Да.
Пройдет шестьдесят лет, и я отвечу на звонок собственной записи. Не думаю, что столько проторчу тут, на Марсе, но идея просто иронически прекрасная, хоть будет чем время занять. Это правда ты, Бартон? Это я с собой говорю?
Слезы капали из старческих глаз.
Да.
У меня тут тысяча Бартонов наготове, записи ответов на всевозможные вопросы, в тысяче марсианских городов. Целая армия Бартонов рассеялась по Марсу, пока я жду возвращения ракет.
Глупец, старик тяжко встряхнул головой. Ты ждал шестьдесят лет. Состарился, пока ждал в одиночестве. Теперь ты это я, и ты один среди пустых городов.
Не дави на жалость. Ты для меня чужак, все равно что иностранец. Мне горевать не приходится. Я живой, пока звучит запись. А ты живой, пока слушаешь. Друг друга нам не понять. Ни один не может ни о чем предупредить другого, хотя мы и отвечаем друг другу, один автоматически, а другой с теплом и человечностью. Сейчас я человек. А после им станешь ты. С ума сойти! Я не могу плакать, ведь я не знаю будущего, и потому оптимистичен. Записи надежно спрятаны и способны реагировать лишь на конкретные стимулы. Можешь попросить мертвеца поплакать?
Перестань! закричал старик. Он чувствовал знакомый приступ боли. К горлу подкатил ком, в глазах потемнело. Как бессердечен ты был тогда! Убирайся!
Был, старина? Я есть. Пока крутится лента, пока вращаются шпиндели и потайные электронные глаза читают и подбирают слова, превращая их в ответ, что приходит тебе, я останусь молодым и жестоким. Останусь молодым и жестоким даже после твоей смерти. Всего хорошего.
Постой! закричал старик.
Щелчок.
Бартон долго сидел, вцепившись в телефон. Нестерпимо болело сердце.
Какой безумной казалась сейчас та идея. Тогда он, молодой, глупый, в те первые одинокие годы вдохновенно налаживал аппаратуру, ленты и схемы, составляя расписание звонков
Звонок.
Доброе утро, Бартон. Это Бартон. Семь часов. Проснись и пой!
И опять.
Бартон? Бартон на связи. Днем отправишься в Марс Таун, установишь телефонный процессор. Думал напомнить тебе.
Спасибо.
Опять звонок!
Бартон? Говорит Бартон. Пообедаем? В отеле «Ракета»?
Ладно.
Увидимся. До встречи!
Дзинь!
Это ты, Би? Думал тебя подбодрить. Выше нос, и все такое. Завтра может прилететь спасательная ракета.
Да, завтра, завтра, завтра, завтра.
Щелчок.
Но годы таяли как дым. Бартон заглушил хитроумные телефоны с их каверзными ответами. Теперь ему должны позвонить лишь после восьмидесяти, если он доживет. И вот пришел тот день, раздался звонок, и прошлое нашептывало ему, напоминая о себе.
Звонок!
Он не стал отвечать.
«Можно и не брать трубку», подумал он.
Снова звонок!
«На том конце же никого нет», подумал он.
И снова телефон!
«Будто сам с собой говоришь, подумал он. Но все же разница есть. Боже, и какая разница!»
Он чувствовал, как берется за трубку.
Привет, старик Бартон, это молодой Бартон. Мне сегодня двадцать один! В прошлом году я установил еще двести голосовых процессоров в двух сотнях городов. Я заселил Марс Бартонами!
Да.
Старик помнил, как ночами, шестьдесят лет назад, мчался среди голубых гор и железных долин, с полным кузовом электроники, весело насвистывая. Еще один телефон, еще одно реле. Есть чем заняться. Умно придумано, чудесно придумано, но как же это грустно. Скрытые голоса. Спрятавшиеся, затаившиеся. В те юные дни смерть не казалась смертью, время не было временем, а старость лишь слабым эхом отзывалась из глубины далеких лет. Тот наивный идиот, безмозглый садист, и думать не желал о том, что придется пожинать плоды посеянного.
