Покорно благодарю
Не на чем Одиннадцать тысяч шестьсот за тобой Ты вот что: перепиши мне векселя на пятнадцать, уплати проценты с этой суммы вперед а в обеспечение я с тебя закладную на две твои баржи возьму
Фома встал со стула и, усмехаясь, проговорил:
Завтра пришлите векселя я их вам оплачу полностью
Щуров тоже грузно поднялся со стула и, не спуская глаз под насмешливым взглядом Фомы, спокойно почесывая грудь, сказал:
И так хорошо
Спасибо за ласку!
Не даешься ты а то я бы тебя приласкал! лениво проговорил старик, оскаливая зубы.
Н-да! попадешь вам в руки
Тепло будет
Нагреете, что говорить
Ну, однако, паренек, будет! сурово сказал Щуров. Хоть ты и думаешь про себя, что неглуп только рано это Сыграл вничью, да уж и хвастаться стал!.. А ты у меня выиграй тогда и пляши от радости Прощай-ка Да денежки завтра припаси
Не беспокойтесь Прощайте!
С богом!
Выйдя за дверь номера, Фома услыхал, как старик зевнул протяжно и громко, а потом запел сиповатым басом:
«Ми-ило-осердия двери отверзи нам благословенная богородице»
Фома унес с собой от старика двойственное чувство! Щуров и нравился ему, и в то же время был противен.
Он вспоминал речи старика о грехе, думал о силе веры его в милосердие бога, и старик возбуждал в нем чувство, близкое к уважению.
«И этот тоже про жизнь говорит и вот грехи свои знает, а не плачется, не жалуется Согрешил подержу ответ А та?..» Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. «А та кается не поймешь у ней нарочно она или в самом деле у нее сердце болит»
Фоме казалось, что он завидует Ананию, и парень поспешил напомнить себе попытки Щурова обобрать его. Это вызывало в нем отвращение к старику, он не мог примирить своих чувств и, недоумевая, усмехался.
«Ми-ило-осердия двери отверзи нам благословенная богородице»
Фома унес с собой от старика двойственное чувство! Щуров и нравился ему, и в то же время был противен.
Он вспоминал речи старика о грехе, думал о силе веры его в милосердие бога, и старик возбуждал в нем чувство, близкое к уважению.
«И этот тоже про жизнь говорит и вот грехи свои знает, а не плачется, не жалуется Согрешил подержу ответ А та?..» Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. «А та кается не поймешь у ней нарочно она или в самом деле у нее сердце болит»
Фоме казалось, что он завидует Ананию, и парень поспешил напомнить себе попытки Щурова обобрать его. Это вызывало в нем отвращение к старику, он не мог примирить своих чувств и, недоумевая, усмехался.
Н-ну, был я у Щурова!.. сказал он, придя к Маякину и усаживаясь за стол.
Маякин в засаленном халатике и со счетами в руках нетерпеливо заерзал в своем кожаном кресле и оживленно заговорил:
Наливай ему чаю, Любава! Рассказывай, Фома Мне к девяти в думу надо, рассказывай скорей.
Фома, посмеиваясь, рассказал о том, как Щуров предложил ему переписать векселя.
Э-эх! с сожалением, тряхнув головой, воскликнул Яков Тарасович. Всю обедню испортил ты, брат, мне! Разве можно так прямо вести дела с человеком? Тьфу! Дернула меня нелегкая послать тебя! Мне самому бы пойти Я бы его вокруг пальца обернул!
Ну, едва ли! Он говорит: «Я дуб»
Дуб? А я пила Дуб дерево хорошее, да плоды его только свиньям годны И выходит, что дуб глуп
Да ведь все равно платить надо
С этим не торопятся умные люди! А ты готов бегом бежать, чтобы деньги отдать купец!
