В доме что-то зашуршало. В проеме двери показалась Корявая щуплая фигурка, фланелевая ночнушка со слониками. Сощурилась от света лампы, потянулась к мальчишке, прикоснуться, погладить, но не совладала со своими руками, и получилось неловко:
Что с ним? Он болеет? Что, если он умрет?
Что ты такое говоришь? Как он может умереть! Каланче впервые захотелось ее ударить. Зачем она так говорит, и без нее ужас как страшно!
Я была маленькая и болела, врач пришел и сказал, что если в ближайшие часы температура не снизится, то я могу умереть. У него же температура? Значит, он может умереть?
Господи, что же делать Так. Ты сейчас остаешься за старшую. Но тебе лучше лечь спать. Если вдруг проснется еще кто-то, скажешь, что я пошла лечить Очкарика и обязательно вернусь. Я в соседний дом. Скоро вернусь. А теперь иди ложись.
Ты же спасешь его? Правда? Спасешь? Корявая смотрит на нее с мольбой, но почти без тени сомнения. Боже, где бы ей самой взять эту детскую веру во взрослого, который все может
Обязательно спасу. Ложись, не стой тут, пол совсем холодный. Не хватает, чтобы еще и ты заболела.
Каланча быстро натянула джинсы и свитер, завернула Очкарика в одеяло и выскочила за порог.
Ночь была тихая, яркая луна освещала ей путь. Керосинку или свечку все равно не взять с собой, на руках ребенок. Всего через четыре двора Как хорошо, что вчера вечером она все же сходила в тот дом. Хулиган попросил ее научить растапливать печь. Она не хотела оставлять детей, но посадила Толстого читать всем книгу и пошла. Зато теперь она точно знала, где их дом, даже в темноте найдет.
Уф, хорошо, что не заперли дверь. Она, как ей показалось, довольно шумно ввалилась в сени, потом в комнату.
Эй, есть тут кто-нибудь? Помогите мне, Очкарику совсем плохо!
Где же спят эти придурки? Они что, не слышат, что она вошла?
Эй, да проснитесь вы! Мне нужна помощь!
Чего орешь? кто-то направил на нее яркий луч.
Не в глаза, опусти фонарь!
Заспанный Отродье в трусах и майке стоял с фонариком в одной руке и ружьем в другой.
Буди этого, второго, надо что-то делать, срочно. Я не знаю что. Очкарик может умереть!
Гику нравилась его жизнь в опустевшем городе. В каком-то смысле сбылась его давнишняя мечта. Он теперь совершенно один, и днем, и ночью, при этом у него есть возможность работать, пусть это уже никому не нужно. Мир сходил с ума, а он мог сидеть в своем укрытии и не участвовать во всеобщей агонии. У него не было страха: он знал, что никто за ним не придет, никто не хватится. Мир забыл о нем. Они слишком заняты собственным усовершенствованием, это их и разрушит, а он останется цел и невредим. Фантазировал Гик об этом, надо признать, не без злорадства. Все детство как только его не называли: «придурок», «чокнутый», «ботан», и это еще не самые обидные прозвища. В какой-то момент закрепилось «Гик», и все быстро привыкли именно к этому, даже он сам.
Ночь по-прежнему создавала ощущение, что он один на целом свете, хотя в последнее время ему и днем, прямо скажем, никто не докучал. Он, как и раньше, писал код, будто ничего не случилось, никакого конца света. В больнице в какой-то момент врубилась аварийная подстанция, работал даже водопровод. Так что его положение, считал он, лучше некуда. Мир исчез, наказанный за назойливое докучание ему в прошлом. Наслаждайся тишиной, делай то, что нравится. Об этом он даже мечтать не мог.
Ночь давно перевалила за половину, и Гик уже почти впал в состояние, когда сон захватывает власть над сознанием, а глаза неудержимо слипаются верный признак того, что пора переползать на диван в ординаторскую.