Прошлой ночью, говорил двадцатиоднолетний Бартон, я был в кино в пустом городке. Смотрел старый фильм с Лорелом и Харди. Господи, ну и умора!
Да.
Придумал кое-что. Записал свой голос тысячу раз. Передаю по всему городу, и похоже на тысячу людей. Успокаивает, этот шум толпы. Немного повозился, и вот двери хлопают, дети поют, играет музыка, все по расписанию. Если в окно не смотреть, а просто слушать, то полный порядок. А посмотришь, и все, иллюзии конец. Кажется, мне становится одиноко.
Это первый знак, ответил старик.
Какой?
Ты в первый раз признался, что ты одинок.
Я экспериментировал с запахами. Когда шагаю по пустынным улицам, из домов слышатся запахи бекона, яичницы, ветчины, филе. Все за счет скрытых устройств.
Безумие.
Самозащита!
Я устал. Старик оборвал разговор, бросив трубку. Это уж слишком. Прошлое поглотило его
Пошатываясь, он спустился по лестнице и вышел на улицы города.
Было темно. Больше не горели красным неоновые вывески, не играла музыка и не было запахов кухонь. Далеко в прошлом осталась эта его фантазия, эта механизированная ложь. Прислушайся! Неужели шаги? Принюхайся! Пахнет клубничным пирогом Он оставил эту затею.
Он приблизился к каналу, где звезды отражались в дрожащей воде.
Под водой, как стайка рыб, ржавели роботы, которыми он хотел населить Марс, создавая их год за годом, пока вдруг не понял, насколько это нелепо и бессмысленно, и отправил их: шагом марш, раз, два, три, четыре! прямо в воды канала, пока они не погрузились на дно, пуская пузыри, как тонущие бутылки. Он убил их безо всякой жалости.
В темном коттедже еле слышно звонил телефон.
Он прошел мимо. Звук оборвался.
В следующем доме, словно поджидая его, раздался еще один звонок. Он побежал. Звонок остался позади. Но его тут же сменил другой, в соседнем коттедже, а теперь в том, в этом, там и тут! Он бросился прочь. Еще звонок!
Хорошо! вскрикнул он, выбившись из сил. Я отвечу!
Привет, Бартон.
Чего тебе надо?
Я одинок. Живу только тогда, когда говорю. Значит, я должен говорить. Ты не заставишь меня замолчать.
Привет, Бартон.
Чего тебе надо?
Я одинок. Живу только тогда, когда говорю. Значит, я должен говорить. Ты не заставишь меня замолчать.
Оставь меня в покое, в ужасе взмолился старик. Ох, мое сердце!
Это Бартон, мне двадцать четыре года. Прошла еще пара лет. Я жду. Немного скучаю. Прочел «Войну и мир», упился шерри, прошелся по ресторанам, побывал официантом, поваром, конферансье. Сегодня исполняю главную роль в кино в Тиволи Эмиль Бартон в «Утраченном плоде любви», во всех ролях, меняя парики!
Прекрати свои звонки, или я тебя убью!
Не выйдет. Для начала придется меня найти!
Я тебя найду!
Ты же забыл, где я скрываюсь. Я повсюду, в трансформаторах, домах, проводах, башнях связи, под землей! Давай, попробуй! Как ты назовешь это? Телецид? Суицид? Завидно тебе? Завидуешь мне, ведь мне всего двадцать четыре, мои глаза ясны, я силен и молод. Ладно, старик, война так война! Между нами. Между мной и мной! Против тебя, тебя настоящего, целый полк всех возрастов. Давай, объявляй войну!
Я тебя прикончу!
Щелчок. Тишина.
Он вышвырнул телефон в окно.
В полночном холоде, по глубоким долинам полз автомобиль. Под ногами Бартона лежали револьверы, винтовки, динамитные шашки. Рев мотора отдавался в его хрупких, усталых костях.
«Найду их, думал он, и всех уничтожу. Боже, как он мог со мной так поступить?»