Яков Тарасович был решительно недоволен крестником. Он морщился и сердито приказывал дочери, молча разливавшей чай:
Сахар подвинь мне, видишь не достану
Лицо Любови было бледно, глаза мутны, и руки у нее двигались вяло, неловко Фома посмотрел на нее и подумал:
«Смирная какая при отце-то»
О чем он говорил с тобой? спросил его Маякин.
Насчет грехов
Ну конечно! Всякому человеку свое дело дорого а он фабрикант грехов Давно о нем и на каторге и в аду плачут тоскуют, ждут не дождутся
Увесисто говорит он, задумчиво сказал Фома, помешивая чай в стакане.
Меня ругал? осведомился Маякин, ехидно искривив лицо.
Было
А ты что?
А я слушал
Мм что же слышал?
«Сильному, говорит, простится, а слабому нет прощения»
Премудрость, подумаешь!.. Это и блохи знают
Презрительное отношение крестного к Щурову почему-то раздражало Фому, и, глядя в лицо старика, он с усмешкой сказал:
А вас он не любит
Меня, брат, никто не любит! с гордостью сказал Маякин. И любить меня не за что, я не девка Но зато уважают меня А уважают только тех, кого побаиваются
И старик хвастливо подмигнул крестнику.
Говорит он увесисто повторил Фома. Жалуется «Вымирает, говорит, настоящий купец Всех, говорит, людей одной науке учат чтобы все были одинаковы на одно лицо»
Считает так, что не годится это? Дурак! презрительно сказал Маякин.
А почему это хорошо? спросил Фома, недоверчиво поглядывая на крестного.
Ежели видим мы, что, взяв разных людей, сгоняют их в одно место и внушают всем одно мнение, должны мы признать, что это умно Потому что такое человек в государстве? Не больше как простой кирпич, а все кирпичи должны быть одной меры, понял? Людей, которые все одинаковой высоты и веса, как я хочу, так и положу
Кому же приятно кирпичом-то быть, хмуро сказал Фома.
Речь не о приятном, а о деле Не всякому человеку можно рожу стереть, но ежели иного побить молотом, он будет золотом А башка лопнет что поделаешь? Слаба, значит, была
Говорил он также насчет труда «Всё, говорит, машины работают, а люди от этого балуются»
Поехала кума, неведомо куда! пренебрежительно махнул рукой Маякин. Удивительно мне какой у тебя аппетит на всякую пустяковину! «Машина»! Он бы, старый пень, подумал какая она, машина-то? Железная! стало быть, ее не жалко, завел она и кует тебе рубли без всяких слов, без хлопот пустил, она и вертится! А человек он беспокойный и жалкий он очень жалок порой бывает! Воет, ноет, плачет, просит пьян напивается в нем лишнего для меня ах, как много! А в машине, как в аршине, ровно столько содержания, сколько требуется для дела Ну, я пойду одеваться пора.
Он встал и ушел, громко шаркая туфлями по полу. Фома посмотрел вслед ему и вполголоса сказал, хмуря брови:
Леший разве разберет все это один говорит так, другой этак
Вот и в книгах тоже, тихо сказала Любовь.
Фома взглянул на нее, добродушно улыбаясь. И она ответила ему неясной улыбкой. Глаза у нее смотрели устало, печально
Все читаешь? спросил Фома.
Да-а уныло ответила девушка.
И тоскуешь?
Тошно Одна потому что Слова не с кем сказать
Плохо твое дело
Она ничего не сказала на это, а лишь опустила голову и стала медленно перебирать пальцами кружево полотенца.
Шла бы замуж сказал Фома, чувствуя, что ему жалко ее.
Отстань, пожалуйста некрасиво наморщив лоб, ответила Любовь.
Чего отстань? Ведь пойдешь же
Вот! со вздохом и тихо воскликнула девушка. Вот я и думаю надо А как пойдешь? Ты знаешь ли я такое чувствую теперь, как будто между мною и людьми туман стоит густой, густой туман!..
От книг, уверенно вставил Фома.