Ночь давно перевалила за половину, и Гик уже почти впал в состояние, когда сон захватывает власть над сознанием, а глаза неудержимо слипаются верный признак того, что пора переползать на диван в ординаторскую.
Внезапно он услышал звук подъезжающей машины. Вероятно, это ему приснилось, откуда здесь машина? Но резкий визг тормозов и топот по коридорам больницы окончательно заставили его проснуться. У него гости? Ночью? И что теперь делать? Выключить свет и спрятаться или взять нож и выйти? Не может же быть, чтобы эта долбаная Комиссия среди ночи обыскивала больницы. К топоту прибавились голоса, он отчетливо уловил, что один из них женский. Женский это не очень страшно. По пустым гулким темным коридорам он пошел на звук, увидел, что в сестринской зажегся свет, подошел и дернул дверь.
Стой где стоишь, етить тебя, а то выстрелю! какой-то патлатый придурок направил в его сторону ружье. На кушетке лежал пацан в одеяле, девушка в черном рылась в ящиках и испуганно повернулась, когда он открыл дверь.
Чего вам надо? Чего притащились сюда среди ночи? Гика не испугал грозный клич и направленное на него ружье. Почему, он и сам не знал; наверное понял, что эти с ребенком точно не из Комиссии, и напуганы они не меньше, чем он сам. Ружье опусти, здесь тебе больница, а не тир.
Вы здесь работаете? Вы врач? метнулась к нему стройная симпатичная девушка в черном.
Я здесь работаю. Но я не врач. В ее лице промелькнула надежда, но быстро угасла.
Ты это врач где? У нас тут мелкий помирает, врач нужен, патлатый был ему откровенно неприятен и чем-то напоминал худших из тех, кто когда-то донимал Гика травлей.
Раз вы в больнице работаете, вы хоть что-нибудь в лекарствах понимаете? Что ему дать, у него температура высокая, второй день уже, девушка была вне себя от волнения, дергалась, судорожно открывая ящики с лекарствами один за другим.
Да я сисадмин здесь, к медицине отношения не имею. В лекарствах не понимаю, берите, если найдете чего полезного.
Господи, да знала бы я, что брать! Может, кто из врачей где-то есть, не знаете? Не все же уехали. Вы же как-то остались. Девушка продолжала рыться в ящиках, беспомощно перебирая ампулы, пузырьки, пачки лекарств.
Да и вы, как я понял, как-то остались. Не знаю я никого Разве что да нет, это вам не поможет.
Что? Ну что, скажите? Любая зацепка.
Знаете правительственный дом? Гик махнул рукой на север.
Тот, что на холме? Ну?
Там на последних этажах вечером горит свет.
Ну и что? Ты толком говори, етить тебя, что нам с этого свету? Да еще в правительственном доме, они же всю кашу и заварили, падлы несусветные. Нормальные люди их дом обычно за сто километров обходят.
Ты это, ружье свое положи, а то я вообще не буду ничего рассказывать, патлатый все больше не нравился Гику. «Вот ведь чучело агрессивное!» думал он, заводясь.
Отродье, прошу тебя, убери ружье, нам сейчас важна любая возможность, взмолилась девушка. Гик ухмыльнулся: вот верная у чувака кличка, кто-то назвал, так назвал. Одно слово отродье.
Короче, если там горит свет, значит, там люди.
Правительство не все свалило, что ли? Сами кашу заварили, а сами, етить, на свои «места большего благополучия» не отъехали? Ты что, нас сдать хочешь, что ли, ушлепок?
Слушай, уйми этого, приятеля своего, а то я таких наездов за всю жизнь наслушался и больше слушать не хочу, и пофиг мне ваш малец. Гик рассерженно развернулся к двери. Нет сил помогать этим уродам. Да еще среди ночи, в его святое время заявились.
О нет, нет, я прошу тебя, ты не обижайся, это же Отродье, он по-другому не может, даже если бы хотел. Но он не такой ужасный, ты не думай. Когда я к нему среди ночи прибежала с Очкариком, то именно он подал идею в больницу ехать и даже сам нас привез сюда, хотя по темноте и рытвинам с дач сюда ехать было ужасно страшно. Он добрый, просто привык так, и все.