Он остановился. В свете поздних лун перед ним был чужой город. Ветра не было.
Его холодные руки сжали винтовку. Он уставился на столбы, вышки, трансформаторные подстанции. Где спрятался голос? В этой вот вышке? А может, вон в той? Столько лет прошло. Он затравленно озирался.
Вскинул винтовку.
Башня развалилась от первого выстрела.
«Придется все разрушить, думал он. Каждую вышку в городе. Я ничего не помню. Слишком давно это было».
Машина катилась по пустынной улице.
Звонил телефон.
Он взглянул на брошенное здание аптеки.
Оттуда.
Расстреляв замок из пистолета, он зашел внутрь.
Щелчок.
Слушай, Бартон? Даже не пытайся свалить все вышки и все тут подорвать. Ты сам себе глотку перережешь. Подумай хорошенько
Щелчок.
Он медленно вышел назад, на улицу, слушая, как гудят в вышине башни связи, целые и невредимые. Он посмотрел на них и кое-что понял.
Он не мог их уничтожить. Вдруг с Земли прилетит ракета, как бы глупо это ни звучало, но если это все же случится сегодня, завтра или на следующей неделе? Приземлится на другой стороне планеты, и экипаж не сможет дозвониться до Бартона, потому что связь будет прервана.
Бартон бросил пистолет.
Не будет никаких ракет, бормотал он, споря сам с собой. Я слишком стар. Слишком поздно.
А вдруг прилетит, и я не узнаю? парировал он. Нет уж, пусть все остается как есть.
Снова зазвонил телефон.
Он мрачно вздохнул, побрел назад в аптеку, дрожащей рукой взялся за трубку.
Алло? незнакомый голос.
Прошу, сказал старик, оставь меня.
Кто говорит? Кто это? С кем я говорю? Где вы находитесь? удивленно воскликнул голос.
Погодите, пошатнулся старик, это Эмиль Бартон, с кем я разговариваю?
Капитан Рокуэлл, ракета «Аполлон-48». Мы только что с Земли.
Нет, нет, нет.
Мистер Бартон, вы слышите меня?
Нет, нет, быть того не может.
Где вы находитесь?
Врешь! Старику пришлось опереться на будку. Он ничего не видел. Опять ты, Бартон, издеваешься надо мной, снова мне врешь!
Говорит капитан Рокуэлл. Мы только что приземлились в Нью-Чикаго. Где вы находитесь?
В Зеленой Вилле, задыхаясь, ответил старик. До вас шестьсот миль.
Послушайте, Бартон, вы сможете сюда добраться?
Что?
У нас на борту поломка. Мы измотаны полетом. Вы можете нам помочь?
Да, конечно.
Мы в поле, за городом. Сможете завтра приехать?
Да, но
Что такое?
Старик гладил трубку.
Что стало с Землей? Как там Нью-Йорк? Войне конец? Кто сейчас президент? Что там вообще происходит?
Когда вы приедете, у нас будет куча времени для разговоров.
Но ведь все в порядке?
В полном.
Слава богу. Старик вслушивался в далекий голос. А вы уверены, что вы действительно капитан Рокуэлл?
Да, черт подери!
Простите!
Он повесил трубку и побежал.
Столько лет прошло, и вот они здесь, просто невероятно, люди, которые заберут его с собой, на Землю, к ее морям, небесам и горам.
Он завел двигатель. Придется всю ночь ехать. Но это стоит того, ведь он увидит людей, пожмет их руки, услышит их голоса.
Далеко над горами разнесся рык его мотора.
Этот голос. Голос капитана Рокуэлла, а не его собственный голос сорокалетней давности. Он никогда не делал таких записей. Или делал? В минуту отчаяния, в циничном опьянении, не сделал ли он фальшивой записи фальшивой высадки на Марс с искусственным капитаном и вымышленным экипажем? Он яростно помотал головой. Да нет же. Просто он подозрителен до безумия. Сейчас не время для сомнений. Всю ночь он будет мчаться вперед, под лунами Марса. Какую пирушку они закатят!