Списки, прошептал Роберт, чувствуя, что начинает дрожать.
Выживших в катастрофе, поддразнила Лиса с озорной кривой ухмылочкой.
На трясущихся ногах, останавливаясь на каждой ступеньке, Роберт принялся спускаться вниз.
К спискам было не подойти. Как только строгая женщина закончила распинать истину на деревянных рейках, доску облепили: точно муравьи брошенный на муравейник огрызок яблока.
Роберт остановился в нескольких шагах от копошащегося клубка рук и голов пожалуй, Лиса действительно поступает мудро, отсиживаясь в тишине и покое, покуда другие штурмуют доску. Озаренные сиянием или ударенные пыльным мешком по темени, ребята по одному отходили от списка. Постепенно толпа рассосредоточилась по коридору. Путь был свободен, но Роберт не решался двинуться с места. С каждой секундой ему становилось всё ближе желание странной поэтессы подольше сохранить надежду. Белый лист зиял своей яркой наготой он ждал, он звал
Боишься? Давай я посмотрю!
К Роберту подскочила та самая назойливая тощая девчонка, что весь срок обучения на курсах бегала за преподавателями. На голове у неё торчали два смехотворных крысиных хвостика из тонких блестящих как леска волос.
А ты сама?
Я поступила! щедро растянув свой большой узкогубый рот, она продемонстрировала Роберту мелкие козьи тесно посаженные зубки, Не дрейфь! Давай посмотрю! Как твоя фамилия?
Он назвался.
Девчонка бегло протащила кончик пальца сверху вниз по листку:
Нет тебя!
Как это нет? Роберт почувствовал, что сердце его, до того будто болтавшееся на слабенькой ниточке, оторвалось и упало. Он метнулся к списку. Трепеща всем телом, самолично дважды пробежал его глазами. Вдруг ошиблась? Не увидела?
И в третий раз для верности.
Нет.
Действительно нет.
Когда Роберт вернулся на лестничную площадку, Лисы уже не было. Он сел на подоконник, на то самое место, где только что сидела она место ещё оставалось теплым. Минуту спустя он увидел, как поэтесса бегом пересекла двор, исчезла за дверью литературного корпуса и через какое-то время вылетела оттуда и по тому, что она именно вылетела, а не вышла, Роберт догадался: Лиса поступила её вера и упорство не пропали даром пятый раз оказался победным. Она скакала к воротам казалось вот-вот девчонка преодолеет земное притяжение и воспарит над тротуаром такое ликование ощущалось в её бегущей фигурке. Грустная радость, добрая зависть знакомые каждому, но совершенно неописуемые чувства. Роберт наблюдал в окно за своей подругой, с которой, скорее всего, ему больше не суждено увидеться. Сейчас он спустится, выйдет из здания, сядет в автобус и уедет возвращаться ему незачем, это она, Лиза-Лиса, в новом учебном году будет приходить сюда каждый день, сидеть на подоконнике, брать горький кофе в полосатых стаканчиках из аппарата в центре вестибюля, продолжать студенческие летописи на стенах, и главное крохотными шажками, но неотступно двигаться к затерянной в облаках заблуждений незримой неприступной вершине мастерства.
Роберт извлёк из кармана рюкзака чёрный маркер захотелось оставить прощальное послание. Он нарисовал приоткрытую дверь с крупной надписью «экзамен» и выходящих оттуда студентов: первый в одной руке держал зачетку, а другая рука его сделалась крылом, у второго крыльями стали обе руки и на голове прорезался хохолок, а третий уже совсем завершил свое превращение в птицу и полетел.
Глава 4
За окнами мельтешил крупный рваный снег. Он был частый, кружащийся, клубящийся, почти не имеющий направления. Как шум ненастроенного телевизионного канала. В такую погоду никуда не хочется идти. Так бы и остался сидеть на диване, бросив на колени вязаный плед, обняв ладонями кружку с чаем, включив любимый фильм, который видел уже тысячу раз, но всё равно хочешь смотреть, потому что тебе нравится возвращаться в тот уютный мирок снова и снова.
Эх, мечты. Роберт сел на пуфик и принялся зашнуровывать ботинки. Жена рядом торопливо кутала для похода в детский сад четырехлетнего сына.
Дутая, как спасательный жилет, пуховая куртка, шапка из синтетического меха, тёплые штаны и непромокаемые ботинки делали ребенка похожим на космонавта или на пожарного. Завершающее действие вишенка на торте жена обернула вокруг шеи мальчика объемный клетчатый шарф сын взирал из круглого, небольшого, как окошко шлема, отверстия шапки с выражением снисходительного терпения.
Ну что, пошли. Давай руку.
Задвинув ногой пуфик, Роберт подхватил свою барсетку, заглянул в зеркало и щелкнул замком.
Пока, до вечера, мои родные, сказала жена точно так же, как она говорила обычно.
Евдокия права. Эти утра точно песня в плейере на вечном повторе. Как будто ты уже умер, и у тебя не осталось ничего, кроме запертой клетки твоей памяти. Ходи по ней, сколько хочешь время от времени останавливайся в каком-нибудь месте, если оно тебе любо, но знай ничего нового ты уже не увидишь. Никогда.
Жена услышала, что в дальней комнате заплакала младшая дочь. Спустя минуту она вышла в прихожую с ребенком на руках. Удивленная жизнью со сна девочка сосала пальцы.
Она голодная, я пойду варить кашу, сказала жена, ты закроешь дверь на площадке?
Да, конечно, не беспокойся.
