В результате такой смысловой ситуации рождено огромное количество дефиниций деятельности, содержательный диапазон которых велик: от мелких разночтений (через концентрацию внимания на отдельных, наиболее выпуклых свойствах) к полным противоположностям. Если А. Н. Леонтьев обычно акцентировал внимание на «предметности» этого феномена, а М. С. Каган видел в деятельности по преимуществу способ существования человека или его практическую активность[469], то по В. С. Швыреву деятельность есть «человеческий способ отношения к миру»[470], а в изложении В.Н. Сагатовского субъективный момент практики, естественно-исторического процесса[471].
Необычный взгляд на это понятие предложили В. Ж. Келле и М. Я. Ковальзон: в их представлении деятельность обнаруживает себя через противопоставление естественно-исторического процесса и способов выражения внутренних жизненных смыслов индивида[472]. На обязательном упоминании целенаправленности и осознанности строят свои дефиниции деятельности философы и естественники[473], а также А. Коссаковски и И. Ломпшер[474].
Весьма краткие определения, базирующиеся на признаках мотивированности и целенаправленности, предлагают психологи: а) «под деятельностью понимается человеческая активность, направленная на достижение поставленной цели»[475]; б) «совокупность действий, которые объединены целью и выполняют определенную общую функцию, составляют деятельность»[476]; в) «деятельностью называется совокупность действий человека, направленных на удовлетворение его потребностей и интересов»[477]; г) «под деятельностью понимают мотивированные процессы исполнения тех или иных средств для достижения цели»[478]; д) «деятельность важнейшая форма проявления активного отношения человека к окружающей действительности»[479] и пр.
По Г. В. Суходольскому, «деятельность есть целесообразная жизнедеятельность»[480]. Его суждением мы и финишируем в кратком дефинитивном[481] обзоре: «мы убедились в том, что понятие деятельность полисемично и его значения активности, труда, работы и поведения образуют группу синонимий, члены которой имеют различное научное происхождение, но используются совместно в психофизиологии и социальной психологии»[482].
3. Рассмотрим теперь виды деятельности и вариант бездеятельности. Разброс взглядов классификационного характера достаточно широк: М. С. Каган говорит о преобразовательной, познавательной и ценностно-ориентационной деятельностях[483], а также рассуждает (в основном со ссылкой на классические труды Л. С. Выготского) о ее ведущих видах (игра, общение, познание, труд в коллективной среде), но с оговоркой, что «каждый новый вид деятельности, становясь ведущим, не становится и не может стать у нормального человека единственным»[484]. Участник «домашней дискуссии» 1969 г. Д. Б. Эльконин развивает тезис о значении интеллектуальных усилий: «Так называемая умственная деятельность есть также деятельность. Она осуществляет такие же задачи, она так же построена, как внешняя, физическая трудовая деятельность; она также имеет свою ориентировочную и исполнительную часть; она также не всегда является предметом психологического исследования в собственном смысле этого слова»[485].
Обстоятельные классификации деятельностей, в том числе в графической форме, предлагает Г. В. Суходольский[486], но, как ни странно, места ожидаемой бездеятельности в стройных рядах активности не нашлось. Странно потому, что единицей деятельности, как было показано выше, все признают только отдельные акты активного поведения, а в итоге деятельность поглощает и пассивное (физиологическое) состояние. По Э. С. Маркаряну, к примеру, деятельность охватывает «как внутреннее состояние системы, так и вовне проявляемую ею активность, выраженную в соответствующих действиях (или бездействиях)»[487]. Аналогичные взгляды пропагандировал и Б. Я. Петелин[488].
Подобные утверждения таят в себе настолько очевидные противоречия, что не обратить внимания на них невозможно. И обращают. Вот характерные образцы реагирования: а) «деятельность не есть единственно возможный, универсальный способ бытия человека»[489]; б) «деятельность как внешне наблюдаемая активность противополагается внешне наблюдаемой пассивности или недеянию»[490]; в) по В. П. Лекторскому «на обыденно-интуитивном уровне... мы никогда не зачислим по разряду деятельности пассивное состояние человека, бездействие, созерцание, эмоциональное переживание... С этой точки зрения деятельность и действие занимают достаточно узкую сферу жизненной активности человека»[491].
Несуразица в части забвения бездеятельности, как относительно самостоятельной, противопоставляемой активному поведению, формы существования человека, косвенно обнаруживается и в тех суждениях, что в целях удовлетворения сверхприродных потребностей люди созидают техногенный мир и техногенные опасности, уклоняться от нейтрализации которых нельзя[492]; что индивидуальность, творческое дарование и «способности человека могут входить и нередко входят в противоречие с требованиями внешнего мира»[493] это оправдывает бездеятельность в психологическом плане, в человеческом измерении, но почему-то не зовет к исследованию феномена пассивности. Социальный протест, в том числе в виде отклоняющегося пассивного поведения, так же естественен, как и приспособление[494].