Не добрый я, просто все равно разбудила, не помирать же пацану, Отродье засмущался и рассердился одновременно, заметался по кабинету.
Так, сели все! Каланча была уже на пределе. Рассказывай, прошу тебя, что нам с этого дома на холме?
Да я просто знаю, чьи это окна. Там девчонка живет одна, хорошая, медсестрой работала в нашей больнице, не врач, но в таблетках понимает. И детей любит. Наверное, не откажется вам помочь.
Так, Каланча взволнованно бросилась к Отродью, поезжай привези нам медсестру, а я с Очкариком побуду.
Так, Каланча взволнованно бросилась к Отродью, поезжай привези нам медсестру, а я с Очкариком побуду.
Никуда я не поеду, я это правительство на дух не переношу, и в дом их чумной ни ногой!
Слушай, девушка, Гик все больше чувствовал свою важность. Не часто он бывал человеком, от которого хоть что-то зависит, вот что я тебе скажу: когда она этого придурка увидит, то и дверь ему не откроет, я бы такому не открыл, ему хотелось отомстить Отродью за «ушлепка». Ты поезжай вместе с ним. Ты хотя бы запомнишь, как лекарства называются, если она с тобой не поедет. А она, скорее всего, не поедет, у нее у самой ребенок болеет.
Но я не могу оставить Очкарика! Каланча захлопнула ящики и стала пристально разглядывать Гика.
А чего он Очкарик-то? Пацан как пацан. Видно, правда, что худо ему.
Ну я что, в ночи буду его очки искать, что ли? Худо не то слово. Боже, что делать-то? А тебя самого как зовут, сисадмин?
Гик я.
«Гик» что это означает?
Да кто его знает, странный, типа.
Слушай, Гик, ну ты же не настолько странный, что не справишься с простой задачей. Протирай его мокрым полотенцем каждые пятнадцать минут, а лучше каждые пять. И воды можно попытаться дать, если сможет пить. Мы скоро.
Ничего мы, етить, не скоро. Не поеду я. Отродье насупился и снова вцепился в ружье.
Ну, Отродье, милый, ну прошу тебя. Мы так его потеряем, мы же понятия не имеем, что с ним и как его лечить. Это же ребенок, я за него отвечаю! Каланча подошла к нему вплотную и умоляюще смотрела прямо в глаза, а потом внезапно провела ладонью по его щеке. Прошу тебя!
Отродье замер от неожиданности, смутился еще немного, и заплакал бы. Никто не гладил его по щеке, и «милый» в свой адрес он никогда не слышал, просто ни-ког-да. Он разозлился от такого прилива чувств, но почему-то, сам не ожидая от себя, пробурчал, вставая:
Ладно, поехали, но ружье я с собой беру! А ты это, уш в смысле, сисадмин, давай, за мальцом следи хорошенько.
Вали отсюда, умник нашелся. Все, что смогу Только по объездной езжайте, центральную-то улицу побомбили хорошенько, там в воронках и в мусоре застрянете.
Когда топот в больничных коридорах наконец стих, Гик с облегчением вздохнул, сел в кресло, как ему показалось, всего на минутку и тут же заснул.
День выдался хорошим. Светило солнце, озаряя яркую листву, выхватывая золотые листья из общей зеленой палитры. Наступающая осень казалась тихой и нарядной, как застенчивая девушка, пришедшая на сельские танцы. В такую погоду кажется, что все хорошо и можно не бояться будущего, в котором столько неопределенности и тревоги. Когда так тепло и красиво, не верится в скорую зиму, болезнь Малыша, существование идиотских Комиссий и вообще в зло, безумие и болезни. Она вышла в магазин пополнить запасы консервов, свечей и батареек. Решила еще зайти в спортивный. Если открыт или взломан, то неплохо бы запастись теплыми пуховыми спальниками, фонариками и биноклем. Старый театральный она так и не нашла.