслимо сочетается «желаемая гуманизация уголовного правосудия» и «нежелательное ослабление борьбы с преступностью»; выход из криминального капкана для человечества «лежит в расширении и углублении социально-правового контроля над противоправным поведением, криминологического и уголовно-правового». Даже в США «в обмен на моральное возрождение многочисленные слои населения готовы будут пожертвовать важными разделами Билля о правах»[281].
Либеральное воодушевление, охватившее и политическую элиту, и социальных аутсайдеров после крушения СССР и его сателлитов, упорно не сбывающиеся надежды на снижение девиантного поведения в обмен на гуманизацию управления, самозабвенная 10-летняя эксплуатация рокфеллеровского «авось»[282] и черномырдинского «как всегда» с неизбежностью приведут к прагматизму, социальному, политическому и правовому. Элита и весь этнос более взыскательно и непринужденно (не стесняясь либеральной демагогии) станут преследовать бездействие.
7. Наконец пришел черед исследовать чисто юридические основания уголовной ответственности за преступное бездействие. По этому вопросу в теории уголовного права наблюдается вполне естественный разброс мнений. Прежде всего, особо оговариваются и в определенной мере противопоставляются юридическая обязанность и реальная возможность для бездействующего лица активничать[283]. Памятуя о терминологических стереотипах в отношении небрежности, мы бы предложили выделить объективный и субъективный критерии бездействия соответственно. Объективный критерий В. С. Прохоров разукрупняет на фактическое (объективно существующая необходимость действовать) и нормативное (требование закона) основания обязанного активного поведения[284]. Методом разложения целого на части относительно субъективного критерия пользуется и Б. А. Куринов: реальная возможность осуществления активных действий и предотвращения вредных последствий зависит, в его представлении, от объективных обстоятельств (обстановки, времени, конкретной ситуации) и от субъективных возможностей гражданина[285].