Игнорирование бездеятельности в общесоциальных науках экстраполируется и на правоведение, в том числе на уголовно-правовую науку. Так, В.Б. Малинин, оценив взгляды В.С. Прохорова о различении сложного и элементарного действия[495], В.Д. Филимонова о том, что «правильнее было бы говорить не об общественно опасном действии, а об общественно опасной деятельности»[496] и Н.Ф. Кузнецовой о целесообразности официальной замены категории «действие» понятием «деятельность»[497], делает парадоксальные выводы: 1) «если можно отделить действие от бездействия, действие от закономерностей природы, то перед нами действительно действие, если нет это деятельность»[498] и 2) «деятельность это совокупность движений, актов бездействия человека, а также использование сил и закономерностей природы с целью достижения определенной цели»[499].
Если продолжать эту логику, то нужно отказаться от упоминания о пассивном поведении и на микроуровне, предложить поглощение понятия «бездействие» термином «действие». Наша оценка этой логической неувязки состоит в следующем: категория «деятельность», взятая как обобщенный фрагмент практики, как антитеза сознанию, произвольно либо некритически выводится за эти онтологические и гносеологические рамки без корректировки содержания; и в иной плоскости искажает, сужает жизнепроявление человека до одной формы активной. Вот и у В. Б. Малинина рассуждения о сложностях активного вида поведения привели к поглощению закономерностей природы, и бездействия.
Разработка теории бездеятельности наиболее ожидаема в учении о множественности преступлений и при анализе международной преступности[500]. Ведь именно здесь оценивается многоэпизодная преступная практика. Для проверки наших предположений обратимся к двум наиболее известным и обстоятельным работам отечественных ученых[501]. Оба издания отличаются высокой научностью, обилием цитат и мощным справочно-библиографическим аппаратом, авторы стремятся выявить и оценить максимально возможное число фрагментов учения о множественности.
Даже беглого просмотра достаточно, чтобы уверенно сказать, что упоминания о деятельности либо бездеятельности в книгах отсутствует. Да, это невозможно в рамках классического уголовного права, ориентированного на преследование обособленных актов поведения. Но дерзать доктрине надо и можно. Не в стиле нарциссовского упрямства, etiam si omnes ego non[502], а на базе и в развитие накопленных знаний, в русле практических требований и с соблюдением осторожности в прогнозах. Категорию множественности можно считать соответствующей философскому уровню «особенного»; она есть перевал между единичным (действием и бездействием) и общим (деятельностью и бездеятельностью). Этот институт свидетельство социологичности уголовно-правовых установок, уступки криминологическим требованиям, смычки с жизнью. В его дальнейшем развитии можно видеть и залог будущей криминализации бездеятельности. Но эта перспектива из разряда весьма отдаленных вероятностей.
Теоретически же такую возможность нельзя исключать даже на сегодняшнем мыслительном материале. Это суждение мы обоснуем следующими аргументами.
1. Знатоки института множественности говорят о предпочтительности социальных перед чисто юридическими критериев выделения ее форм. По Ю. А. Красикову это «структура общественно опасных и противоправных деяний»[503], а в представлении В. П. Малкова социальные данные, подчеркивающие характер поведения субъекта при совершении преступления[504].
2. Многие криминалисты высказываются за линию поведения или жизни в сфере преступного промысла[505].
3. Ученый мир настоятельно рекомендует выделять качественные характеристики криминальных деликтов при оценке их одноактности (единичное преступление) или многоэпизодности (множественность, а на общесоциологическом языке деятельность, бездеятельность). А. Н. Трайнин еще в 1925 г. утверждал, что «систематичность деяний предполагает внутреннюю согласованность, предполагает, следовательно, не сумму разрозненных актов, а их логическую цепь»[506]. Близкое по смыслу соображение высказал спустя 60 лет профессор М. И. Ковалев: «Лишь в том случае, когда систематичность была объединена единым намерением субъекта и превращала, таким образом, деяние в нечто иное по степени своей общественной опасности, чем если бы оно было единичным актом, она выступает уже как поведение, качественно отличное от единичного действия... Если же неоднократность действий представляет собой разрозненную группу преступных актов, то они не могут образовывать качественно новое преступное действие»[507].
4. В. Н. Кривошеин пишет, что проблема многократности преступлений должным образом в науке не изучена, хотя словосочетание «преступная деятельность» стало распространенным; а чем более употребляется неясное понятие, тем хуже. По его мнению, термин «деятельность» в уголовном праве наиболее расположен применением к рецидивоопасным деликтам (кража, мошенничество, взяточничество etc.); о пассивности и ее систематичной форме (бездеятельности) опять-таки не упоминается. А завершает ученый свое краткое увлечение этим направлением следующей сентенцией: «Для уголовного права, предмет которого сформировался как аналог человеческих деятельных актов, деятельность играет поистине эвристическую роль. И хотя рассматриваемое понятие в уголовном праве существует давно, употребляется же оно для обозначения самых разнообразных взаимодействий, его содержание воспринимается главным образом интуитивно и еще не предлагалось на роль самостоятельного уголовно-правового понятия»[508].