Подожди! И я перестаю понимать, что делается Все мне не нравится, все чужое стало Все не так, как надо, все не то Я понимаю это, а сказать, что не так и почему, не могу!..
«Не так, не так» забормотал Фома. Это у тебя от книг Хоть я и сам тоже чувствую, что не так Это, может, и оттого, что еще молоды мы
Мне сначала казалось, не слушая его, говорила Любовь, что я в книгах все понимаю
Бро-ось ты их! посоветовал Фома пренебрежительно.
Ах, полно! Разве это можно бросить? Ты знаешь сколько разных мыслей на свете! О, господи! И есть такие, что голову жгут В одной книге сказано, что все существующее на земле разумно
Все? спросил Фома.
Все! А в другой напротив.
Погоди! Разве это не чепуха?
О чем разговор? спросил Маякин, являясь в дверях, одетый в длинный сюртук и с какими-то медалями на шее и груди.
Так хмуро сказала Любовь.
Насчет книг, добавил Фома.
Каких книг?
Да вот она читает прочитала, что все на земле разумно
Ну!
Ну, а я говорю враки!
Н-да Яков Тарасович задумался, пощипывая бородку и прищурив глаза. Это что за книга? спросил он у дочери, помолчав.
Маленькая такая желтая неохотно сказала Любовь.
Ты ее положи-ка на стол мне Это неспроста тоже сказано все на земле разумно! Ишь догадался какой-то!.. Н-да это очень даже ловко выражено И кабы не дураки то совсем бы это верно было Но как дураки всегда не на своем месте находятся, нельзя сказать, что все на земле разумно Прощай, Фома! Посидишь, али подвезти?..
Посижу еще
Любовь и Фома снова остались вдвоем.
Какой он у тебя, кивнув головой вслед крестному, сказал Фома.
Какой?
На все откликается, все своим словом покрыть хочет
Да-а умный!.. А вот не понимает, как тяжело мне жить печально сказала Любовь.
Я тоже не понимаю выдумываешь ты много
Что я выдумываю? раздраженно крикнула девушка.
Да все это не твои ведь мысли-то, чужие!..
Чужие чужие
Она хотела сказать что-то резкое, но оборвалась и замолчала. Фома смотрел на нее и, поставив рядом с нею Медынскую, грустно подумал:
«Какое все разное и люди и женщины и чувствуешь всегда разное»
На улице темнело, а в комнате уже было совсем темно. Ветер качал липы, сучья их царапались о стены дома, точно холодно им было и они просились в комнаты
Люба! тихо сказал Фома.
Она подняла голову и посмотрела на него.
Знаешь я ведь поссорился с Медынской-то
Из-за чего? оживляясь, спросила Любовь.
А так уж!.. Она обидела меня
Ну, это хорошо, что поссорился, одобрительно сказала девушка, а то бы она тебя завертела она дрянь, кокетка ух, какие я про нее вещи знаю!
Совсем она не дрянь, угрюмо сказал Фома. И ничего ты не знаешь Всё вы врете!
Ну уж, извини!
Нет вот что, Люба, тихо и просительно сказал Фома, ты не говори мне про нее худо Я все знаю ей-богу! Она сама сказала
Са-ама?! удивленно воскликнула Люба. Какая странная! Что же она сказала?..
Виновата с усилием выговорил Фома и криво усмехнулся.
Только? В вопросе девушки звучало разочарование.
Фома услышал его и с надеждой спросил:
Мало разве?
Очень ты любишь ее?
Фома помолчал, посмотрел в окно и смущенно ответил:
Фома услышал его и с надеждой спросил:
Мало разве?
Очень ты любишь ее?
Фома помолчал, посмотрел в окно и смущенно ответил:
Не знаю Кажется что теперь больше, чем прежде
Удивляюсь я, как можно любить такую? пожав плечами, спросила девушка.
Еще как можно! воскликнул Фома.