Роберт взял за руку сына, и они вместе покинули квартиру.
Снег таял, едва успев коснуться асфальта точно наивные мечты при столкновении с реальностью. В этом году Роберту исполнилось тридцать шесть, он работал в компании, производящей и продающей лифты, выплачивал кредит за жильё, каждое лето ездил с семьей в отпуск на море, по пятницам ходил в бар «Малибу» в двух кварталах от дома его жизненный уклад представлял собою набор итемов, типичный для его возраста, уровня дохода и положения.
Замечательным пунктом в этом списке проходила дружба с Евдокией. Из-за обилия повседневных дел они встречались редко, но регулярно. Жена знала об этой странности своего мужа общаться с давно умершей женщиной, которая даже не приходится ему родственницей но не ревновала. Она была из той породы людей, для которых измена физический процесс. При таком понятии, очевидно, глупо как-то ревновать к женщине без плоти.
Десять лет назад, перед тем, как жениться, Роберт объяснился Евдокии в любви. Он сказал, что ей единственной удалось стать по-настоящему необходимым ему существом.
Ты с ума сошел? спросила она тогда, живой, молодой, красивый! Сто раз ещё полюбишь. Тебе нужна теплая мягкая женщина. Семья. Дети.
Роберт попробовал ей возражать, но Евдокия исчезла.
Она решила устраниться из его жизни, чтобы не красть, не перетягивать на себя драгоценные моменты его материального «воплощенного» существования. Она пропала совсем. Отовсюду, где прежде он мог её легко найти. Она спряталась от Роберта, посчитав, что этим принесет пользу. Чтобы объясниться, Евдокия только раз прислала ему сообщение с корпоративной почты компании «Смертинет». «Не обижайся на меня. Пойми, я от тебя никуда не денусь, а время пройдет.»
Роберт переосмыслил и высоко оценил её поступок. Спустя год он сделал предложение своей жене.
Они работали вместе, и потому роман вышел очень скучный. Совместные прогулки «до метро» по вечерам, становясь всё длительнее, перешли наконец в совместные утренние поездки в переполненном вагоне.
Потом жена ушла в декрет, и Роберт снова в одиночку вынужден был штурмовать часпиковые турникеты.
Снег не кончался. Он струился и колыхался словно подол великолепного подвенечного платья богини. И не жалко было ей волочить эту сверкающую воздушную ткань по грязному асфальту! Сын отважно вышагивал рядом с Робертом. Его рука в толстой теплой варежке на ощупь напоминала тугой снежный комочек. Точно Роберт слепил этот комочек, решив поиграть в снежки. На куполе непромокаемого капюшона сына снег почти не таял, он лежал на нем неплотным пышным слоем точно волшебная лунная стружка.
Евдокия объявилась на Рождество. Жена как раз выписалась из роддома с первым ребенком. Роберт в мыле бегал по магазинам. Из суеверия до рождения младенцу вещи не покупали. В квартире пахло хвоей, домашним печеньем и чаем с корицей.
На лестничной площадке стояла теперь нежно-лиловая коляска, высокая, с большими колесами, на удобных мягких пружинах. Когда тебя катают в такой, наверное, чувствуешь себя будто плывешь на корабле.
Роберт шёл по торговому центру с несколькими огромными пакетами, набитыми разными разностями, что становятся нужны лишь когда в доме появляется ребенок.
Он никогда не спрашивал, следила ли Евдокия за его жизнью в тот период, когда они не общались. У неё, несомненно, была какая-то особенная власть над виртуальным пространством, какой не обладают люди из плоти. Но это вполне могла быть и случайная встреча: Роберт, усталый и взволнованный, едва не прошел Евдокию насквозь.
Поговорили недолго: он рассказал о жене, о ребенке, о работе, она сообщила, что разработчики смертинета тестируют новую систему, получившую название «коллективные миры»:
Говоря самыми простыми словами, когда к тебе подключают эту функцию, ты становишься обладателем своей «информационной сферы», так мы это образование называем; ты можешь создать авторский дизайн, то есть, допустим, хочешь ты жить в лесу, это будет лес, хочешь на берегу моря пожалуйста. Границы определяются твоей фантазией. Но это еще не все. Самое интересное свойство этих выделенных информационных ячеек: теоретически ты можешь позвать туда, в свой персональный мир, кого хочешь. И он будет видеть тот же лес, что и ты, то же море. Модель будет выстроена с цифровой точностью в сознании каждого из вас. Единство восприятия. Совершенная иллюзия, понимаешь? Вы, ты и кто-то, сможете быть в месте. Абсолютно в месте. И абсолютно вместе. Прости за банальную игру смыслов.
Роберт не придал особого значения услышанному. Если в шестнадцать лет ему казалось, что смертинет очень важная вещь, и люди туда должны собираться заранее ведь истово верующие же долгие годы готовят свои души к явлению перед Богом! то теперь все прежние робертовы устремления потонули в быте, как в реке тонут промокшие щепки. Вечный водоворот мелочей с рождением ребенка сомкнулся у него над головой, и выплыть не стало никакой возможности.
Когда жена вернулась из родильного дома, квартирой овладела характерная бессмысленная бессистемная круглосуточная суета: на всякой поверхности обнаруживались пустышки, пузырьки с остатками чего-то мутного, бледно-желтого, цветные кольца и крышки от этих пузырьков; в ванной почти три года провисел на стене пластиковый лежак для купания, которым воспользовались всего дважды; в любое время дня и ночи мог раздаться странный скрипучий плач, похожий на крик больной птицы.